Он продолжает тему маленького человека в русской литературе. Посмотрите, как она у него интересно эволюционирует. Его главным актёром в 60-е был Юрий Яковлев, главным в 70-е — Мягков, а главным в 80-е — Басилашвили. И вот очень интересно, что эволюция представлений Рязанова от совершенно героических (поручик Ржевский — его герой, и вообще он любит героя, который действует, сопротивляется) до героя скрытого (такого, как Новосельцев или Лукашин, героя будничного, а именно этот будничный героизм Мягков и играет лучше всего), до героя амбивалентного (такого, как Басилашвили, который может быть и Мерзляевым из «Бедного гусара», и несчастным этим бомжом из «Небес обетованных», и человеком, который, в общем, проиграл свою юность из предсказания, и человеком из «Вокзала для двоих, который всё-таки не может противостоять злу, пожертвовать собой может, но он…), — из всех этих типов героя («Вокзал для двоих», может быть, ещё скорее исключение), из всех этих типов третий герой 80-х наиболее конформен.
Рязанов начинал с резкого осуждения маленького человека. Маленький человек у него всегда должен был преодолеть свою «маленькость», всегда возвыситься до Деточкина, всегда стать борцом. А вот в «Жестоком романсе» Мягков уже терпит очевидное поражение. Карандышев хотя и маленький человек, но его бунт оканчивается трагедией — он убивает Ларису. Там продолжает собственно Рязанов решать свою проблему. И если начало пути Рязанова — это призыв маленького человека к бунту, то к финалу, мне кажется, в успешности этого бунта он был отнюдь уже не уверен. И когда у него бунтуют «старые клячи», финал этого бунта предрешён. Так что Рязанов — это человек достаточно трагического пути. Он продолжает не любить маленького человека. Он и в «Андерсене» не любит маленького человека, потому что его любимый герой был Суворов, он любил человека храброго, отчаянного.
Может быть, самой большой трагедией его жизни был не снятый «Сирано» с Евтушенко в главной роли, без Евтушенко он отказался снимать картину. Ему даже Высоцкого разрешили, но он отказался. А закончил он неснятым «Чонкиным», который был бы, я думаю, фильмом, безусловно, гораздо более мрачным, чем получилось у Менцеля. Так что его воззрения на бунт маленького человека довольно скорбные, довольно безнадёжные.
Я думаю, переломной точкой здесь был «Гараж», в котором этот бунт, кстати говоря, приобрёл уже все черты бунта болотного, то есть он был в достаточной степени обречён изначально. И неслучайно Лия Ахеджакова навеки так и осталась (что, по-моему, очень хорошо) в типаже этой героини. Помните, там разрешение-то конфликта оказалось довольно компромиссным, и в результате крестик достался самому Рязанову — за то, что он проспал борьбу, за выход из борьбы, как он сам шутил. Но тем не менее победа-то ведь всё равно за Гафтом и Саввиной, потому что они выплывают в любой ситуации, они руководят последним… И это пророческая история. Поэтому способ спастись для маленького человека один: не быть маленьким. Боюсь, что не быть маленьким изначально.
«Как вы оцениваете вклад Дениса Давыдова в русскую культуру?»
Чрезвычайно высоко.
А глядишь — наш Мирабо
Старого Гаврилу
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло…
Все кричат ему привет
С аханьем и писком,
А он важно им в ответ:
Dominus vobiscum!
Я думаю, что в поэзии, в поэтике, в знаменитой своей басне про голову и ноги («Твоё Величество об камень расшибить») он был ещё храбрее, чем в своём гусарстве. Нет, он действительно «торчит среди войск как казачья пика», согласно его автобиографическим запискам. Он для меня пример выдающейся храбрости и потрясающей лихости во владении формой.
«Может, завязать запихивать школьникам в бошки великую русскую литературу? Мало того что она туда не помещается и вываливается, она ведь оказалась [бесполезной] перед тем, с чем столкнулось наше отечество в ХХ веке».
Нет, она совсем не оказалась бесполезной. Больше того, я думаю, она — единственное, что спасло наше отечество, она — единственное, за что Бог терпит наше отечество (ну, наряду, конечно, с космическими прорывами). Понимаете, как же это она не спасла? Только она и спасла. Больше того, она в XX веке довольно интересно продолжилась. Понимаете, и нет у нас ничего больше, кроме неё-то. Есть ещё довольно наивное и некачественное славянофильство — продолжение немецкого романтизма. Есть столь же наивный советский дискурс — продолжение французского просвещения. А наше — это что-то другое, что-то большее, может быть ещё социально не сформулированное, но литература это уже чувствует. Я вам, например, сейчас рекомендовал бы перечитывать роман Тургенева «Дым». Действительно, всё — дым.
«К вам часто обращаются как к моральному авторитету, просят разобраться в вопросах добра и зла. А что вы сами по этому поводу думаете? Спасибо!»
Как вы знаете, я не могу никогда всерьёз признать себя моральным авторитетом. И ко мне обращаются не потому, что я моральный авторитет. Смею думать, что и студенты мои, довольно многочисленные, они меня тоже, в общем, более или менее любят не за это. Вот очень приятно, что пока я здесь сижу, например, часть из них осталась на даче и посильно поднимает дом как-то. Надо действительно несколько его… он слегка скособочился, и вот они пытаются как-то с этой проблемой справиться. И завтра я буду в этом тоже посильно участвовать.
Но видите ли, какая штука? Они же ко мне тянутся не потому, что я их учу жизни. Может быть, просто они видят во мне какую-то доброжелательность, они понимают, что я их люблю. И точно так же, может быть, некоторые слушатели спрашивают меня о моральных проблемах, потому что я не подниму их на смех. У меня тоже были проблемы разные. У меня был кризис среднего возраста… ну, не среднего возраста, а у меня были разные кризисы, разные тупики. Я хорошо знаю, что такое травля и как с ней можно справляться. Я примерно понимаю, что чувствует одиночка. Я понимаю, что такое быть в меньшинстве. И так далее. Видимо, люди просто чувствуют, что они не найдут у меня глумления, поэтому они и обращаются ко мне за моральными вопросами.
«Как преподаватель как вы отнеслись к реплике премьер-министра о том, что учителя, если не хватает зарплаты, должны подрабатывать?»
Ну, никогда он не работал учителем, поэтому он не знает, что у учителя, если он вкладывается в профессию, не всегда остаётся время на подработку. Более того, у него не всегда хватает сил просто до кровати доползти. Понимаете, нормальный учитель, если он хочет получать при нормальной нагрузке нормальные деньги, должен работать не меньше 30 часов неделю. А что такое 30 часов в неделю — этого лучше вам не знать. Ну, глупость сказал человек.
И мне вообще очень не нравится это постоянное глумление над Медведевым, потому что есть такая раскладка — как бы злой и добрый следователь. Ну, это всё равно что читать блоги одного крымского блогера на «Эхе» (не будем лишний раз называть имён), человека с удивительным чутьём на низость и удивительной радостью присоединения к низости. Вот тоже, по-моему, совершенно непростительный грех. Мне кажется, что всё время пинать Медведева (хотя я и сам делал достаточно иронические сюжеты, потому что невозможно пройти мимо иных его высказываний) — это тоже низость, потому что он для того и сделан, чтобы его пинали, для того и поставлен в это положение, чтобы всё время оттенять белоснежность, зверства и решимость так называемого силового блока (тех, кто склонен к наиболее радикальным решениям) или решимость и мудрость самого Путина. Мне кажется, что это не очень достойная роль. Он играет её, на мой взгляд, с большим профессионализмом. Зачем ему это нужно — я сказать не могу. Может быть, это рецепт его сохранения во власти.
Да, сказана вещь настолько нарочито непопулярная, настолько глупая. Ну, у нашего народа не так много осталось святынь, но военный, врач, учитель остаются в числе этих святынь. И посягать на учителя и говорить: «Силовик рискует жизнью, а учитель ничем не рискует, поэтому пусть он как-нибудь выбирается в бизнес, ищет себе подработку», — ну, это политическое и человеческое самоубийство, не очень мне понятное. Просто я не вижу смысла повторять очевидные вещи. Гораздо интереснее подумать, зачем нам всегда нужен такой расклад, чтобы у нас всегда кого-то возвысить и кого-то другого надо при этом пинать. Это мне кажется совершенно аморальным делом.
Про Олимпиаду не буду ничего говорить, даже не буду зачитывать вопрос. Хотя я понимаю суть этого вопроса, но тоже речь идёт о вещах слишком очевидных.
«Смотрели ли вы фильм «Мертвец» Джармуша? На фоне немыслимого количества самых замысловатых интерпретаций спешу спросить вас: в чём замысел автора? Почему главный герой — мертвец? Почему именно Уильям Блейк реинкарнируется в главном герое? Главный герой, уплывающий в каноэ навстречу смерти, — символ ли это перерождения?»
Почему Уильям Блейк — понять довольно просто. Потому что Уильям Блейк — метафизик, духовидец. И вполне легко себе предположить, что он после смерти попал вот в такой странный мир Америки и по нему странствует. Но мне как-то Гор Вербински, когда я его спросил «Влиял ли на вас «Мертвец», когда вы делали с тем же самым Деппом «[Одинокого] рейнджера», влиял ли на вас Джармуш?», сказал: «Если и влиял, то глубоко подсознательно, потому что задача Джармуша — тоже воздействовать на подсознание». Его фильм — это такой шприц, направленный прямо в ваш мозг, и вы не можете этому сопротивляться. Я думаю, что Джармуш почти всегда воздействует на зрительское подсознание и не всегда понимает, что он может сказать.
Мертвец» — это прекрасная притча-загадка, прекрасный образ Америки, прекрасная фантазия на тему путешествия в смерть с этим замечательным индейцем. Я склонен думать, что вся картина — это загробные странствия, а то, что происходит в середине, когда ему стреляют в грудь (почему он и выживает, собственно), — это уже вторая смерть, такая смерть после смерти. Может быть, это всё, как в «Случае на мосту через Совиный ручей» у Амброза Бирса, — это несколько секунд по смерти, которые переживаются как несколько часов. Может быть, так. Но в любом случае это пре