«В 1944 году с фронта вызвали на ковёр Илью Сельвинского, и он держал ответ перед самим Сталиным за стихи «Кого баюкала Россия». Как ему удалось выйти невредимым?»
Подробно описано это в мемуарах Сельвинского. Сталин сказал: «Надо беречь Сельвинского. Его очень любил сам Бухарин». И тут Сельвинский жалобно при своём мачизме, жалобно закричал, что Бухарин его поддерживал ещё только на самых первых этапах, до того, как был разоблачён. И, увидев эту жалобность, Сталин, видимо, смягчился. Понимаете, страшная самовлюблённость была в Сельвинском, но эта самовлюблённость не мешала ему иногда очень честно рассказывать о себе. И в этой ситуации он предстал, по-моему, с поразительной честностью и наглядностью.
«Как вы относитесь к урокам сексуального воспитания в школах?»
Господи помилуй, ну почему же вас это интересует? Ну, по-моему, такая третьестепенная вещь! Я никак не отношусь к урокам сексуального воспитания в школах, и меня эта тема абсолютно не занимает. Мне кажется, что всё сексуальное воспитание ребёнок традиционно получает в классе или во дворе, и никакие школьные уроки ничего с этим сделать не могут. И это, мне кажется, правильно.
Тоже вот вечный вопрос: а как родители должны беседовать с детьми о сексе? Они не должны беседовать с детьми о сексе! Есть масса других, гораздо более интересных тем. Иначе получится, как в анекдоте: «Решила с дочерью поговорить о сексе. Узнала много нового». Ну что такое? Почему надо ребёнка обязательно усаживать напротив себя и говорить: «Ваня, нам надо с тобой серьёзно поговорить». Это очень напоминает мне классический демотиватор с котом, когда кот смотрит на хозяина мрачно и говорит: «Нам надо серьёзно поговорить. Это ты управлял маленькой красной точкой?» Ну кому это нужно, эти разговоры?
«Сартр в трактате «Бытие и ничто» доказывает невозможность бытия Бога по чисто онтологическим основаниям: не может бытие-для-себя и бытие-в-себе объединиться в одно самотождественное бытие. Выходит, что такая сущность как Бог невозможна в принципе. Что вы думаете об этом?»
Думаю, что Сартр вообще был человек талантливый, но не очень умный, большой болтун. И нечего здесь совершенно городить бытие-в-себе и бытие-для-себя. Всё это попытки прикрыть словарём неясность собственных понятий. Может быть, вам это очень нравится. А мне это не нравится совсем. Если Сартр думает, что Бога не может быть по онтологическим основаниям, то это его право. А есть онтологическое доказательство бытия Божия, которое стоит на совершенно других основаниях. И вы знаете… «Бог умер», — Ницше. «Ницше умер», — Бог. Вот это, мне кажется, очень точно.
«Знаете ли вы, что Нооскоп — это изобретение Аненербе?»
Нет, не думаю. Мне кажется, что всё-таки… Ну, как вам сказать? Это не детище Аненербе. Просто оккультные настроения и оккультная лексика при всех тоталитарных режимах входят в свои права. Мистика, аморальность и тоталитарность очень связаны. Вот объяснил бы кто-нибудь когда-нибудь, что идеи мистики напрямую связаны с идеями тоталитарными. Это всегда так бывает, потому что власть должна быть загадочной и мистичной.
«В школьной программе из произведений Мамина-Сибиряка проходят только сказки. Неужели это единственные достойные его произведения? Может, он незаслуженно забыт?»
Простите дурака, но мне кажется, что это лучшие его произведения. «Серая Шейка» — это главное, что от него осталось. Я предполагаю серьёзно… Да, «Зимовье на Студёной», вот такие вещи. Я предполагаю, что такие романы, как «Золото», или «Приваловские миллионы», или «Черты из жизни Пепко», с удовольствием прочитает человек, которому интересен купеческий быт. Но с гораздо бо́льшим удовольствием он, по-моему, прочитает, например, «Угрюм-реку» шишковскую, которая немножко пожиже, но она по-своему не менее увлекательна.
Мини-лекция о Чеславе Милоше? Не могу. Знаете, это надо быть католиком. И надо, во всяком случае, быть человеком достаточно продвинутым.
«Прочитал ваш роман «Икс». Любопытно! — спасибо, дорогой. — Что вы думаете про авторство пьес Шекспира?»
Уже много раз говорил, что Шекспира написал Шекспир.
«Как вы относитесь к творчеству Эмили Дикинсон?»
Восторженно.
«Как вы расцениваете тот факт, что Ходасевич в 30-е годы распространял слух о причастности Адамовича, Иванова и Оцупа к убийству на Почтамтской? Обычно, в отсутствие принципов, обвиняют Иванова, но не свидетельствует ли сознательная ложь Ходасевича, что у него тоже с моралью было не всё в порядке?»
Слушайте, история с убийством на Почтамтской довольно тёмная, но есть не предназначавшийся для печати рассказ самого Георгия Иванова о том, что это за история. Там Адамович причастен никак не был, просто он замывал кровь за двумя убийцами. Это всё лежит, это напечатано в «Митином журнале», лежит в Сети. Почитайте. Это довольно широко раскрытая информация, и подробно обсуждалась она.
Я не думаю, что Ходасевич распространял слухи о прямой причастности Адамовича к убийству. Он просто совершенно не скрывал того, что Адамович был перед своим отъездом замешан в нескольких грязных историях. Ну, что тут говорить? Адамович сам был человек очень небезупречный. И достаточно почитать «Цветник» цветаевский, подборку из его цитат, чтобы понять: он вполне заслужил быть причисленным к лику душителей хорошей литературы, а не её интерпретаторов. Поэтому — ну что поделаешь, братцы? А слухи, я думаю, распространял не Ходасевич. Я думаю, слухи распространял именно Иванов. И текст, о котором я говорю, принадлежит именно Иванову.
«Является ли нынешнее время уникальным в истории в плане его абсурдности?»
Друг милый, абсурдно всякое время. Нет ничего уникального, к сожалению. И нет даже того утешения, что наше время уникально. Знаете, один батюшка однажды…Это мне жена рассказывала. К нему подходит на пасхальной неделе старушка и говорит: «Батюшка, я великая грешница — я в пост съела мясо». Он говорит: «Ну какая же ты великая грешница? Великие грешники — Гитлер, Наполеон. А ты так себе грешница…» Наша абсурдность — это тоже так себе абсурдность, ничего не поделаешь.
«В эфире видно спящую барышню под стулом у вас в студии. Извините, но девушку жалко».
Ну, заснул человек — что же сделать? Вот пришёл человек в студию принести воды — и заснул. А заснул он потому, что закрыта та спальня для сотрудников, которая есть в соседней комнате на «Эхе». Там обычно стоит диван, и там работники ночной смены, дежурные, могут поспать. Но сейчас у них нет никакого другого выхода, кроме как спать под журчание моего голоса. «Или дремлешь под жужжаньем // Своего веретена?» [«Зимний вечер», Пушкин]. А почему жалко спящую девушку, а не жалко меня, который бодрствует в это время без какого-либо кофе?
«Если уж лекции для начинающих писателей не будет, то дайте пять (или сколько считаете нужным) советов начинающему прозаику. Если первые несколько опытов оказались неудачными, как быть дальше?»
Женя, я не понимаю, зачем давать советы начинающему писателю. Я знаю одно: когда я долго не пишу, у меня начинаются нервные срывы. Ну, есть классическая толстовская фраза: «Писатель — тот, кто не может не писать». Если вы пишете для того, чтобы решить свои проблемы частные, внутренние, то тогда вы писатель. Вот все вам подтвердят, все люди, меня знающие: когда я долго не пишу… А у меня такое бывает, потому что я бываю занят, у меня бывают какие-то проекты, я обрабатываю чужие рукописи, или перевожу, или много преподаю, или на меня наваливается вал работы в «Собеседнике», интервью какие-то. Если у меня нет времени побыть наедине с собственным компьютером, с собственной «Либреттой Тошибой», я начинаю сходить с ума. Единственный совет начинающему писателю: писать.
Понимаете, ну совершенно не важно… Вы не думайте, что вы пишете для денег или для читателя, или для истории, или для Нобелевской премии. Мы все пишем для одного: чтобы не рехнуться. У нас есть эта аутотерапия. У других её нет. Какая вам разница — хорошо ли вы пишете или плохо? Важно, что вы этим спасаетесь от безумия. Когда вы бежите из горящего дома (в данном случае — бежите из своей горящей головы, как у Леонида Андреева в «Чёрных масках»), совершенно не важно, быстро вы бежите или медленно, грациозно или тяжеловесно, а важно, что вы убегаете из горящего дома. Это как Пушкин говорил: «Наши любомудрые сидят в яме, им протягивают верёвку, а они философствуют: верёвка вещь какая?» [Письма. Дельвигу, 1827 год]. Не надо давать советов писателю. Писатель пишет для того, чтобы по этой верёвке выползти из бездны своего Я. Ну и не надо ничего.
Если вас интересуют советы начинающему прозаику, то они очень простые — технические. Пореже употребляйте описательные, определительные местоимения, такие как «такой», «весь», «все». Не употребляйте никогда определение «какой-то». Старайтесь всё-таки обходиться двумя-тремя определениями, а не десятью. Слишком много… Хотя, если их будет двадцать, то это уже будет такая барочность — другая крайность. Больше диалогов, мне кажется. Вот Набоков не любил диалоги, а мне кажется, что наличие диалогов — это важный критерий динамики. И меньше описаний. Описания должны быть чёткими и чрезвычайно ударными, бьющими в цель.
«Почему в романах вы предпочитаете повествование от третьего лица? «Я» у вас для поэзии?»
Да не то чтобы… Ну, стыдно как-то. Я стараюсь писать всё-таки не о себе. Я хочу, чтобы обо мне никто ничего не знал. От первого лица у меня написан «Квартал» — как раз от самого вымышленного из моих персонажей. Если спрашивать, на кого из своих героев я более или менее похож, то, наверное, на Волохова из «ЖД», но я никому в этом не признаюсь (кроме нашей многомиллионной аудитории). А герой «Квартала», написанный от первого лица, как раз на меня очень непохож. Он тот, чем я боялся бы быть, может быть. Может, хотел бы, а может, боялся бы…
«Сегодня годовщина, практически юбилей одного значимого события и начала обратного отсчёта до другого. Совпадение это или знак?»
Я не знаю, что вы имеете в виду под другим событием. Я имею в виду путч. Но что ещё было 19 августа, вспомнить не могу. Октавиан, может быть, вы поясните ваш вопрос? Тогда я поясню его скрытый символизм.