онов — Твардовского второстепенным автором». Если вдуматься, не так уж они были и неправы».
И вот у нас случился очень интересный разговор про Твардовского. Она сказала, что Симонов всё-таки гораздо больше был похож на поэта, в нём было больше непосредственного лирического чувства. Твардовский, как она сказала, казался ей ну совсем во многих отношениях просто квазипоэзией. Вот она видела несоответствие его тем и поэтических средств. «У него были очень хорошие стихи, — она говорит, — но всё равно, когда я читаю «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый», я не могу отделаться от того, что этот ритм не отсюда».
С ней всегда было очень интересно говорить. Она могла быть больна, утомлена, депрессивна, но разговор о литературе всегда её вытаскивал из этого состояния, и она говорила удивительно точные, умные и блистательные вещи. Вот с ней было интересно советоваться.
Ну, конечно, остаётся для меня очень важным советчиком в жизни Лилиана Сигизмундовна Комарова, чьё девяностолетие мы будем отмечать через неделю. Если вы меня сейчас слушаете, Лилиана Сигизмундовна… А я знаю, что вы мои эфиры слушаете весьма придирчиво. Заранее поздравлять нельзя, но учтите, что ваше мнение для меня во многом остаётся определяющим.
Ну и вообще-то, понимаете, я очень прислушиваюсь к мнению матери, так уж получилось.
«В чём заключается фабула повести «Бог после шести»?»
Знаете, Андрей, «Бог после шести» Емцев, они же «Притворяшки»…
Ну ладно, договорим через три минуты.
РЕКЛАМА
― «Бог после шести» Михаила Емцева. Тут вопрос: в чём фабула? Фабула довольно очевидная. Интересно, в чём смысл? — видимо, вы хотите спросить это. И Парнова, и Емцева (они были долгое время соавторами) очень интересовала тема секты — такого союза людей, убеждённых в своей правоте. Секта — больная форма самоорганизации, но она свидетельствует о болезни общества, а не только сектантов, она свидетельствует о болезни церкви, но прежде всего о болезни общества в целом. Конечно, «Притворяшки» (так назывался «Бог после шести», ещё у него есть второе название) — это не совсем секта, это так называемая неформальная структура, потому что все формальные были скомпрометированы. Емцев — первый, кто написал об опасностях, подстерегающих человека в подпольной организации. То есть это опасность не личного подполья, как у Достоевского, а подполья коллективного, сектантского, такой альтернативной церкви. Там очень много рисков. Это не антицерковная вещь и не антирелигиозная, а это именно вещь об опасностях сектантского сознания. И вообще она психологически очень точна. Я люблю Емцева, считаю его крупным писателем. И мне кажется, что для сегодняшней России, где неформальные сообщества становятся либо мафией, либо сектой, это точнейшее произведение.
«По вашей рекомендации прочитал чудесный рассказ Урсулы Ле Гуин «Ушедшие из Омеласа». Мне кажется, что нас тут 143 миллиона остающихся в Омеласе, и все, кто не уехал до сих пор, виновны. Согласны ли вы? Как себя уговорить остаться? Или выход один (цитата) — «стать задумчивым, выйти на дорогу и уйти из города»?»
Тед, понимаете, ну вот уйдёте вы из Омеласа, но снимете ли вы этим проблему Омеласа? И потом, всё-таки Омелас не похож на современную Россию. У Урсулы Ле Гуин в прекрасном городе Омелас (прочитайте этот рассказ, он очень важный) сидит огаженный, несчастный и слабоумный ребёнок — вот в чём ужас. А в сегодняшней России сидит много и здоровых, а слабоумный как раз в огромном большинстве… То есть нет, не сказал бы, нет. Скажем так: он в пополаме. Вот слабоумный думает, что он большинство, и разгуливает свободно, и гадит на себя и на других, и считает это правильным. А сидит в клетке как раз не слабоумный, но просто по разным причинам нашедший условия комфортного существования в этом своём чулане. И более того — сидя в этом чулане, он сам больше всего боится, что если он выйдет оттуда, то и чулан рухнет, и вообще жить будет негде. Так что всё гораздо более запущенно, чем у Урсулы Ле Гуин. Что касается слабоумных, то ведь они просто не сами такими стали — их окучивали. Вот тут правильно говорят: «Верно ли, что в России происходит геноцид интеллигенции, в том числе технической?» Ну конечно. Вы что думаете, такое сознательное оглупление народа — это не политика? Разумеется, политика.
Сейчас будем говорить о Кушнере, как и было обещано. Просто настолько любопытные вопросы ещё остаются не отвеченными, что как-то трудно.
«Думаю, что на 92-м километре находится настоящее время. Хочется прочесть эту книгу. Загадка классная».
Серёжа, нет, совсем не это.
«Вы цитировали Ницше?»
Нет, Егор, эту фразу из Ницше я не цитировал, это вы цитируете.
«Видели ли вы когда-либо безумие там, где позже увидели гениальность? Можно пример?»
Моё отношение к Хармсу, пожалуй, эволюционировало в сторону… Хотя Лидия Гинзбург, Царствие ей небесное, и говаривала мне, что это был случай настоящего безумия, в отличие от невроза у Мандельштама, но всё равно я склонен думать, что Хармс — это всё-таки случай гениальности.
«Помнится, вы упоминали евангельскую концепцию «Гамлета», «Дон Кихота» и «Гарри Поттера». Каким, на ваш взгляд, мог бы быть Дон Кихот и Санчо Панса в современном мире, в России?»
Трудно сказать. Наверное, какой-то обезумевший национал-патриот, который вознамерился сделать счастливым мир вокруг себя и бросается везде… Ну, это слишком мило было бы, конечно. Знаете, Дон Кихот в фильме Ливанова тоже представлен злым безумцем.
«Бывали ли у вас осознанные сновидения?»
Никогда. Я к этой технике отношусь весьма скептически.
Так, минуту, минуту… Важные вещи, поэтому не хочется мимо них проходить.
«Как я понял, вы сместили свои упования с революционного на эволюционный путь развития страны».
Нет, у меня никогда не было революционных упований, поэтому нет и эволюционных. Я, наоборот, считаю, что если всё сделать без революции, то это единственный шанс. Революция может уничтожить всё. Никогда я к революции не призывал. Другое дело, что к революции семнадцатого года относился всегда много лучше, чем многие мои коллеги и единомышленники.
«Идти ли на выборы?»
Я думаю, да. За кого голосовать, я не имею права вам говорить. Но думаю, что да.
«На известном фото мы видим Толстого, Чехова и Горького. Соответствует ли уровень таланта?»
Думаю, что у Толстого и Чехова в общем соответствует, хотя у Толстого он масштабнее. У Горького — думаю, нет. Уровень темперамента — безусловно.
«Что читать у Капоте в первую очередь? И как вам Роберт Пирсиг?»
Если под Робертом Пирсигом имеется в виду вот этот «Дзен и уход за мотоцикл», то это славная книжка, но я от неё не в восторге. А вот у Капоте лично я первым прочёл «Дети в день рождения» и «Луговую арфу».
«Бегство Стрикленда — на ваш взгляд, это геройство или трусость художника?»
Ну, имеется в виду «Луна и грош». Геройство, конечно. Он же не от жизни убежал, а к жизни, наоборот, и смерти мучительной.
«Пишет вам студент исторического факультета ВШЭ. Хочу задать вопрос, связанный с Буниным. Что вы видите в повести «Деревня»? Насколько сюжет, персонажи и типажи повлияли на проблему восприятия крестьянства?»
Повлияли скорее от противного — все объявили, что это клевета, и обвинили Бунина в клевете на русскую деревню. А между тем, очень жаль. Мне кажется, там много было сказано горькой правды.
«Тронули ваши проникновенные слова о Новелле Матвеевой. Хочется услышать что-то хорошее о живущей ныне Юнне Мориц, а то вы либо молчите, либо гадости — мол, крыша поехала, возраст и так далее».
Николай, я никогда ни одной гадости про Юнну Мориц не сказал. Вот она про меня — много. Да, и про жену мою тоже много, и тоже без всяких оснований. На мой взгляд, Юнна Мориц заслуживает глубочайшего сострадания — глубочайшего! — и именно потому, что с Юнной Мориц случилась очень трагическая вещь, никакого отношения не имеющая к возрасту. Мне кажется, зародыш всего происходящего, причина всего происходящего была в ней изначально. Иногда желание человека быть нонконформистом приводит его к тому, что он оказывается в компании фашистов, иногда — в компании злодеев, иногда — в компании людей откровенно циничных. Разные бывают варианты. То есть желание быть всегда одной против всех или одному против всех может завести человека в такой лагерь. Эта история чрезвычайно поучительная.
Кроме того, за Юнной Мориц я замечаю, так сказать, несколько завышенную, на мой взгляд, самооценку — чего у Матвеевой не было никогда. Даже если эта самооценка адекватна, по-моему, не очень прилично так себя хвалить или просить других хвалить себя. То есть мне кажется, что здесь есть слишком большая зависимость от чужой оценки, которой у Матвеевой никогда не было. Матвеева была человеком гораздо более скромным, сдержанным и каким-то, я бы сказал, по темпераменту гораздо более ангелоподобным (но это уже мои личные оценки). В принципе, конечно, многое из того, что говорит и пишет сегодня Юнна Мориц, на мой взгляд, не имеет ни прощения, ни оправдания. Но то прекрасное, что она создала до этого, безусловно, останется в истории русской литературы.
Ну а теперь — о Кушнере.
Мне хотелось бы разрушить, как разрушен уже давно миф о Чехове как о «кротком певце сумерек», миф о Кушнере как о ровном поэте, поэте нормативном. Вот Бродский сказал о нём, на мой взгляд, совсем некомплиментарно, что поэзия Кушнера будет жить, вообще пока существует нормативная русская поэзия, то есть как бы нормальная, с температурой 36,6. Нет, это не так. Кушнер — поэт трагический, поэт, я думаю, того же класса и во многом того же направления, что и Чухонцев, поэт довольно резко меняющийся. Во всяком случае то, что обеспечило Кушнеру славу и до сих пор больше всего нравится его настоящим поклонникам, — это, условно говоря, Кушнер до «Канвы», до 1981 года. Это Кушнер тех ранних ещё стихов, в которых именно трагизм повседневности выходил на первое место: