красная мистическая загадка, которая преследует не мировоззренческие, не метафизические, а сугубо культурные цели. Вот это такая симфония, такая музыка ни про что.
Мне ужасно нравится «Мертвец». И мне безумно нравятся эти долгие затемнения. И я вижу, что у этого фильма Балабанов очень многому научился. И «Река», вплоть до цитации в последнем кадре, должна была бы стать русской версией «Мертвеца», русской версией такой жизни после жизни, потому что прокажённые… Посмотрите «Реку», она есть в Сети — 40 минут, смонтированных из неснятой картины. Как раз прокажённые и должны же чувствовать себя как бы уже умершими. Вот это такой фильм о самоощущении мёртвого среди живых.
«Случайных совпадений не бывает. Ваша лекция об Искандере совпала с его смертью».
Но это же не моё совпадение, это вы заказали эту лекцию, друзья мои, поэтому я должен поклониться вашему чутью и чутью Лукьяновой.
«В итоге «профессионального» анализа, — в смысле, с психологом профессиональным, — мы пришли к выводу, что Искандер — самый гармоничный, самый сбалансированный, самый моральный и самый мудрый».
Нет, он не был сбалансированным. Понимаете, именно Искандер страдал иногда (особенно, конечно, в свой последний период… в поздний — в 70-е годы), под влиянием государственного прессинга, под влиянием давления этого он страдал от очень странных проявлений… не скажу, что душевной болезни, но маний, фобий навязчивых. Одна из них описана в «Морском скорпионе» — вот эта мания ревности, его охватывавшая иногда. Это сам он объяснял довольно просто. Ведь такие же мании ревности испытывал, скажем, в 30-е годы Пастернак, испытывал (добавлю от себя) и Шварц. Это когда тебе изменила Родина, а кажется, что изменил кто-то в семье. Такое бывает. Это такой защитный механизм. Тоже я в книжке про Пастернака попытался это описать. У него разные бывали фобии и разные бывали мании, но он умел с этим справляться просто. Он не пример идеально здорового человека, а он пример человека, занятого самой точной, самой умной аутотерапией.
«Что вы думаете о таком историческом романисте, как Дмитрий Михайлович Балашов? Я ещё в юных годах был покорён изумительной красотой [слога автора] и огромными познаниями».
Дмитрий Балашов, трагически погибший, убитый в Новгороде, Царствие ему небесное, был, конечно, человеком одарённым, но его историческая проза не нравилась мне никогда. Я не хочу ничего плохого о нём говорить, а ничего хорошего сказать не могу.
«Как вы думаете, почему у Даниила Андреева в «Розе Мира» ни слова не сказано про Теслу и Менделеева?»
Потому что про Теслу он, скорее всего, не знал ничего, а Менделеев хотя и был великим систематизатором материи, совершенно не входил в круг его интересов, в поле его зрения. Там немножко сказано, по-моему, в связи с Блоком, в главе о Блоке, но не уверен. У меня есть ощущение, что круг близких ему людей — в диапазоне от Владимира Соловьёва до Данте — он был довольно специфичен. Его интересовали духовидцы. Учёные его, как мне кажется, не интересовали.
«Вопрос по Экзюпери. Ученица Юнга Луиза фон Франц написала целую книгу о его якобы комплексе «вечного юноши» и инфантильного мировосприятия. Насколько такое утверждение справедливо?»
Несправедливо абсолютно, потому что… Понимаете, как? Я очень люблю Юнга, но не очень люблю юнгианцев. Ученики, которые используют инструментарий учителя (как и фрейдисты, кстати), всегда грешат некоторой универсализацией этого материала, некоторой его безбожной эксплуатацией, назовём это так. И мне кажется, что применять юнгианские критерии к художественному творчеству — это не всегда хорошо.
Буду откровенен, я очень не люблю, когда писателя упрекают в инфантилизме. Может быть, инфантилизм определённый и был присущ Экзюпери, но ведь писателю вообще присущ инфантилизм по определению, потому что он надеется словом исправить мир или в крайнем случае словом повлиять на судьбы, а эта надежда очень инфантильная. Вообще, когда кто-то кого-то начинает укорять в инфантилизме или констатировать инфантилизм — всегда мне в этом видится определённое высокомерие. Я, наоборот, считаю, что «инфантильный» — это самый большой комплимент. Человек, который сохранил в себе инфантильное начало, детское начало… Дело не только в том, что он исполняет Божий завет («Будьте, как дети, и войдёте в Царство Небесное»), но он вообще является носителем высших добродетелей. Как сказал Честертон: «Чем сложнее создание, тем дольше длится его детство».
Экзюпери был человеком взрослым, как дай бог каждому. Военный лётчик — это профессия не для инфантилов. У него были какие-то инфантильные черты, они сказались особенно в «Маленьком принце» — в сказке, в которой Александр Мелихов совершенно справедливо увидел проявления и кокетства, и эгоизма. Но тем не менее «Маленький принц» — это великая сказка, ничего не поделаешь. И поди ты напиши такую сказку, которая бы в XX веке стала универсальным и детским, и взрослым чтением. Это вам не Ричард Бах с его «Чайкой по имени Джонатан Ливингстон». Поэтому я упрёки… даже не упрёки, а констатации насчёт чьего-либо инфантилизма всегда считаю чрезвычайно высокомерными и поверхностными.
«Вы часто и много читаете. В какой позе вы это делаете: сидя, лёжа, стоя? И в какое время суток: утром, вечером, днём?»
Вы знаете, как придётся. Я читаю лёжа перед сном, сидя в транспорте, стоя в нём же иногда. Это никак не сказывается на качестве чтения. Другой вопрос, что я, к сожалению, очень часто в последнее время бросаю книгу, потому что мне всё становится понятно после первых нескольких страниц.
«Что бы вы могли посоветовать из новой литературы?» — один вопрос. И он счастливо совпал с другим: «Что делает куда-то пропавший Илья Боровиков, написавший когда-то «Горожан солнца»?»
По счастью, я вам могу ответить на этот вопрос. Илья Боровиков же, собственно говоря, сначала «Горожан солнца» показал мне. И я был одним из тех людей, кто помог ему эту книгу… ну, не напечатать, напечатала-то её Елена Шубина в своей редакции, но я, по крайней мере, её отнёс туда. И дай бог здоровья Шубиной, что она этот очень странный роман увидела и полюбила.
Илья Боровиков — это младший брат Таньки Боровиковой, моей фактически одноклассницы, классом младше она училась. Теперь она более известна как Таня Самсонова — довольно известный переводчик с английского, живущий в Канаде и подаривший нам, например, всю Элис Манро и значительную часть других канадских авторов. А Илюха Боровиков (по домашней кличке — «Чучело»), очень умный мальчик, болтался в нашей подростковой среде на правах младшего, и мы все особенно всерьёз его как-то не принимали, хотя и любили. И было видно, что он умный. А потом он вдруг стал реставратором, искусствоведом, довольно известным в своей среде человеком.
Потом он написал «Горожан солнца», которые показались мне гениальным романом, вот таким неосуществлённым замыслом, неосуществлённой мечтой обэриутов. Я ему об этом немедленно сказал. Потом он почти десять лет писал свой следующий роман — роман о войне. И вот вчера он мне его прислал, и до сегодняшнего дня я его читал. Я не сомневаюсь, что эта книга будет напечатана. Она называется «Забвения». «Забвения» — это не множественное число, а это название страны. Я ничего не буду про эту книгу рассказывать — кроме того, что, по-моему, в нашей литературе есть очень большой писатель. И даже мне как-то странно… не скажу, что обидно, а мне, наоборот, ужасно приятно, что вот этот маленький Илья Боровиков, которого я помню совершенным дитём, вдруг вырос в такого неожиданного магического писателя.
Так что автор «Горожан солнца» прекрасно себя чувствует. Скоро вы будете читать его очень хорошую книгу. Я не знаю, кто её напечатает. Я просто знаю, что любое издательство бросится и зубами вцепится в этот выдающийся художественный текст. Он небольшой количественно, там страниц 350, но это шедевр просто настоящий. И если бы вы знали, братцы, какое это облегчение, какая радость сказать, что рядом с нами живёт и работает писатель такого класса. Это тоже сказка, хотя на очень жестоком материале, жестокая сказка. Но дело в том, как она написана. А написана она божественно.
«Объясните, бога ради, в чём популярность «[Пятидесяти] оттенков серого»? Вы, наверное, их и не читали».
Ну как не читал? Мне тоже мои американские друзья притащили эту книгу, как только она стала набирать известность. И ничего, кроме ужаса, она у меня не вызвала. Мне показалось, что это очень скучно как-то. Понимаете, секрет её популярности очень прост: люди любят читать плохую литературу, и чем она хуже, тем больше нравится. Тут много причин. Одна — в том, что всегда чувствуешь себя умнее и лучше автора. Вторая — что предсказуемость слов и ходов всегда делает книгу какой-то особенно милой и трогательной. Третья причина — то, что каждый хочет немножко попробовать садомазохизм, а тут об этом так прямо говорится, да ещё и в такой «умиротворяющей лаской банальности», как называл это Георгий Иванов. В общем, я лишний раз повторю, что с наслаждением читается то, что с наслаждением пишется. А героиня, конечно, писала это с наслаждением. Она как опытный автор фанфиков прожевала чужую жизнь. Это такая, в общем, литературная мастурбация, а как писал в своё время Горький: «Вид онаниста бывает очень забавен».
«Читала несколько раз, что фильм Шпаликова «Долгая счастливая жизнь» называют «последним фильмом оттепели». Почему? Речь идёт об особенных кинематографических приёмах или о настроении оптимизма, которое было в подобных фильмах, а здесь у Шпаликова исходит на нет? Спасибо».
Да нет, это последний фильм 60-х потому… На самом деле, конечно, последним фильмом 60-х могла бы стать действительно гениальная картина «Девочка Надя, чего тебе надо?» по сценарию Шпаликова, по лучшему его сценарию, но этот сценарий не был осуществлён. Это как раз кризис шестидесятничества настоящий. Что касается «Долгой счастливой жизни», то это в известном смысле развенчание образа сильного человека. Вот есть Лавров — такой социальный персонаж, который играет всегда покорителей пространства. И вот вдруг оказывается, что внутри у этого человека аб