известном стихотворении у Вознесенского:
Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше — сразу!
Правда, насчёт самоубийства там до сих пор ничего не понятно.
«Понравился ли вам последний фильм режиссёра Прошкина «Охрана»?» «Охрану» не видел. Видел «Райские кущи».
«Что выдумаете о романе Дэна Симмонса «Друд, или Человек в чёрном»?»
Великолепный роман! Настолько удачный, что есть огромный соблазн поверить (а я и поверил на какой-то момент) в эту историю про Друда — таинственного человека, который ходит среди жертв крушения. А может, это и было, кто его знает. Вообще я Симмонса люблю. То есть как люблю? Я считаю, что его романы многословны, избыточны, затянуты, но он замечательно умеет описывать страшное. Ну, «Гиперион» мне совсем не нравится, а вот «Террор» очень нравится.
«Вы говорили об описании этики языком математики. Воплощением чего является этикосфера Лема в «Осмотре на месте»? — А почему только Лема? А булевские теоремы, булевская логика? Я не первый и не я последний. — По сути, это и приведёт общество в Человейник, — я не уверен. — Отношение самого Лема к этой концепции неоднозначное. А каково ваше?»
Понимаете, этикосфера — это не совсем то. Я говорю не о том, что мораль можно отрегулировать математикой, не о том, что можно промодулировать, как это сделано в «Солярисе», человеческой энцефалограммой и волнами Соляриса и облучить её этой энцефалограммой. Я говорю не о рационализации этики, грубо говоря. Я говорю о том (о чём, кстати, говорит и Пелевин в «Числах»), что в условиях такой зыбкой этики, какова русская, в условиях, когда так легко себя уговорить, и есть такой большой опыт конформизма, как в России, — в этих условиях заменой морали может выступать последовательность.
И там ведь у Пелевина, если вы помните, главный герой «Чисел» потому всегда побеждал, что он верил в тройку и четвёрку, а другие пользовались какими-то коммерческими расчётами, и их расчёты никогда не оправдывались, а вера в тройку и четвёрку иногда приводила к верным результатам. Ну, это примерно, как в классической загадке у Кэрролла, где часы, которые показывают верное время дважды в сутки. Эти часы стоят по определению, но всё-таки дважды в сутки они верное время показывает. Точно так же, если вы доверяете числам, а не этике, по крайней мере, дважды в жизни вы можете совершить моральный поступок. Последовательность сильнее нравственности. И для меня последовательный злодей привлекательнее, чем колеблющийся добряк, потому что он сегодня добрый, а завтра злой, и я ему не верю. Знаете, это как… Ну, ладно, не буду я рассказывать этот анекдот.
Но в любом случае это история о том, как упёртость (даже упёртость суеверная, религиозная, иногда игроманская) оказывается вернее этики. Вот в чём всё дело. То есть, если попытаться свести все свои выборы к числовым последовательностям — например, 15-го числа каждого месяца в 15 часов 15 минут делать доброе дело, — это будет точнее, чем если делать доброе дело каждый раз по велению сердца. Этикосфера — это несколько иное, к сожалению.
«Что вы думаете о повести Леонида Филатова «Свобода или смерть»?»
Не повесть, а сценарий. Это пророческое во многих отношениях произведение о том, как диссидент, бежав из Советского Союза, за рубежом погибает на левацких коммунистических баррикадах. Филатов не успел снять картину и считал это судьбой, потому что в повести, на его взгляд, была этически неверная посылка. А мне кажется, что она верная этически. Понимаете, просто в девяностые годы любой человек, который начинал жалеть о левацких идеалах, воспринимался как защитник ГУЛАГа. Это совершенно не так. Мне Филатов когда-то сказал: «Художник должен быть левым, потому что сердце слева». Да, надо сочувствовать угнетённым, ничего не поделаешь.
«Мне нравится роман Цвейга «Нетерпение сердца». А вам?»
А я к Цвейгу отношусь примерно, как к Малеру: мне он кажется несколько избыточным, несколько сентиментальным. Хотя Малер… Ну, кто я такой, чтобы судить о Малере? Я недавно с Журбиным (он вообще специалист по Малеру) имел довольно долгий разговор. И мы пришли к странному выводу, что нам близок Малер поздний, а особенно Малер незаконченной Десятой симфонии (в реконструкции Баршая), в первой части которой есть тема смерти — этот знаменитый малеровский аккорд, и потом такая страшная во второй части… Знаете, там картина Чистилища, немножко такого иррационального, такой полёт души над конвейером, знаете, что-то такое напоминающее, может быть, Седьмую Шостаковича. Мне очень нравится Малер поздний. А Малер ранний мне кажется избыточным, сентиментальным — в общем, «слишком много нот», как кто-то сказал по-другому поводу.
Я сразу вам хочу сказать, что я совершенно не профессионал и вообще не знаю, что такое тональность. Мне когда-то очень хороший один музыковед (не буду его называть, чтобы не компрометировать знакомством со мной) сказал: «Баха 20 процентов в звуке, а 80 процентов — в записи. Надо смотреть записи, надо понимать символику нот, христианскую символику, зашифрованную у него». Я сужу по 20 процентам.
«У Солженицына в романе «В круге первом» Нержин предлагает взамен сталинской диктатуры общество технической интеллигенции, считая его самым прогрессивным. Стругацкие пользовались этой схемой при создании «Обитаемого острова». Ведёт ли это к прогрессу или к новой правильной диктатуре?»
Вадим, я не верю в технократическую диктатуру. Иное дело, я верю в то, что технократы обладают важной чертой — бескорыстием, любопытством, жаждой познания. Вот в таких людей я верю. Для них, по формулировке тех же Стругацких, «работать важнее, чем жить». Вот в этих людей я верю. Но в технократию, лишённую этического начала (если угодно, в ту же числовую последовательность), я не верю. Это мне интересно как гипотеза. Но я не верю в человека, который пытается рационально управлять обществом. Обществом управлять не надо. Понимаете, как тут штука? Я сейчас попытаюсь сформулировать очень трудную вещь. Об этом много вопросов: каким мне видится идеальное управление?
Политика всегда более или менее, кроме абсолютных диктатур, одинакова. Для людей ценны не результаты, и даже не благосостояния, и даже не гарантии; для людей ценны состояния. Цель человека (и здесь невозможно с Веллером не согласиться, да и с другими сторонниками этой теории, а их довольно много) — это эмоциональный диапазон. Даже Кучма, который был вообще противником Майдана теоретическим, мне в интервью сказал: «Я прекрасно понимаю, что на Майдане, — имелся в виду ещё первый Майдан 2004 года, — нация испытала колоссальный прилив вдохновения».
Так вот, я за то, чтобы нация испытывала чувства добрые. Эти чувства добрые не всегда возникают на площадях. И даже больше того — они редко возникают на площадях, только в минуты «бархатных» революций, в минуты, когда обошлось без большого насилия. Но вот те моменты общенационального вдохновения, которые мы испытывали в августе 1991 года, были для нации живым кислородом, живой водой, и этого хватило, чтобы терпеть очень многие проблемы девяностых годов. Ощущение, что от тебя что-то зависит, чувство прощения, чувство доброты, когда нескольких мерзавцев, как предлагал тогда Карякин, «назвать и помиловать», — вот это ведёт к общественному катарсису.
Я вообще верю, что главная задача власти — это заставлять нацию испытывать чувства добрые (не экстатические, а добрые); не поощрять тяги к доносительству, тяги к запретительству, а поощрять это чувство: «у нас лишних нет, мы все свои», «мы самые добрые и мы никому не завидуем» — вот такие вещи. В российской истории были такие минуты. И я верю в возможность этого коллективного вдохновения. Я, кстати, абсолютно уверен, что нас с Украиной ждёт не вечная вражда, как думают многие, а момент какого-то слёзного общего покаяния и объединения. Это не скоро произойдёт, но это произойдёт обязательно. Я даже думаю, что в Крыму это произойдёт.
Меня, кстати, спрашивают, не собираюсь ли я в Крым. Меня приглашают и в «Артек» с лекциями (спасибо Алексею Каспржаку, к которому я отношусь с глубоким уважением и с пожеланиями удачи), многие друзья мои приглашают меня в Крым. Я очень этого хочу, но я пока не могу это сделать. И, наверное, я в ближайшее время не смогу этого сделать. Но если бы вы знали, как я скучаю и по этим людям, и по этим местам! Просто так получилось, что у нас сейчас отнята эта возможность. Я и по очень многим людям в Киеве скучаю. Ну, вот так нас развело ужасно.
Это и называется — поощрять в людях злые чувства, дурные. Это очень легко сделать. Можно любящих супругов превратить в таких врагов, что они не смогут друг о друге вспоминать без содрогания. Это легко сделать. Человека легко сделать гадиной. К сожалению, человек очень легко превращается в скотину. Это для того, чтобы он лучше стал, нужно осмысленное усилие. В этом смысле новый фильм «Рай» Андрея Кончаловского, который как рассказывает о трудности этого осмысленного усилия, — это великая картина. Многие меня упрекают за избыток хвалебных эпитетов, но посмотрите этот фильм. Этот фильм вас здорово встряхнёт (как минимум).
Требуются сосредоточенные усилия для добра. Но цель каждого правительства — подбрасывать народу моменты радости, вроде такие, которые были при обрушении Берлинской стены. Плевать на последствия! Не важно, какие экономические последствия были — Восточная Германия оказалась поглощена Западной и возникло неравенство, беженцы, все дела. Не это важно. Важно — был в вашей жизни момент, когда вам жить хотелось, или нет; был момент национального вдохновения или нет. Только это остаётся от жизни. А иначе вы в 50 лет, как наше поколение, будете себя спрашивать: «А что мы видели? А ради чего мы жили?» Неужели вы будете вспоминать экстаз по случаю преодолений и покорений? Нет, вы будете вспоминать три дня в августе, когда вам казалось, что люди — братья; когда вам казалось, что наконец-то после многолетней лжи люди стали равны себе. Добрые чувства остаются в памяти. А иначе вы и будете думать, на что ушли последние десять лет.