каждой было по две, даже по три лишних двери. Должно быть, идея у него была неясная, странная, куцая; всякий раз, точно чувствуя, что чего-то не хватает, он прибегал к разного рода пристройкам, присаживая их одну к другой, и я как сейчас вижу узкие сенцы, узкие коридорчики, кривые лестнички, ведущие в антресоли, где можно стоять только согнувшись и где вместо пола — три громадных ступени вроде банных полок; а кухня непременно под домом со сводами и с кирпичным полом. У фасада упрямое, чёрствое выражение, линии сухие, робкие, крыша низкая, приплюснутая, а на толстых, точно сдобных трубах непременно проволочные колпаки с чёрными визгливыми флюгерами. И почему-то все эти, выстроенные отцом, дома, похожие друг на друга, смутно напоминали мне его цилиндр, его затылок, сухой и упрямый. С течением времени в городе к бездарности отца пригляделись, она укоренилась и стала нашим стилем».
Это стиль он внёс и в жизнь своих детей. По-моему, это прекрасно! Это очень точно! И главное — с каким изяществом и мрачностью выражена та же идея клаустрофобии, на этот раз государственной.
Чрезвычайно интересный вопрос: «Что вы думаете о творчестве Мусы Джалиля и конкретно о его сборнике «Моабитская тетрадь»?»
Руслан, понимаете, что можно думать о Джалиле? Кто мы такие, чтобы думать? Перед нами фантастический творческий подвиг. В Моабите — в каторжной немецкой тюрьме — обречённый на смерть человек пишет гениальные татарские стихи, поразительные по силе. Такие стихи, как «Мужество» [«Варварство»] («Они с детьми согнали [погнали] матерей»), в любую хрестоматию XX века войдут. Есть материал, который разрушает поэзию, а у Джалиля он как-то не разрушает — потому что, видимо, огнеупорность этой поэзии, мужество её очень высоки. И я считаю Джалиля, конечно, выдающимся поэтом. Другое дело, что, может быть, его надо бы заново перевести.
«Будет ни в вашей антологии страшных стихов стихотворение Ахматовой «За озером луна остановилась»? Насколько часто луна в поэзии — атрибут страшного?»
Понимаете, вот эта знаменитая строчка «В притихший, ярко освещённый дом, // Где что-то нехорошее случилось» — она вообще хрестоматийна. Помните, сколько раз её пародировали. Там будет это стихотворение Ахматовой. Но самое главное — там будут два самых страшных её текста.
Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья…
(Помните, какой жуткий стих?)
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
Ужасное. Мы в адском круге,
А может, это и не мы.
И, конечно, «В том доме было очень страшно жить».
Насколько я понимаю, антология эта сейчас уже готова к печати, предисловие написано, вопрос с авторскими правами на Кормильцева утрясён. И спасибо вам большое за соучастие, наследники Маршака найдены. Я просто поражён доброжелательностью и оперативностью слушателей.
Что касается «За озером луна остановилась». Это такой не самый яркий пример готики у Ахматовой. Хочу, кстати говоря, полностью этот текст зачитать, потому что… Это 1922 год.
За озером луна остановилась
И кажется отворенным окном
В притихший, ярко освещённый дом,
Где что-то нехорошее случилось.
Хозяина ли мёртвым привезли,
Хозяйка ли с любовником сбежала,
Иль маленькая девочка пропала
И башмачок у заводи нашли
С земли не видно. Страшную беду
Почувствовав, мы сразу замолчали.
Заупокойно филины кричали,
И душный ветер буйствовал в саду.
Это, конечно, прекрасный текст, но, видите ли, он представляется мне стилизацией всё-таки. А вот «В том доме было очень страшно жить» — это то, чем Ахматова сильна: вот этот ужас недоговорённости. И потом, зеркало — самый страшный у неё образ («Что страшное творится в зеркалах», «И нежно и тайно глядится Суоми // В пустые свои зеркала»). И вообще зеркало в ленинградской поэзии — у Шефнера, например — ох, это могла бы быть отдельная, очень хорошая тема!
«Прочитал Матвееву, «Перевал Дятлова». Спасибо. Совершенно не думал о главной трагедии этого дела — о загубленных девяти молодых жизнях. От «Дневника Зины Колмогоровой» ком в горле. Почему у нас так обесцененная человеческая жизнь? Кстати, какой версии вы придерживаетесь?»
Моя версия очень проста: мам случилось одновременно несколько событий. Мы пытаемся всё объяснить это, исходя из единственной версии, а там произошло два события или три. Я не верю в то, что это лавина. Не верю в новую и чрезвычайную хитро скрученную версию, что всё случилось днём и что дятловцев какие-то таинственные спецслужбы выгнали из палатки. Мне кажется, там произошла некая техногенная катастрофа, плюс резкое снижение температуры — вот такие вещи. Можно представить себе, что это был какой-то приступ массовой паники — почему палатка и разрезана изнутри. Но то, что там было несколько событий, а мы пытаемся реконструировать одно… Я, кстати говоря, когда в «Сигналах» излагал эту версию… Она, конечно, пародирует многие самодеятельные расследования, ну, в жанре высокой пародии, потому что мне не хотелось глумиться. Но ощущение, что там произошло с каждым отдельное событие, — это ощущение мною владеет давно уже.
«А ведь Снусмумрик — христологическая фигура».
Ну, трикстер, странник. А как известно, первый трикстер или во всяком случае главный трикстер — это, конечно, первый герой плутовского романа. Ну, отчасти и Одиссей тоже.
«Скверная погода за пределами теплицы, с которой сталкивается [пальма] в «Attalea princeps», — ну, имеется в виду гаршинская сказка о разрушении теплицы, — постоянна ли она? Или погода меняется? Если да, то что мне надо делать для этого?»
Ваня, к сожалению, это не от нас с вами зависит. Иван, дорогой, погода за пределами теплицы может быть хорошей, может быть плохой, но для пальмы любая погода за пределами теплицы смертельна. Поймите, пальма живёт в теплице, в её душной и спёртой закрытости, в её духоте Серебряного века. Как только пальма ломает теплицу, даже если там прекрасная погода, ей не выжить — в этом её главный закон.
«Как вы думаете, может ли сегодня быть востребован роман или повесть о так называемой внутренней эмиграции?»
Да, наверное. Ну, если это будет сделано с талантом Набокова или, если угодно, с талантом Маканина — наверное. Ведь «Гражданин убегающий» — тоже отчасти о внутренней эмиграции. Или «Отставший». Как раз убегающий, отставший — это всё маканинские герои, которые так или иначе эмигрируют, только эмиграция их разная. Это эмиграция из жизни в любом случае.
«Дочка идёт в третий класс. Отчаянно не хочет в школу. И многие дети так же. Диагноз ли это? Дети, у которых уже случился в жизни праздник «первый раз в первый класс», не хотят во второй, третий и так далее класс. Чего бы им пожелать в начале очередного учебного года?»
Знаете, отец Георгий Эдельштейн, очень глубокий мыслитель, когда-то сказал: «Школа для того и существует, чтобы ребёнок учился делать то, чего не хочется». Наверное, надо как-то им это объяснить. Но, вообще говоря, если говорить совсем серьёзно: если ребёнку очень не хочется в школу — это плохой признак. Поищите другую школу, поищите школу, в которую будет хотеться. Потому что, знаете, стойкий невроз… Господи, от скольких своих проблем я был бы избавлен, если бы его у меня не было! Мне очень не хотелось в школу. Мне очень плохо было в школе. Если бы у меня была возможность сменить школу или хотя бы класс, было бы хорошо.
Поймите, ребёнку плохо в школе не из-за ребёнка, ребёнок не всегда виноват. Мне всегда объясняли, что это во мне причина. Нет, не во мне. Я смотрю на судьбы этого класса — и мне всё становится понятно. Давайте попробуем всё-таки ребёнка как-то, вашего во всяком случае, переместить в другую среду. Есть школы, в которые хочется ходить, и это необязательно платные школы. Остались школы, где детей любят, где им интересно, где их понимают. Мне кажется, что вам стоило бы попробовать просто найти такое место.
«Если будете на книжной выставке-ярмарке, в какие дни и с какими презентациями?» 9-го буду.
Просят лекцию про Музиля и «Человека без свойств». Знаете, перечитать надо, особенно второй том, огромный. Я никогда этот роман не любил. Я понимаю, что это очень хорошо, но, подобно Нагибину, называть его «романом века», мне кажется, можно только в расчёте на то, что никто другой эту толстую книгу не прочтёт. Музиль — хороший писатель, но это совершенно невозможно.
Вот хороший вопрос: «Иногда из-за названия романа никто не читает его. Скажите пару слов про «Самопознание Дзено» и объясните, что это не имеет отношения к дзэну».
Это роман Звево, которого на самом деле звали Этторе Шмиц, который всю жизнь вынужден был прослужить таким достопочтенным коммерсантом, а написал под псевдонимом действительно несколько выдающихся романов, которые очень высоко оценил Джойс. «Самопознание Дзено» — оно не Дзено, а Зено, строго говоря, по-итальянски [«La coscienza di Zeno»]. Это очень хороший роман, я его читал. И всем я его рекомендую. Чем он мне нравится? Этот автор настаивал на праве слабого человека оказаться в героях романа. Ну, не сказать, конечно, что это человек без свойств, а это человек без воли. И вот эта драма безволия там подробно рассмотрена.
Знаете, на кого это немножко похоже? На Вальцера. Меня тут спрашивали про Вальцера, как я к нему отношусь. Я, конечно, не большой его любитель, потому что эта проза для меня слишком депрессивная, но «Прогулку» я считаю великой повестью абсолютно, просто великой. Да и первый этот роман про школьные сочинения, где приводятся школьные сочинения умершего старшеклассника (забыл, как там его зовут) — это тоже хорошая проза. Вальцер — это, конечно, безумие чистое. И ясно, что автор кончит безумием. Это такой провал в бездну Собственного Я и абсолютная неспособность контакта с людьми, полная зацикленность на мелочах. Но не зря его так любил Кафка. И вот я думаю, что Звево — это тот самый случай. Это именно такая замечательная, очень подробно и безжалостно написанная история жизни и самопознания слабого человека, человека, который не находит в себе сил и воли жить. А это явление для XX века очень характерно — всеобщая беспомощность, распад.