ннор.
Тут, кстати, очень просят лекцию про Фланнери О’Коннор. Ребята, я боюсь! Я про неё уже писал один раз в «Дилетанте». Я боюсь, потому что кто я такой, чтобы с ней полемизировать? Ну, она великий писатель, писатель библейской мощи абсолютно. Я могу попробовать рассказать, как я понимаю «Хорошего человека найти нелегко», но это если у нас получится всё-таки вытащить сюда Веллера (мы с ним на будущей неделе ведём об этом переговоры). Поскольку это его любимый рассказ, может быть, мы сможем его обсудить. Я, кстати, от Веллера когда-то узнал про этот рассказ. Он сказал: «Обязательно надо прочесть». Я прочёл и… Прямо сказать, я не был ему за это особо благодарен.
Тут, кстати, спрашивают: «Не могли бы вы посоветовать что-нибудь похожее на «Звягина»?» — имеется в виду веллеровский роман «Приключения майора Звягина».
Столь же мотивирующее трудно мне назвать. Это именно очень мотивирующая книга. Можно попробовать, наверное, повесть Валерия Попова «Иногда промелькнёт» — тоже здорово мотивирующий текст. Очень исповедальный, очень резкий, очень местами страшный, как и весь поздний Попов, но почитать стоит.
«Что вы думаете о Шервуде Андерсоне?»
Шервуд Андерсон — гениальный писатель. Из того, что он написал, я больше всего люблю «Триумф яйца». Хотя, конечно, этот сборник рассказов про Огайо — прелестный совершенно. Больше всего мы с Веллером при личном знакомстве были поражены тем, что у нас один и тот же любимый рассказ из «Уайнсбург, Огайо» — «Paper Pills» («Бумажные шарики»). Это очень хороший рассказ! Ребята, просто почитайте. Три страницы прекрасного, я бы сказал, нежнейшего текста! Я очень его люблю.
А из всего, что сделал Шервуд Андерсон, мне больше всего нравится, когда он в 40 лет однажды пришёл в свою контору, посидел за столом, плюнул, надел пальто, три дня где-то скитался, вернулся и никогда больше не возвращался к юридической практике, а занимался исключительно писательством. Вот за это я его люблю. Это надо иногда сделать. Потому что, знаете, иной раз придёшь в контору… У меня несколько раз было такое чувство, когда я бросал заведомо отвратительное дело. Отвратительное не с эстетической точки зрения, а дико скучное, даже если оно было прибыльным. И вот уйти, где-то бродить три дня. Вот это я люблю! Вот это художественный жест! Это прекрасно.
«Не могли бы дать филологический анализ стихотворения Егора Летова «Евангелие»?»
Вы знаете, мне даже в отрыве от музыки очень трудно эту песню воспринимать. Это песня из альбома «Сто лет одиночества» и, пожалуй, единственная песня Летова, которую я по-настоящему люблю. Я не буду давать её анализ, потому что, во-первых, я недостаточно понимаю это стихотворение и не хочу слишком понимать. Мне просто кажется здесь очень верной строчка: «Задуши послушными руками своего непослушного Христа». Мне кажется, именно это и происходит в российской культуре и в российском менталитете очень давно — как один из изводов христианства, который сам Мережковский, например, называл просто «антихристовой церковью». Попытка задушить Христа, попытка построить антихристианскую церковь, церковь без Христа — это попытка построить церковь государственную. И это делалось неоднократно. И против этого государства-bestia я, конечно, возражаю всей душой. Думаю, что Летов имел в виду именно эту проблему, которая и у Достоевского в «Великом Инквизиторе» поставлена в полный рост.
Хотя можно понимать эти стихи, как и все летовские тексты, абсолютно противоположным образом. Как сказал Костя Ярославский, когда я что-то ему возражал после его лекции о Ницше: «Проблема, Львович, в том, что можно было бы прочесть лекцию, в которой все тезисы были бы ровно противоположные, и это было бы так же убедительно. Ницше — такая фигура». И я наконец понял, за что я Ницше не люблю и за что я люблю Ярославского. Понимаете, когда о чём-либо можно сказать взаимоисключающие вещи, то меня это не восхищает. Философия — строгая наука.
«Что вы думаете о не гаррипоттеровской части творчества Роулинг — о «Случайной вакансии» и о Корморане Страйке?»
Честно вам скажу, что серию про Корморана Страйка я на втором романе выдохся читать, но мне нравится, что она рискует. А «Случайная вакансия» — хороший роман, немножко похожий на Сьюзен Хилл. И вообще в Англии есть такая традиция — писать мрачны романы о детях, когда дети предстают вовсе не цветами жизни, а довольно страшным сообществом, страшненьким. Роман Сьюзен Хилл «Я — в замке король» в своё время меня просто перевернул.
«Вопрос о вторичности «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова по отношению к циклу О. Генри «Благородный жулик».
Да это не вторичность, это принадлежность к традиции. А традиция эта, начиная с «Ласарильо с Тормеса», заключается в создании плутовского романа. А плутовской роман — это всегда травестированное христианство. И в этом смысле первым плутовским романом, отчасти написанным в жанре высокой пародии, были отдельные эпизоды Евангелия, потому что там уже содержится мысль о том, что человек, приходящий в мир отца, может смягчить нравы только чудесами. Я не буду вдаваться в эту мысль, потому что она может кому-то показаться слишком неортодоксальной, но она на самом деле глубоко ортодоксальна, глубоко православна. Потому что традиции иронии, традиции чуда — они, к сожалению, были наиболее полно представлены именно в плутовском романе, в романе пародийном. Не будем забывать, что и «Дон Кихот» — это тоже высокая пародия, и вместе с тем это одно из самых христианских произведений мировой литературы. Конечно, и «Короли и капуста» в этом смысле, и куда более одарённая книга Ильфа и Петрова — это именно попытка вернуть в мир христианскую мораль. И поэтому двадцатые годы оказались серией книг о похождении плута. Достаточно рассмотреть, скажем, христианскую тему в «Тарасе Бульбе» в отношениях отца и сына и проследить, как она спроецирована у Бабеля (у этой странной инкарнации Гоголя), у бабелевском «Закате», Мендель Крик и его сыновья. Сыновья приходят в мир и смягчают мир, потому что мир отца жестоковыйный, непрощающий, нежизнеспособный.
«Массированная кампания по закрытию торрент-трекеров не укладывается в матрицу отношений «власть — толпа», выраженную в формуле «хлеба и зрелищ!», ведь люто преследуются ресурсы, позволяющие смотреть фильмы…» — ну, грубо говоря, убиваются зрелища.
Понимаете, они об этом и не думают. И они не думают о замене хлеба зрелищами. Это система, которая находится в аутоиммунной катастрофе — она ест себя, убивает себя. И ей совершенно неважно, у неё нет прагматического расчёта, ей неважно, из каких соображений она действует. Ей важно запрещать. Вот Мизулина хочет запретить бэби-боксы, хотя это обречёт очень многих детей на катастрофу. Ужас, да? А тем не менее — ещё и это запретить. Я лишний раз ссылаюсь на фразу Игоря Чубайса: «Госдуме давно пора уже запретить всё — и тем осуществить своё предназначение». Правда, вопрос — что они будут делать дальше? Вероятно, запрещать себя.
«Стала появляться информация о том, как защититься от прослушивания и слежки (пароли, кодовые слова). Должны ли мы это делать?»
Ну, от прослушки, то есть от того, чтобы вашу прослушку смогли воспроизвести по телевизору, если вы оппозиционер, защититься очень просто (я об этом писал уже в «Новой газете»): вы должны говорить такие вещи, которые нельзя воспроизвести по радио и по телевидению. Это не значит говорить обязательно матом. Высказывайте мнение о некоторых лицах, высказывайте какие-то вещи, которые нельзя потом поставить в эфир — и тогда вашу прослушку в эфир не поставят.
Другой вариант — не разговаривайте по телефону ни о чём, что для вас действительно важно. Я тут, кстати, недавно как раз заметил, что я свёл свои контакты с людьми к минимуму. И мне это, в общем, и не очень-то нужно. У меня есть пять-шесть-семь близких друзей, ну, может быть, пятнадцать менее близких, но всё равно очень мне симпатичных, и я с ними общаюсь довольно тесно не по телефону. А по телефону я разговариваю: «Приходите завтра туда-то и туда-то» (на объект «Дети-два», как у Семёнова). И вообще меньше разговаривайте. Вот Дмитрий Горчев (премию которого я сейчас буду рад анонсировать), замечательный прозаик, Царствие ему небесное, Дима Горчев, друг мой большой, он в одном рассказе написал: «Прошло уже время трындеть. Хватит трындеть. Нельзя больше этим заниматься, этим трындежом беспрерывным». И я с этим совершенно согласен. Ну, чего разговаривать-то? Думать пора.
Кстати, я анонсирую, что в Петербурге ещё одна авангардная литературная премия — Премия имени Дмитрия Горчева. Присылайте свои сочинения в издательство «Геликон Плюс», где Горчев проработал долгое время художником. Там две номинации: одна — это проза, а вторая — не публицистика, а эссеистика. И вы можете, соответственно, эту премию выиграть осенью. Она финансово небольшая, но очень престижная, потому что Горчев — всё-таки самый популярный прозаик Рунета, самый цитируемый, самый сильный. И его отсутствие, по-моему, очень гибельно сказывается.
Спрашивают меня, кого из современных российских поэтов я бы назвал.
Сейчас выходит книга у хорошего поэта Дины Бурачевской, которую я очень люблю. И люблю не потому, что у нас совпадают инициалы — Д.Б. и Д.Б. (она мне так и пишет обычно: «Д.Б. от Д.Б.»). Вот эту Д.Б. я очень люблю. Дина Бурачевская, чья книга стихов называется «Дура»… Важно уметь назвать книгу. Мне кажется, что это очень удачная книга с удачным названием.
Кроме того, сейчас, видимо, в течение двух месяцев (тоже в Петербурге) выйдет книга стихов Айгель Гайсиной. Это поэтесса, на которую я обратил внимание грешным делом ещё десять лет тому назад… Нет, не десять, вру. Это сколько же ей было? Года ей было двадцать три… Шесть лет тому назад, когда мы приезжали в Казань на «Аксёновские чтения». И там был устроен такой парад местных поэтов, и несколько авторов внимание моё привлекли. Айгель Гайсина в их числе, потому что она бард. Им как-то легче в этом смысле с просодией, и музыка помогает находить разнообразные какие-то штуки. Вот Гайсина прочла несколько стихов, выдержанных в очень своеобразном размере. Я, кстати, один её стишок даже, пожалуй, сегодня прочту, как раз когда я начну отвечать на вопросы. Ну, мне нравится очень, как она пишет. И вот я рад, что её книга выйдет. Называться она, скорее всего, будет «Суд», потому что