Good question. Тем более что и те, и другие — представители разных русских крайностей. Карамазовы — это олицетворение русского разврата, Чичиков — русского плутовства. Мне кажется, что, конечно, Карамазовы значимее, потому что они исследуют крайности, бездны, и каждый представляет из себя некоторую крайность. Алёша, кстати, тоже крайность, это тоже разврат, но не интеллектуальный, как у Ивана, а разврат веры, доведение её до предела и за предел, потому что в продолжении книги Алёша должен был совершить цареубийство, как вы знаете. Там много сложного. Вот это было единственное для Достоевского такое исследование не русской бесовщины, а русской святости. К сожалению, оно не написано. Конечно, Карамазовы значимее. Чичиков вообще не представитель мысли, Чичиков — представитель хитрости.
«Как, по-вашему, почему Тургенев убивает Базарова, а Грибоедов Чацкого — нет?»
Потому что «Горе от ума» дописано в 1824 году, а «Отцы и дети» — в 1859–1860 годах. Это очень важно.
Вернёмся через три минуты.
НОВОСТИ
― Мы продолжаем, поскольку мы старше шести лет.
Много довольно интересных на самом деле писем успело прийти за это время. В частности, Наум Ним, один из любимых моих писателей и главный редактор журнала «Досье на цензуру»… Кстати говоря, тут меня спрашивают, что я прочитал за последнее время из хорошей прозы. Мне кажется, новый роман Нима «Юби»… Ну, человек хорошо держит планку. Помните совсем недавний его роман «Господи, сделай так…»? А до этого «Звезда светлая и утренняя», «Пассажиры», любимая моя вещь — «До петушиного крика», потрясающий рассказ «Витэка сказал». В общем, Ним — один из любимых моих прозаиков. Это ещё одно то, что роднит нас с Никитой Елисеевым — очень любим мы этого человека.
И вот Ним пишет: «Ты ошибаешься, полагая, что люди избегают общения. Они стремятся к точечному общению, а не молодому, когда всё равно — хоть с миром, хоть с градом».
Аронович, я рад был бы, если бы ты был прав, но у меня есть, к сожалению, довольно горькое ощущение, что в целом культура общения утрачивается, потому что… Вот, например, из всех своей друзей и коллег я, пожалуй, с наибольшим восторгом, с наибольшим желанием общаюсь сегодня с моими студентами. И не потому, что я перед ними мэтр, нет, а потому, что они не ставят себе задачи постоянно поймать оппонента на чём-то дурном, они в принципе доброжелательные люди. Может быть, с ними. Но тоже я, в общем, стараюсь им не надоедать, я стараюсь это общение минимизировать. Хотя, братцы, если вы меня сейчас слышите, знайте, что вы мне действительно очень нужны. Я иногда от вас прячусь только потому, что я не хочу вам по-стариковски навязываться. А так-то, господи, конечно.
Очень много на самом деле продолжают нас спрашивать. Я немножко поотвечаю на вопросы из почты, а потом вернусь к форуму. Хотя…
«Никогда не хотел становиться писателем, так как находил этот труд чрезвычайно сложным, но недавно начал писать роман про Великую Отечественную войну…»
Ну, вы не одиноки. Вот Илья Боровиков — один из моих любимых молодых авторов — только что написал блестящий, на мой взгляд, роман, который называется «Забвения». И тоже у него проблемы, где его издать.
«Подскажите, как начинающий писатель должен продвигать свою первую книгу. Михаил, амбициозный неврастеник».
Миша, во-первых, если вы амбициозный неврастеник, то у вас получится и так, вам дорога в писатели. Во-вторых, продвигать книгу сейчас очень просто — разместите её на известном литературном сайте, типа «Сетевой словесности» или любом другом, и сделайте её сенсацией в Интернете. Кстати, это почти всегда получается. А в Москве, в России вообще не так много издателей, которые заинтересованы. Чтобы не называть гигантов, у которых и так с пиаром хорошо… «Новый Геликон» в Петербурге. Наверное, там же Лимбах, «Издательство Ивана Лимбаха». Там же «Лимбус Пресс». Ну, много хороших издателей, некрупных.
Когда-то Григорьев, отвечая на вопрос… Я имею в виду — Владимир Григорьев, один из основателей «Вагриуса». На вопрос «Как издателю продвигать серьёзную литературу?» он процитировал слова, которые ему сказали когда-то руководители издательства «Simon & Schuster»: «Stay small», — издательство должно оставаться небольшим. Потому что как только оно становится гигантским, оно начинает думать о внелитературных критериях.
Вот «Вагриус», «ПРОЗАиК», во многих отношениях «Редакция Шубиной», хотя она сейчас очень большая, — они всё-таки умудряются как-то пока сохранять (ну, «Вагриуса» уже нет) некоторую толерантность к серьёзной прозе и интерес к ней. Но я вам рекомендую небольшие. «Гонзо» могу вам порекомендовать. Они, правда, издают переводную литературу в основном, там Саша Бисеров замечательный, но я абсолютно уверен, что если Бисеров получит по почте в «Гонзо» хороший современный российский роман, он его издаст. И что самое поразительное — он не только его издаст, но он его продаст. Бывают такие люди, которых как-то Господь поощряет за верность себе.
«Ваше мнение о Горе Видале?»
Гор Видал — прекрасный писатель. Я помню, что его роман «Burr» об Аароне Барре первым как-то открыл мне реалии американские. Но я больше люблю Чивера, если брать людей близких к нему стилистически, и у Чивера больше всего — рассказы и дневники.
«Вы говорили, что высоко оцениваете творчество Д’Аннунцио. Можно лекцию о нём? — нет, лекцию не возьмусь. — Для вас он прежде всего прозаик или поэт?»
Естественно, прозаик. Я не настолько знаю итальянский, чтобы читать его в оригинале, а поэзия в переводе, мне кажется (и мало его переведено, кстати), по-моему, не имеет смысла. Я не могу сказать, что я высоко оцениваю его творчество, что прямо вот уж очень высоко. В конце концов, заблуждения Д’Аннунцио отчасти перечёркивают его творческое реноме, хотя это заблуждения естественные. Для писателя, живущего в иерархии ценностей культурных, всегда естественна тяга к иерархиям социальным. Он соотносит себя с властью, потому что он и сам власть, во-первых; и во-вторых — потому что тяготеет к соблюдению иерархических условностей. Так что путь Д’Аннунцио, как и пусть Гамсуна, — он, может быть, не то чтобы оправдан, он может быть понят. Но Д’Аннунцио, безусловно, классный прозаик. Он прозаик, мне кажется, того же класса и того же типа, что и Гюисманс. Они довольно близки и стилистически, и идеологически.
«Один из персонажей Газданова в «Великом музыканте» говорит: «Что такое литература? Пятьдесят книг? Я их прочёл». Насколько жизнеспособной вы считаете такую точку зрения?»
Ну, видите, у человека, который сильно дорожит своим временем, или сильно презирает гуманитарную культуру, или сильно любит культуру техническую, биологическую, не уважая гуманитарных и философских домыслов, всегда есть соблазн сказать: «Пятьдесят книг? Я их прочёл». Но поскольку это довольно пренебрежительное отношение к делу моей жизни, я не могу назвать это правильным пониманием. Другое дело, что Газданов обладал таким смирением, и свои книги он не включил бы туда.
В принципе, литература — вообще я думаю, три книги или пять. Но мне кажется, что, конечно, такой ригоризм не оправдан. Что такое литература? Это единственный механизм культурной памяти, это единственный механизм рефлексии, самосознания, социального проектирования. Вообще литература — это всё. «А всё прочее — литература», — как сказал, по-моему, Верлен, если я не путаю. А может, и не Верлен. В общем, литература — это для меня единственный механизм поиска смысла, вообще единственный смысл. Если для кого-то это пятьдесят книг — ну, я не могу, естественно, спорить с такой точкой зрения. Вперёд и с песней!
Тут присылают мне стихи всякие на оценку — смешные, про помидоры в банке. Это очень трогательно.
«Расскажите какой-нибудь необычный анекдот, многозначный или просто симпатичный. Буду рад разделу «Анекдот от Быкова».
Да знаете, они все настолько полны всяких пикантных ситуаций или забавных обсценностей, что как-то трудно. Есть, конечно, анекдоты, которые вполне можно рассказать в эфире. Вероятно, мой самый любимый — это «Шуршавчики». Вот из таких самых любимых.
Идёт мужик, у него в сумке что-то шуршит. «Простите, что у вас там?» — женщина его останавливает с собакой. Он говорит: «Да это шуршавчики». Он идёт дальше, девочка навстречу: «Дядя, дядя! Что у тебя шуршит?» — «Шуршавчики». Проходит дальше. И наконец его останавливает милиционер и говорит: «Что это у вас шуршит, гражданин?» — «Это шуршавчики». — «Предъявите!» Он открывает портфель — и что бы вы думали? — там действительно шуршавчики! По-моему, это прекрасно.
«Почему вы выступаете в Еврейском культурном центре, а не в Русском культурном центре? Лизавета Смердящая, хасидка».
Смешной псевдоним. Лиза, выступаю там потому, что там есть… Хотя сейчас выступаю всё больше, честно говоря, в помещении «Прямой речи» на Ермолаевском, потому что удобнее и ближе. Выступаю там, где есть недорогая аренда, где не вся сумма, вырученная за билеты, уйдёт на погашение этой аренды. Еврейский культурный центр по-доброму, очень уважительно отнёсся к лекторию «Прямая речь», предоставив нам свой прекрасный зал на Герцена, 47… то есть не на Герцена, а теперь уже на Большой Никитской, рядом с ЦДЛ. И я очень благодарен этому залу.
Если мне другой культурный центр… Я, правда, не знаю, какой из русских культурных центров вы имеете в виду. Но если это будет, скажем, Культурный центр эмигрантской литературы на Таганке, я с удовольствием буду выступать и там (если только опять-таки аренда не съест весь наш заработок). Я открыт разным предложениям. А если вас интересует, еврей ли я, то честно скажу: ваш вопрос неоригинален.
«Капоте писал, исключительно лёжа в постели, — неправда. — Стивен Кинг ежедневно по пробуждении пишет 2000 слов. Вы часто упоминаете, что раскладываете пасьянс, раздумывая над статьёй. Как пишете вы?»
В общем, всё прозаично: я пишу на Libretto Toshiba, на маленьком удобном компьютере, к которому подключена внешняя клавиатура. Надеюсь, что это не product placement. Пишу за столом. Я люблю, чтобы стол стоял как-то лицом к окну, чтобы я сидел лицом к окну. Мне это почему-то нравится. Как говорил Твардовский: «Русский писатель любит отвлекаться». Я люблю выглянуть в окно. Люблю разложить пасьянс, когда мысль не идёт или когда я устал. Люблю сыграть в «Эрудита». В остальном я, как правило, какими-то ухищрениями не пользуюсь.