Долго руку держала в руке
И, как в давние дни, не хотела
Отпускать на ночном сквозняке
Его лёгкую душу и тело.
И шепнул он ей, глядя в глаза:
Если жизнь существует иная,
Я подам тебе знак: стрекоза
Постучится в окно золотая.
Умер он через несколько дней.
В хладном августе реют стрекозы
Там, где в пух превратился кипрей, —
И на них она смотрит сквозь слёзы.
И до позднего часа окно
Оставляет нарочно открытым.
Стрекоза не влетает. Темно.
Не стучится с загробным визитом.
Значит, нет ничего. И смотреть
Нет на звёзды горячего смысла.
Хорошо бы и ей умереть.
Только тьма [сны] и абстрактные числа.
Но звонок разбудил в два часа —
И в мобильную лёгкую трубку
Чей-то голос сказал: «Стрекоза»,
Как сквозь тряпку сказал или губку.
……………………………………..
Я-то думаю: он попросил
Перед смертью надёжного друга,
Тот набрался отваги и сил:
Не такая большая услуга.
Там последняя строфа отбита отточием. Это очень важно — то, что телефон становится каналом между мирами. У того же Кушнера есть очень страшное стихотворение: «Набирая номер, попал по ошибке в ад. // «Не туда попали», — мне сдержанно говорят». Конечно, вспоминается и Мандельштам: «В глухом и чёрном [высоком строгом] кабинете // Самоубийцы — телефон!», «Молчи, проклятая шкатулка!» Я помню, как в детстве на меня действовало это определение — «проклятая шкатулка». Это очень здорово.
То есть XX век превратил гаджет в духовную сущность, сделал его передающим душу. Ведь неслышимый почти, еле-еле узнаваемый голос в телефонной трубке… А кто там живёт, в телефонной трубке? Неужели просто порошок и мембрана? Неужели угольный порошок передаёт мне любимый голос? Нет, это душа разговаривает со мной по проводам. И поэзия делает на самом деле великую вещь: она бросает луч мистики, луч тайны на очевидное, на страшное, примитивное или непонятное — и оно становится музыкой. Вот, собственно говоря, этим мы с вами и должны заниматься.
Услышимся через неделю.
01 сентября 2016 года(Дмитрий Писарев)
― Привет, доброй ночи, дорогие полуночники! «Один», в студии Дмитрий Быков.
Как вы понимаете, бо́льшая часть вопросов сегодня связана со школой. 1 сентября только что миновало, настало 2-е, поздравляю всех со 2 сентября. Каждый день учебного года для нас праздник. Я немножко поотвечаю. Очень много вопросов от коллег-учителей. Я тоже сегодня давал свои первые уроки, завтра дам ещё три. У меня, как вы знаете, дни в «Золотом сечении» — четверг и пятница. И бо́льшая часть вопросов такая необычайно трогательная, с какой-то почти детской интонацией: «Скажите что-нибудь хорошее, чтобы захотелось работать», «Скажите что-нибудь, чтобы захотелось учиться» и так далее.
Ребята (я обращаюсь сейчас не к школьникам, конечно, а к учителям), есть несколько профессий, которые в принципе невозможно осваивать, которыми невозможно заниматься, если это не приносит тебе удовольствия. Есть работа, которую можно не любить и делать: клерковская работа; иногда, как ни странно, журналистская, потому что очень уж велики её преимущества — путешествуешь, разгоняешь кровь, всё время события, общение с массой людей; можно, наверное, быть инженером без любви к этому делу, хотя и трудно. Но педагогика — это такое дело, от которого удовольствие получают примерно 14%, а 86% — не получают, по моим подсчётам. Я вообще стал замечать, что цифра 86 очень неслучайная. Это немножко близко к закону Старджона о том, что 80% является фуфлом. Ну, у него там другие цифры, но я уточнил бы — 86%. А 14% не является. И вот примерно 14% учителей для этого дела рождены.
И давайте этим заниматься, потому что школа — это такое место, куда нельзя приходить с отвращением. И если вам не нравится этим заниматься, то не занимайтесь. Это как Веллер в своё время писал: «Я не понимаю выражения «страх перед чистым листом». Не хочется тебе писать? Не пиши. Я, когда вижу чистый листок, всё время хочу его испачкать».
У меня есть сильнейший — на уровне инстинкта, на уровне родового, может быть, наследия, потому что всё-таки я учительский сын — зов в школу. Ей-богу, я не предполагал в этом учебном году преподавать, но мне стоило прийти на линейку, как я понял, что я уйти отсюда не могу, пока я не расскажу некоторому контингенту, своим десятым и одиннадцатым, что я думаю о природе русского литературного взрыва 1860-х годов, что я думаю о модернизме у Чехова. Мне надо продумать эти мысли, проартикулировать их вслух, и лучшей среды, чем класс, я для этого не найду.
Поэтому давайте уже решать, правда, если профессия учителя вас тяготит (а таких людей много), ради бога, ищите другую! Потому что нельзя приходить к детям с отвращением. Если у вас трудный класс или если вас травят в этом классе (ученика, учителя — не важно), меняйте работу — просто потому, что есть некоторые критерии успешности и неуспешности. Мне когда-то Константин Райкин объяснял: когда настоящий артист выходит на сцену, садится в дальнем углу и молчит, все смотрят только на него, а не на действия, которые разворачиваются на переднем плане, где происходит любовь или убийство; все смотрят на этого одного. Если учитель входит в класс, и класс не смотрит на него заворожённо — ему нечего делать в школе. Если врач приходит к больному, и больному не становится легче — это плохой врач (это сказал ещё Пирогов).
Поэтому единственное, что я могу сказать ободряющего тем настоящим учителям, к которым я сейчас обращаюсь… Вот тут Ира Драгунская спросила в Фейсбуке… или даже не Ира Драгунская, а Ксения, кажется (там большая талантливая семья): «А есть ли люди, для которых 1 сентября — действительно праздник?» Ну есть! Потому что 1 сентября я кому-то нужен, а в остальное время — неизвестно. Потому что в среде коллег-журналистов очень трудно сейчас найти хорошие нравы, а в учительской они есть. И я сегодня увидел родных коллег-преподавателей, и столько всего за лето случилось, и обо стольком (не знаю, насколько это по-русски звучит), о стольком нам есть поговорить, столько книжек, столько фильмов, столько браков, разводов, скандалов! Есть о чём поговорить, интересно. Не говоря уже о том, что у нас новый министр, и нам можно обсудить шансы, так сказать, будем ли живы, чем это всё чревато, как будет выглядеть устная форма ЕГЭ и так далее. То есть это среда прекрасная. И да, я радуюсь, потому что, ничего не поделаешь, меня туда страшным образом манит.
Я никогда не забуду, как я должен был ехать на студию… Меня тогда ещё звали в эфир на федеральных каналах, прости господи, я ещё иногда ездил, слаб человек. И вот я помню совершенно отчётливо, как должен я был ехать на какую-то передачу, а сам руль привёл меня (за рулём я был сам) в «Сечение», и я, хотя у меня и не было уроков, приехал и пошёл на чужие. Ну, бывает такой зов природы.
Что касается детей, которым хочется, может быть, или не хочется этим заниматься. Я вам, ребята, прочту стишок, довольно старый уже. И даже грех сказать, я не помнил, что у меня есть это стихотворение. Но его выложила какая-то чрезвычайно добрая душа в Сеть, и я сейчас вам его почитаю, и мы вместе порадуемся. Подождите, сейчас я только найду. А, вот оно и нашлось. Я совершенно не помню это стихотворение… то есть я помню, что оно моё, но не помню, где и когда оно было напечатано.
О ты, первоклассник, что в актовом зале
Во взрослую жизнь получаешь билет!
Родители, верно, тебе не сказали,
Что эта байда на одиннадцать лет.
Они не сказали, а я говорю.
Я школьные двери тебе отворю,
Про эту засаду сложу я балладу
И эту балладу тебе подарю.
Конечно, отныне ты вечно на нервах.
Мучительно жаль непроспавшихся крох!
Но школа ведь только до часу, во-первых.
Ну, после восьмого, допустим, до трёх.
Ну, может, в десятом — уже до пяти,
Но дальше-то вольница, как ни крути!
Запрыгнуть на велик, уставиться в телик,
Купить карамелек и в гости пойти!
Затем, во-вторых, сообщу тебе, друже:
Мы знаем, что школа — унынье и мрак,
Но есть варианты значительно хуже,
Чем эта учёба, растак её так.
Готовка обеда! уборка в дому!
Добавлю, гораздо труднее тому,
Кто мчит через штормы, кто грузит платформы —
Молчу про реформы, тюрьму и суму.
О самом же главном скажу тебе, в-третьих,
Вводя тебя за руку в солнечный класс, —
Что опыт, который мы ставим на детях,
Был с тем же успехом поставлен на нас.
Мы в точности так же, тоску затая,
Входили в унылые эти края:
Ловчилы, растяпы, борцы и сатрапы,
И мамы, и папы, и Путин, и я.
Мы все просыпались зимой до рассвета,
Толкали тяжёлую школьную дверь —
И как-то, как видишь, прошли через это
Почти без потерь и ликуем теперь!
Конечно, пути наши тоже круты,
Наш жребий — пахать до последней черты,
Но в школу, о чадо, нам больше не надо.
Какая отрада!
Дождёшься и ты.
Ну, «дембель неизбежен, как крах мирового империализма». Это такое было поэтическое приветствие.
Очень много вопросов о сексуальных скандалах, связанных с детьми. Мне хотелось бы, конечно, избежать этой темы, потому что, вообще говоря, в сегодняшней российской среде (и не только российской, а постсоветской вообще) травля — одно из излюбленных занятий. С чем это связано — мне трудно понять. Наверное, у людей очень мало легитимных оснований уважать себя, и они хотят уважать себя на фоне чужого падения. Хочу вам сразу сказать, что педофильская тема — это тема чрезвычайно опасная, потому что недоказуемая. Когда-то на этом скандале — вымышленном абс