ы — этого нигде больше с такой силой не осталось. Может быть, они по контрасту это ценят, вот тот концентрат счастья, который потом сменился Великой депрессией. Может быть, эта вещь имеет для них такую ностальгическую ценность. Хотя, я говорю, «Ночь нежна» гораздо лучше, по-моему.
«Перечитал книгу Валентины Журавлёвой „Человек, создавший Атлантиду“ (1963 год). Создаётся впечатление, что она в те годы писала не хуже Стругацких».
Тогда было довольно много людей, которые писали не скажу, что не хуже, но в районе Стругацких, не ниже Стругацких. Север Гансовский (именно Севе́р, потому что он назван был в честь римлянина, уж не в честь Севера). Ариадна Громова, автор первоклассных вещей, в том числе «Глегов», например. «Глеги» — по-моему, отличная повесть, очень точная, не хуже «Непобедимого» Лема, на сходную тему. Действительно отличная Журавлёва. Как-то так она малоизвестна, но проза превосходная. Господи, а сколько было тогда. Мне кажется, что вы правы: действительно очень много недооценённых. Михайлов, Гуревич — масса народу. Но, тем не менее, Стругацкие резко выделяются, потому что они быстрее всех росли и, пожалуй, обладали наименьшим количеством советских предрассудков.
«Как вы относитесь к творчеству Газданова?» Отвечал много раз.
«Что из современной русскоязычной фантастики Вам нравится? И нравится ли фантастика как жанр?» Ну а я чем занимаюсь? «Знакомы ли с романами Генри Лайона Олди, то есть Громова и Ладыженского?» Знаком. Я больше люблю авторов, чем их прозу. По-моему, они умнее, тоньше, глубже своей прозы. Меня несколько отпугивает такой юморящий язык и вообще какой-то такой юморной дух. Хотя, конечно, «Ойкумена» — замечательная вещь.
«Спасибо за „Квартал“». Спасибо и вам. Тут многие спрашивают, что в «Квартале» отсутствуют 29 и 30 июля: «Что с этим делать?» Ничего не делать, просто прожить эти дни. Это моя ошибка, в переиздании я её устраню. Как ни странно, заметили это первыми переводчики на немецкий со свойственной им пунктуальностью. Там действительно пропущены два дня, потому что я их вынул из готовой книги, чтобы переписать. Там было два довольно рискованных физических упражнений: прыжок с тарзанки и что ещё, не буду говорить. Для человека старше 40 (как для меня сейчас, например) это уже не очень, наверное. Хотя, чем чёрт не шутит? Ну, я перепишу и вставлю.
«Почему не прочесть о Кормильцеве?» О Кормильцеве — с радостью! Я Кормильцева знал и любил, и я считаю его первоклассным поэтом. О Дэвиде Линче я не возьмусь читать лекцию, извините. «Умоляю, прочтите лекцию о Генри Миллере».
Ну, это не значит, что я не люблю Линча. Я Линча страшно люблю. Я выстоял очередь к нему за автографом, хотя я редко у кого беру автографы. Я обожаю «Человека-слона», я считаю, что это великий фильм, и фильм, где есть действительное жанр «приключение». Я очень высоко ценю «Внутреннюю империю» и думаю, что такой антологии приёмов страшного нет ни в одном другом фильме. Просто в какой-то один момент мне показалось, что я сознание теряю от страха. Помните, как там лампа начинает искрить? Хорошо, что рядом со мной девушка сидела. Я просто помню, что я не мог вдохнуть. Девушка, психолог по образованию, быстро меня двинула в солнечное сплетение — и я как-то отвлёкся от происходящего на экране.
Что касается Генри Миллера. Я уже говорил, что лучшим его произведением считаю «Время убийц». Как прозаик он меня не интересует. Про Рембо, про которого написана эта книга, про сходство Рембо с Маяковским тут тоже есть вопросы. Про Рембо давайте как-нибудь отдельно поговорим. И вообще poètes maudits, проклятые поэты — это очень интересно.
«Перечислите девять стихотворений…» В Сети довольно легко найти мой список из 100 лучших русских стихотворений.
«Любите ли Вы Владлена Бахнова, как люблю его я? Не кажется ли Вам, что в повести „Как погасло солнце“, написанной в начале 70-х, он мистическим образом описал наше настоящее?» Нет, конечно, Ирина. Хороший вопрос.
Бахнов был действительно, может быть, недооценённым фантастом. Тогда такой иронической фантастики писали довольно много. Я, например, самой удачной вещью в этом жанре считаю памфлет Шарова «Остров Пирроу», который Аркадий Стругацкий каким-то чудом пропихнул в сборник «Фантастика» 1964 года. Ещё не все гайки были закручены, и «Остров Пирроу» увидел свет. Он сейчас, по-моему, лежит в Сети. Почитайте — и вы поразитесь. Вот там очень много прямых предчувствий. Там эта вода, которая позволяет извлекать из организма все камни: камни в печени, в почках, на сердце и за пазухой. Поскольку эта вода — главный ресурс страны, все за счёт этой воды обогащаются. Очень интересно, почитайте.
Что касается повести Бахнова. Бахнов, конечно, не имел в виду ни Советский Союз, ни его возможное будущее. Там есть прямая отсылка к Китаю («Пусть расцветают сто цветов»), там есть прямые намёки на Америку, на власть синдиката, на Италию, на что хотите. Но что Советский Союз до этого доживёт, Россия до этого доживёт, я думаю, Бахнову не приснилось бы в самом страшном сне. Конечно, это хорошая вещь. На Советский Союз там косвенно указывает одно: там проводятся экскурсии для иностранцев в автобусе с закрытыми окнами, а гид, который в крошечную щёлку смотрит, рассказывает им, мимо каких потрясающих достопримечательностей они еду, а едут они все мимо памятнику Дино Динами (там есть вождь).
Мне кажется, что если уж перебирать советскую крамольную фантастику, то самая удачная сказка на эту тему (её почти никто не читал, но я вам её очень рекомендую, вы легко её найдёте) — это повесть Веры Пановой «Который час?», точнее, роман-сказка. Панова всю жизнь воспринимается как такой немножечко кондовый соцреалист, что неправда. Она — превосходный стилист. Проза её очень тонка. «Конспект романа», «Серёжа», «Мальчик и девочка» — это замечательная проза. Но мне больше нравится «Который час?». Она при жизни так и не смогла его напечатать.
Это повесть, написанная в оккупации, под оккупацией, в 1942 году. Она рассказывала эту сказку дочери, а потом записала. Это самое точное исследование фашизма, связей фашизма с интеллектуальной деградацией. Там очень хорошо… Там, собственно, главным диктатором становится человек, бежавший из психушки, и они его все приветствуют. «Эники-беники!» — он кричит. И ему толпа ревёт: «Ели вареники!» — «Эники-беники!» — «Клёц!» Это что-то грандиозное! Почитайте. Очень смешная история. И страшная. И кончается она апокалиптически — полной гибелью, потому что исцелиться от фашизма нельзя.
«Ваше отношение к творчеству Пантелеймона Романова?» Некоторые очень любят рассказ «Без черёмухи», некоторые вообще ценят его малую прозу. Я этого не люблю. Я больше люблю его эпопею «Русь» в шести книгах. Собственно, моя мать, которая тоже её довольно часто перечитывает, считает, что это пародия на всю русскую литературу вместе — такой Сорокин до Сорокина. И действительно она немножко похожа на сорокинский «Роман». Это как бы русская литература, доведённая до абсурда, злейшее пересмеивание её в 1928–1935 годах. Он не дописал седьмую книгу, а шесть закончил. Это такой хороший эпос. Действительно, если вы хотите прочесть такую усадебную прозу, абсолютную, с невероятной густотой, мне кажется, это местами даже лучше сорокинского «Романа», полнее и ещё смешнее. Интересная вещь, почитайте.
«Помогите справиться с когнитивным диссонансом: с одной стороны вы осуждаете „оценочную лексику“, а с другой — выносите приговор Гурджиеву и прочим „оккультистам“».
Я нигде и никогда не осуждал оценочную лексику. Оценочная лексика — это всё, что нам дано. Я не люблю штампов, ярлыков, клейм, но почему же не сказать о Гурджиеве прямо, что он был шарлатаном, что он многим испортил жизнь? Почитайте восемь парижских разговоров с Гурджиевым [«Восемь встреч в Париже»], и вам вся его психотехника станет абсолютно ясна. Это не означает, что Гурджиев был бездарен. Он был феерически одарённый человек, страшно обаятельная личность.
Я просто не могу согласиться с Пятигорским… Конечно, вы скажете: «Кто вы такой, чтобы не соглашаться с Пятигорским?» — но: «Зачем же мнения чужие только святы?» Я считаю, что Пятигорский был тоже очаровательный человек, прекрасный писатель («Философия одного переулка» — замечательный роман), но его отношение к Гурджиеву идеализирует его страшно. Гурджиев был человек очень одарённый и очень лживый, очень фальшивый. При этом люди сами хотели обманываться. Он пробуждал в них любовь к истине, но почему-то они предпочитали слушаться его слепо и по-рабски.
«Как вы относитесь к Бёме, Сведенборгу и Майстеру Экхарту?» Бёме, Сведенборг и в особенности Майстер Экхарт — конечно, не шарлатаны ни на минуту, они настоящие духовидцы. Так ведь они, простите, и не брали деньги со своих учеников, и не создавали сект, и не покупали участок земли, и не заставляли там людей работать в хлеву и спать на морозе. Они просто занимались духовидением. Они — фигуры того же ряда, что и Даниил Андреев. Мистик мистику рознь. Один мистик собирает коммуну, создаёт секту. Вы знаете, последние слова Гурджиева были: «А теперь посмотрим, как вы будете выпутываться». Это достаточно интересно.
«В одном из недавних „Одне“, посвящённому Ходасевичу, вы как-то торопливо и походя назвали поэта „приживалкой“, имея в виду его проживание у Горького».
Слово «приживалка» не было произнесено в программе. Сказано там было, что Ходасевич ушёл из приживалов. «Приживал» — слово, которое никакой негативной коннотации, в отличие от «приживалки», не несёт. Это довольно частая, кстати, вещь в русском языке, когда слово в женском роде звучит оскорбительнее, чем в мужском (я потом подберу примеры). В принципе, приживал (посмотрите у Ушакова, у Ожегова) — это небогатый человек, живущий в чужом доме или за чужой счёт. Ничего оскорбительного в этом нет.
Да, Ходасевич примерно полгода прожил у Горького на таких правах. У Горького полный дом был приживалов, и ничего в этом не было унизительного. То, что он нашёл в себе мужество уйти — это прекрасно. Вот это действительно так. При том, что Будберг распространял о нём прямую клевету, якобы он там какие-то бумаги Горького читал в его кабинете. Ничего оскорбительного в этом на самом деле нет.