жен был желать Германии военного поражения, потому что это для него было единственным путём. Но если он не желал ей военного поражения, то понять его можно (при всей ужасности фашизма). То есть этот предрассудок можно разделять, однако императивно требовать следования ему — это, знаете, по-моему, совершенно аморально.
Лекцию о Тарковском? Не знаю. Лекцию об Эйзенштейне? Попробую пригласить Клеймана.
«Посоветуйте литературу о быте и повседневной жизни России XIX–XX веков». Через три минуты посоветую.
РЕКЛАМА
― Привет в четвёртый раз! Переходим к четвёртой четверти эфира, говорим о Дэвиде Фостере Уоллесе. Отвечу сначала на два вопроса ещё об американской прозе, довольно для меня значимых. Простите, что я не отвечаю на вопросы личного, семейного, психологического порядка, через неделю я на всё отвечу. Вот клянусь вам, что будет очень мало литературы и одна сплошная лирика.
Что касается вопросов по американской прозе. Вопрос Миши: «Какова основная ценность произведения Капоте «Хладнокровное убийство»?»
Капоте — мой вообще самый любимый писатель из всех когда-либо родившихся (ну, наряду с Житинским, наверное). И лучших рассказов, чем «Дети в день рождения», например, или «Луговая арфа», или «Дерево ночи», ну просто не написано — ни по-английски, ни когда-либо. Да и «Мириэм», пожалуй, да и «Воспоминания об одном рождестве».
Просто я это всё к тому, что главная ценность Капоте — это стиль. И главное достоинство «Хладнокровного убийства» — это тоже поразительно ёмкая, мощная фраза, в которой страшное количество информации впрессовано. Он опросил тысячи человек, чтобы написать эти 300 страниц, и плотность там невероятная. И это создаёт тот художественный эффект, который ему и нужен: бессмысленность и уродство смерти и непостижимая жестокость, ледяная жестокость мира. Вот ледяная жестокость стиля, который так совершенен и так прекрасен при всей ужасности описанного, и ледяная жестокость мира, который так ужасен и так прекрасен.
Помните финал, когда красная индейская трава шепчется над могилами? Вот красота неба ледяного — это то, что есть ещё в «Самодельных гробиках» (наверное, в самом страшном его рассказе и в самом сильном из последних). Этот холодный блеск стиля и холодны блеск неба — вот это чувство Капоте от жизни, страшная её жестокость и прекрасность. Понимаете, когда он описывает, как лошадь Клаттеров старую, добрую, толстую, бессмысленную лошадь продают с аукциона, ну кто не разрыдается? И сочетание этого бессмысленного, жалкого человеческого тепла с ледяным блистающим холодом мира — это и есть его тема.
И второй вопрос, присланный почему-то сразу двумя людьми, Колей и Сашей, — это вопрос о смысле «Выше стропила, плотники» Сэлинджера.
Понимаете, там нет такой морали, которую можно так прямо сформулировать. У Сэлинджера почти никогда этого нет. Но у него есть ощущение. Ощущение я могу вам передать, пожалуйста. Почему я собственно и считаю, что «Raise High the Roof Beam, Carpenters» — это лучшее, что Сэлинджер вообще написал, гораздо выше, чем «The Catcher in the Rye», выше, чем «Nine Stories», и выше, чем «Фрэнни и Зуи». Ну, это шедевр абсолютный! Просто это лучшая его повесть.
Что в ней важно, на мой взгляд? Сочетание страстной ненависти к людям и дикой от них зависимости. Это то, что потом сделало из него отшельника, который всё равно продолжал писать и кадрить девочек. Пока мы не прочли его прозу, похороненную в глубинах его архивов… Я всё-таки надеюсь, что до 2020 года они эти семь или пять книг напечатают: роман, сборник рассказов, теоретическую работу об индуизме и так далее. Я почему без этого не могу сделать окончательного вывода? Если это плохо, то мы тогда убедимся, что отшельничество кладёт свой страшный отпечаток, такой социальный аутизм появляется. Если это гениально, то окажется, что человек может жить независимо от людей. Ну, корнишский отшельник действительно. Но дело в том, что…
Вот о чём «Raise High the Roof Beam, Carpenters»? О том, что автор повествования, Бадди, к людям относится презрительно, но он не гений, а гений Симор. А Симор, всё понимая про людей, зависит от них, любит их, плачет от благодарности, когда Мюриэль передаёт ему кетчуп. Понимаете, вот это очень важно. В этом сочетании презрения, ненависти, любви, умиления и сентиментальности всё-таки на первом месте должна стоять, как у Симора, вот эта попытка увидеть во всём мире добрый заговор. Помните, как в «Хэпворте» он говорит: «Мне кажется, что весь мир вступил в заговор, но не против меня, а за меня». Это черты Симора. А для Бадди, разумеется, мир полон пошляков. И Бу-Бу тоже говорит: «Как мог наш Симор влюбиться в это ничтожество?» А вот потому Симор и влюбляется в ничтожество. Потому и Чацкий любит Софью, хотя всё про неё понимает. Вот это.
Понимаете, мы ненавидим людей, мы ненавидим мир, мы всё понимаем про них, но если мы его при этом не любим, то грош нам цена. Если мы не имеем любви, то мы кимвал бряцающий. Вот про это повесть. И это ощущение… Помните, там на закате жарком? Всё это закат мира такой. Ну что я буду вам рассказывать? Перечитайте. Там всё это написано.
А теперь поговорим про Дэвида Фостера Уоллеса.
Тут, кстати, хороший вопрос: кто на него больше всех повлиял — Гэддис или кто-то ещё из великих? Думаю, что Гэддис повлиял, но действительно только в том смысле, что (я лишний раз повторяю) просто это очень хороший роман, «Recognitions» — просто глубоко проработанная хорошая история с массой библейских и прочих ассоциаций, с тщательно продуманным фоном, бэкграундом, всем этим искусством мировым и модернистским. И, конечно, это такая вещь просто очень культурная. Но Гэддис совсем не Уоллес. Гэддис — он такой саркастический ненавистник, и он на человечество смотрит с желчной усмешкой (что, может быть, и помешало стать ему знаменитым писателем). А Уоллес, как мы знаем все эти его знаменитые речи в Кеньонском университете, он очень добрый, он бесконечно хороший человек. Просто очень жалко, что повесился очень хороший человек. Вот отсюда такое отношение к нему.
Я сразу хочу всё-таки одну очень важную глупость опровергнуть (важную в том смысле, что она широко распространена) — что Уоллес впал в депрессию от невозможности написать книгу, и поэтому покончил с собой, и поэтому изначальная задача книги была неосуществима. Да нет, ребята, была совершенно осуществима задача этой книги, и он её почти осуществил. Просто Уоллес был действительно болен, у него была депрессия. Как мы знаем из Уильяма Стайрона, «депрессия — это клиническая болезнь», когда ты как бы находишься (вы помните, как в «Зримой тьме» сказано) в бесконечно душной комнате и не можешь из неё выйти, в жаре и постоянно боли душевной.
Уоллес просто страдал от того, что когда его лечили от депрессии (а таблетки он пропил, и довольно успешно), у него слабела концентрация внимания, ослаблялась творческая способность, он не мог писать. А когда он мог писать, он страдал от депрессии. Ну, просто человек погиб от тяжёлой неизлечимой болезни и покончил с собой, потому что не мог больше работать. Но это совершенно не означает, что его книга была обречена на неудачу. Напротив, «Pale King» имеет глубоко продуманную и очень удачную структуру, и он, конечно, мог бы быть в идеале написан.
Я не буду сейчас подробно распинаться на тему «Infinite Jest», которую всё-таки я целиком не читал. Читал очень много кусков оттуда, но целиком никогда не мог эти 1500 страниц одолеть. Это замечательный сатирический роман об Америке будущего, где летоисчисление связано с рекламой того или иного продукта. В центре там семейка Инкаденца, которую, кстати, многие уже в письмах сравнивают с братьями Карамазовыми, но, конечно, он этого в виду не имел. А главный стержень сюжета — это просмотр сериала, бесконечного сериала, который так увлекателен и привлекателен, что люди не могут от него оторваться и умирают, его смотря. Как правильно Вася Арканов пишет, это огромное количество отсылок к американским сериалам 70-х годов и вообще к той среде, из которой Уоллес вырос.
Что касается «Бледного короля», то там стоит принципиально другая авторская задача. Там описана жизнь налогового ведомства. Уоллес взялся за титаническую, тоже циклопическую задачу: написать о самом скучном, что может быть, чтобы это было безумно увлекательно. Вот в этой знаменитой речи, в самом цитируемом его произведении, он говорит: «Ваша задача — сделать из скуки и тоски мира что-то увлекательное и праздничное. За вас этого не сделает никто». И вообще это хорошая американская манера — приглашать писателей, чтобы они читали речь выпускникам. Три самых популярных текста — это речь Бродского, сказанная в Маунт-Холиоке, по-моему; это речь Воннегута в одном тоже американском университете (помните, про солнцезащитный крем и зубную пасту); и кеньонская речь Уоллеса, самый знаменитый его текст.
При этом в «Pale King» поставлена задача: действительно о скучном и жестоком (что подчёркнуто) налоговом ведомстве написать интересный роман, который помогал бы преодолеть стояние в пробках, ежедневную скуку возвращения домой с работы, ранние зимние пробуждения, утомительные командировки, самолётные перелёты — и с бесконечной иронией написать обо всём это. И ему это удалось, в общем. Книга написана на треть, как он сам её оценивал, но я думаю — на половину всё-таки. Из 1500 его заметок и набросков сам он отобрал 500 страниц. И жена его Карен Грин (кстати, замечательная художница) опубликовала эту книгу три года спустя после его самоубийства.
Я буду сейчас переводить с листа, поэтому, конечно, это будет корявенько. Самые лучшие главы, могу вам сразу сказать… Если у вас действительно книга оказалась в руках, то самая интересная глава — это XXII, которая рассказана от первого лица. Там сложные и тяжёлые отношения героя с отцом. Там есть такой герой-повествователь, который о себе рассказывает довольно много. И буквально в первой трети книги уже содержится чрезвычайно откровенный… Там есть несколько огромных глав, а есть несколько крошечных — по одной страничке буквально. А есть несколько