Я помню, как мы делали разбор этих гениальных стихов, написанных восемнадцатилетней девушкой на «Чкаловской».
Я вообще положительно отношусь к тому, что на ЕГЭ появился мой текст, но мне горько, что этот текст нарезанный, что он идёт не подряд. А вообще — спасибо, конечно. Я просто надеюсь (и к этому идёт), что ЕГЭ, во всяком случае по гуманитарным предметам, в ближайшее время будет либо видоизменяться, либо упраздняться.
«Как бы на это задание написал ответ сам автор?» Нашёлся бы, выкрутился бы. У меня есть советская школа, и я достаточно адаптивное в этом смысле существо.
«В одном из своих выступлений вы говорили, что перевели роман Джесси Болла «Silence Once Begun».
Нет, не перевёл. Я собирался это делать, но пока не перевёл. Мы с женой собирались его переводить на пару (всё-таки Лукьянова — профессиональный переводчик). Я думаю, что мы это сделаем рано или поздно.
«Перевели ли вы «Дом листьев»?»
Из «Дома листьев» я перевёл примерно четверть, может быть треть. И эта книга появится уже совсем скоро. Просто уже я и предисловие переписал, потому что за это время многое изменилось, и «скоро сказка сказывается, но не скоро книга делается». Но уже она подписана в печать, уже она в самое ближайшее время будет в продаже, и вы сможете оценить качество этого шедевра.
«Что вы думаете о фильме «Конец тура»? И не могли бы вы подробнее рассказать о Дэвиде Фостере Уоллесе?»
Понимаете, я могу более или менее подробно говорить о «Pale King» — о последнем романе, незаконченном. Ну, он законченный на треть, как считается, и то это достаточно массивная книга. Я не могу о Дэвиде Фостере Уоллесе говорить достаточно подробно, потому что я целиком не читал «Infinite Jest». Я читал первый роман — «Broom of the System» («Чистка системы» или «Метла системы», как хотите). Я читал некоторые эссе — про бесконечность, «История бесконечности». Я читал подробно его биографию, потому что она меня чрезвычайно занимала. Мне очень интересно, как человек такого действительно гигантского ума и таланта может впасть в депрессию, доведшую его до самоубийства. Кстати говоря, спасибо Сергею Кузнецову — я ведь когда-то об Уоллесе услышал именно от него.
Я, может быть, сделаю лекцию про «Pale King», и именно потому, что «Pale King» («Бледный король») — это роман с очень нестандартными повествовательными опять же стратегиями, когда, как считал сам Уоллес, каждая глава должна лететь в читателя с неожиданной стороны. Я памяти Уоллеса посвятил книжку про Маяковского, которая построена, в общем, более или менее по этому же принципу. И вообще там много говорится о самоубийстве как о финальном творческом акте. Поэтому, наверное… Самоубийство Уоллеса — ведь это отчасти и приговор эпохе (точно так же, как и молчание Сэлинджера).
Фильм «Конец тура», в котором есть живой Уоллес и слышна его речь, чрезвычайно труден для восприятия, потому что он несколько образ Уоллеса для меня затемняет. Это такой Уоллес, адаптированный для окружающих. Он говорит там очень быстро, с большим количеством характерных для него жаргонизмов, и говорит о каких-то вещах, по-моему, третьестепенных. То есть литературного чуда я там не почувствовал. Я посмотрел, конечно. Там минут сорок, это такая документальная картина, где разговор с ним. Посмотреть на него живьём очень приятно, но думаю, что настоящее понимание его — это, конечно, сборник его эссе и сборник воспоминаний о нём, который сейчас вышел.
«Познал ли Фальтер истину, как об этом говорил его зять? Или это ещё один способ сравнительно честного отъёма денег?»
Конечно, Фальтер познал истину, иначе не о чём было бы писать роман [«Ultima Thule»], во-первых (а это задумывалось именно как роман). А во-вторых, Фальтер несколько раз упоминает некоторые детали из разговоров Синеусова с женой, которые не могли быть ему известны. Там несколько раз такой намёк проскользнул.
«Пара слов о писателе Вацлаве Михальском. Не всё у него читала, но то, что прочла, мне понравилось».
Вацлав Михальский больше известен, конечно, как редактор издательства и как создатель журнала «Согласие», но он и превосходный прозаик. Некоторые его сочинения (во всяком случае те, что мне известны) в девяностые годы вполне могли претендовать на серьёзное общественное внимание. Я, может быть, пожалуй, и сделал бы о нём подробную лекцию, потому что, понимаете, есть некоторое количество писателей (сейчас, простите, я только отвечу на SMS сложную), есть некоторое количество авторов девяностых годов, которые совершенно прошли незамеченными. Ну, не то чтобы незамеченными, а недостаточно воспринятыми, недостаточно понятыми. Это такие вещи, как роман Анатолия Королёва «Эрон», который, по-моему, кроме меня или Елены Иваницкой, толком никто не прочёл (ну, ещё Андрей Немзер, наверное). Это некоторые тексты Курчаткина. Это, безусловно, большая часть текстов Ильи Митрофанова, рано ушедшего.
Соответственно, Михальский — это один из авторов, которые не были по-настоящему замечены ни в восьмидесятые, ни в девяностые. Сейчас, правда вышло у него собрание сочинений, но тоже я думаю, что о Михальском надо говорить достаточно подробно. Канович ещё входит в число этих авторов — автор «Свечей на ветру», совершенно незамеченный, но любимый профессионалами. Борис Крячко, который умер в самом начале девяностых, по-моему, и был первоклассным писателем. Вот об этих незаметных авторах, создавших великолепные тексты, стоит поговорить. Кстати, мне очень нравится, что «Крепость» Алешковского вошла в короткий список «Большой книги», потому что Пётр Алешковский — он тоже из людей, которые (скажем, «Жизнеописанием Хорька» или «Рыбой») заставили о себе довольно громко говорить в девяностые, а потом что-то случилось. Мне приятно, что он в строю.
«Прошу прощения, что опять прошу залезть в головы кремлёвских идеологов. Они правда не понимают, что либо Сталин, либо Николай II?»
Нет, конечно, они не понимают этого, потому что для них совершенно несомненно одно (вот это такая печальная русская закономерность сейчас) — это попытка подменить вектор масштабом. Для России вообще она не идеологически странная, для неё всегда был важен не вектор, а масштаб. У нас была великая история, и совершенно неважно, в каком аспекте она была великой: великие ли это были зверства, великие ли провалы, ошибки, великие ли подвиги. Всё, что было великим, мы подгребаем к себе, потому что это обладает нашими чертами — бескомпромиссностью, масштабом. А бескомпромиссное ли это самопожертвование или бескомпромиссное уничтожение врагов народа — неважно. Важно, что это по-нашему, по-русски — вот широко так!
Поэтому для них и Сталин, и Гагарин, и Хрущёв, и Маленков (ну, Маленков в меньшей степени, он всё-таки в чём-то сомневался), и Ленин, и Пётр, и Никон, и Тихон — для них всё это в одном строю. Это всё — наша история. А для нашей истории характерна безоглядность и отсутствие сожаления по поводу людского ресурса. И это равно касается и Сталина, и Жукова, хотя эти фигуры друг другу противостояли. Вот это такой апофеоз всего самого дурного, что было в русской истории. И всё самое прекрасное стараются к этому же примазать. Да, для них это действительно одно. Это финальная стадия идеологической деградации. И смею вас уверить, что после этого неизбежно начнётся возрождение.
«Скажите пару слов о «Книге Мёртвых» Лимонова, а то думаю — читать или нет».
Нет, Лимонова надо читать обязательно, что бы он ни писал. Тут говорят, что его книги написаны он безденежья. Неважно. Как раз иногда от безденежья пишешь более искренне. Мне Александр Александров как-то сказал: «То, что сделано по заказу, точнее отражает вашу суть, потому что там вы проговариваетесь против воли, а эти проговорки и есть самые точные». Я, наверное, советовал бы читать всё, что пишет Лимонов.
Другое дело, что я совершенно не готов Лимонова сейчас оценивать, анализировать и читать о нём лекции, потому что Лимонов ничего, кроме гадостей, обо мне уже не скажет. А зачем же мне платить ему другой монетой? Он ожидает от меня, видимо, злости какой-то, а мне хотелось бы обмануть его ожидания. Я хочу о нём говорить только хорошее, а он, к сожалению, не всегда даёт к этому поводы — и возникает некий когнитивный диссонанс. Поэтому, простите, Эдуард Вениаминович, мои разговоры о вас закончены навсегда! Что не отменяет моего глубочайшего уважения и искреннейшего интереса. Просто я не хочу вам доставлять огорчения добрыми словами. Добро вас огорчит.
«Не могли бы поделиться мнением о современном Голливуде? Деградация ли это? Почему всё более востребованными становятся безвкусные одноразовые поделки по комиксам? Какие из последних фильмов вам понравились?»
Я традиционно люблю триллеры. Ожидаю нескольких важных триллеров в конце года. Последний фильм, который мне очень понравился, — это «Регрессия», работа Аменаба́ра… ну, Амена́бара, как правильно. Я вообще считаю Аменабара великим режиссёром. Я считаю, что эта картина про наведённую галлюцинацию, про ложные подозрения, она очень точно и подробно раскрывает приёмы травли. Понимаете, это же одновременно вышло с историей про берлинскую девочку. И там тоже была история про девочку, которую растлил отец, и про то, как весь город немедленно в этой истории понятно чью взял сторону, а потом всё это оказалось чудовищной клеветой. Это история о том, как манипулировать массовым сознанием, история о самых болезненных точках этого массового сознания, история о подлости в общем. И, конечно, Аменабар это сделал очень круто. Это прекрасна картина! И играют там все очень хорошо. Она страшная в меру, но главное — она страшна не этим. Она страшна… Знаете, вообще всё, что делал Аменабар, начиная с фильма «Луна» (короткометражки), мне представлялось высшим образцом современной кинопоэзии: и «Агора», и «Море внутри», но прежде всего, конечно, «Другие», которых мы с матерью пересматривали бесконечное количество раз и всегда со слезами. Для меня Аменабар — это поэт. И то, что этот поэт снял такую жёсткую картину, — для меня это лучший диагноз. Посмотрите её все.