х мужчин этой эпохи.
«Волнует загадка романа Стендаля «Красное и чёрное». Ради чего Жюльен Сорель стреляет в госпожу де Реналь? Гибель героя — получается, что это гимн победившей любви?»
Андрей, нет! Это, конечно, не гимн победившей любви, а наоборот. Слушайте, Жюльен Сорель — это персонаж, который любви не испытывает. Ну, так он просто сделан. Такие, может быть, и бывали. Может быть, это стендалевский такой автопортрет своего рода. Жюльен Сорель всё время рефлексирует. Он после первого физиологического акта любви спрашивает себя: «И это всё?» Это как раз, мне кажется, доказательство некоторой самоубийственности и убийственности для всех окружающих голого разума, абсолютно лишённого чувств. Может быть, по этой причине я и терпеть не могу этот роман, потому что я ни с кем там не могу идентифицироваться.
«Что вы думаете о фильмах братьев Коэн: «Фарго», «Большой Лебовски», «Бартон Финк»?»
Это всё очень разные картины. Я очень люблю «Большой Лебовски». «Фарго» — просто хорошо сделанная вещь. «Бартон Финк», к сожалению, меня оставляет совершенно равнодушным. Но больше всего у них я люблю «О, где же ты, брат?» — может быть, потому, что я больше всего люблю Америку этого периода.
«Ваше отношение к музыкантам, пишущим прозу (не описывающим свою карьеру, а именно пишущим художественную прозу)? Нестеров, Макаревич, Гребенщиков».
Ну, проза Гребенщикова абсурдистская такая, в лучших традициях Джона Леннона. Она, конечно, стоит особняком в этом ряду. И поскольку я чрезвычайно высоко ценю всё, что делает Гребенщиков, то мне это тоже интересно, как и живопись его. Но, конечно, я его поэзию (думаю, как он и сам) ставлю гораздо выше.
Что касается прозы Макаревича, то вот это очень интересные произведения, и главным образом потому («Евино яблоко» я имею в виду прежде всего), что это продолжение темы слабого мужчины, нарочито слабого (Макаревич сам совершенно не такой), темы слабого мужчины, который противопоставлен сильной и радикальной женщине. Это продолжение очень важной для меня русской темы: почему в России так много слабых мужчин? Ну, так сразу и не скажешь, вероятно. Наверное, во всяком случае, моё объяснение, которое отчасти тоже восходит к Добролюбову, оно таково, что мужчина встроен в социальную иерархию, а там нужнее всего гибкая спина; а женщине социализироваться необязательно, поэтому она может меньше подвергаться унижениям и как-то лучше сохранять свою, если угодно, внутреннюю свободу, своеволие.
А что касается Нестерова, то, конечно, «Юбка» — это очень интересный роман, и интересный прежде всего как пример (ну, если вы Олега Нестерова имеете в виду, других я и не знаю) такой рефлексии по поводу тоталитаризма, по поводу Лени Рифеншталь.
Если брать других ещё прозаиков из числа музыкантов, то мне очень нравился роман Александра О’Шеннона «Антибард». Это тоже замечательная глубокая психологическая проза. Особенно эти описания почти загробных состояний, которые герой переживает, когда его оперируют, — ну, это только большой писатель мог такое написать. Но дело в том, что О’Шеннон — он же ещё и художник, и по первой профессии иллюстратор. Может быть, поэтому пластическая выразительность как-то ему там очень близка.
«Не могли бы вы сделать цикл «Сто лекций» о зарубежной литературе?»
Да я-то мог бы, но кому это надо?
«Я склонен идеализировать американский образ жизни. Насколько Америка близка к оптимальной цивилизации?»
Была близка довольно долго. Но посмотрим, что сейчас будет после выборов, потому что трампизм и популярность Трампа — это явления, выросшие не на пустом месте. Это тоже говорит об определённом кризисе. Правда, 20 процентов пока вроде вообще не собираются голосовать. Посмотрим, насколько это хорошо. Ну, я сейчас сам в Америке, поэтому, понимаете, мне трудно очень её ругать за что-либо, и я не хочу этого делать. Американская система образования вообще мне представляется лучшей в мире. Америка — хорошая страна. И думаю, что многим здесь было бы лучше, если бы они сюда попали.
Но у меня есть сильное предубеждение против всяких окончательных переездов. Не только потому, что «где родился, там и пригодился». И не только потому, что это травма очень серьёзная всегда. А потому что, понимаете, моя любовь к Родине… Ну, это не любовь, это как бы вопрос не логический, а физиологический. Я собираюсь как раз сейчас об этом написать. У меня уже, в принципе, книжка сдана, но я, наверное, ещё один стишок туда всё-таки дошлю, потому что он мне кажется важным.
Понимаете, иногда я любил таких женщин, что просто пробу негде ставить, и я всё про них понимал. Одна, допустим, воровала, а другая мне изменяла, а третья имела такие убеждения, что боже упаси. Но физиология — это такая вещь, которая разрешения у разума не спрашивает. И вот моя любовь к Родине тоже имеет физиологический характер. И хотя я понимаю, что в Москве сейчас дождливая ночь… Может быть, и не дождливая. Говорят, бабье лето началось, мне пишут. Хотя я понимаю, что в Москве сейчас и холодно, и страшно, и во многих отношениях неуютно, я много бы дал, чтобы сейчас находиться в эховской студии. Не знаю почему. Хотя вокруг меня здесь такой совершенно прелестный, летний, абсолютно летний калифорнийский пейзаж.
Вот не могу я этого объяснить. Я понимаю, что это гадкое чувство (а может быть, наоборот, прекрасное). Оно потому гадкое, что оно дорефлексивное, оно дофизиологическое даже, оно где-то в самой глубокой матрице. Ну, ничего с этим не сделаешь. Я это люблю. И стоит мне ощутить вокруг себя московский воздух, в особенности воздух моей дачи жалкой, — я тут же чувствую себя, как нога, вынутая из тесного сапога. Ну, вот ничего не поделаешь. Это отвратительно, да, но «Родина есть предрассудок, который победить нельзя».
«Почему в жизни мы чуждаемся эгоистов и снобов, а в произведениях они для нас становятся любимыми героями?»
Вот на этот вопрос у меня есть абсолютно чёткий ответ. Во-первых, мы не чуждаемся эгоистов и снобов. Мы, наоборот, стараемся им понравиться, с ними дружить, они нам интересны. Мы всё про них понимаем, но с ними интересно.
Знаете, я Джонни Деппа спросил: «Почему в этой замечательной франшизе про пиратов множество симпатичных героев, но все любят Джека Воробья?» И он сказал: «Конечно, капитан Джек Воробей абсолютно аморальный тип, и я сам терпеть его не могу, но вы не знаете, что он сделает в следующий момент, поэтому он самый интересный». Конечно, да. И мне тоже Джек Воробей, капитан Джек Воробей гораздо интереснее, чем правильные герои. Видите ли, и в искусстве, и в жизни мы любим всё-таки тех, кто менее предсказуем. Помните замечательные слова Воннегута: «Даже сам Создатель Вселенной не знал, что в следующую секунду сделает человек».
Вопросы от начинающего писателя с интересным ником hateman: «Часто ли начинающие писатели присылают вам свои произведения?»
Часто.
«Много ли в них стилистических ошибок?»
Никогда их не рассматривал с этой точки зрения. Много ли у Платонова стилистических ошибок? Где грань — стилистическая ли это ошибка или стилистическая новация? Безграмотности много, это верно.
«Если вы восхититесь присланным произведением, то захотите ли встретиться с автором в московском кафе?»
Нет, никогда. Потому что, во-первых, московские кафе — это не лучшие места для встреч с авторами. Во-вторых, я не пью. А в-третьих, мне как-то интересно, понимаете, сохранять дистанцию. Подальше положишь — поближе возьмёшь.
«Есть версия, что Лариной при знакомстве с Онегиным было 13 лет. Если предположить такое, то не меняет ли это обстоятельство наше отношение и к этой истории, и к самому Онегину, который отказал не влюблённой женщине, а одинокой, напичканной иллюзиями девочке?»
Господи, ну что вы повторяете эту версию сексолога, который профессиональной литературой никогда не занимался и который не имеет отношения… Ну, там речь вообще идёт о тринадцатилетней девочке совершенно вне контекста отношений Онегина с Татьяной. Татьяну выдали замуж через год после того, как Онегин покинул деревню. Вы полагаете, что её, дворянку 1822–1824 годов, когда происходит действие романа, что эту дворянку повезли и в тринадцатилетнем возрасте выдали замуж, в 14 лет? Ну что за ерунду вы порете? То есть не вы порете, конечно. А что за ерунду порет этот человек? И действительно в Интернете всё абсолютно становится легитимным. Вот сказал человек какую-нибудь ерунду — и её начинают всерьёз обсуждать. При чём здесь 13 лет? Возраст Татьяны абсолютно очевиден: ей 17 лет на момент встречи с Онегиным, иначе бы её не повезли…
По родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
Её тоскующую [рассеянную] лень.
Тринадцатилетней девочки?! Прелесть какая!
«Всегда с восхищением перечитываю «Ламарка» Мандельштама, но остаются вопросы. Почему поэт «на подвижной лестнице Ламарка» займёт последнюю ступень? Для кого природа забыла опустить «подъёмный мост»?»
Слушайте, об этом стихотворении написаны тонны, километры всякой литературы. Рекомендую вам из самых понятных текстов, потому что она не филологическая, статью Юрия Карякина, которая, по-моему, так и называлась — «На подвижной лестнице Ламарка» [«Две войны за небытие, или О службе последней черты»]. Ну, вы найдёте в любом случае эту статью 1992-го… нет, вру, 1991 года [1988]. Там речь о том, что это такая хроника расчеловечивания и упрощения, это спуск обратно по ступенькам эволюции. Конечно, Мандельштам, увлечённый в ту пору ламаркизмом и друживший с Евгением [Борисом] Кузиным, писал биологическое, научное стихотворение. Это долгая и сложная тема. Если хотите — поговорим. Но подсознательно или сознательно тема расчеловечивания, тема спуска по эволюционной лестнице туда проникает, и это, по-моему, совершенно неестественно, потому что…
Он сказал: «Природа вся в разломах,
Зренья нет, — ты зришь в последний раз!»
Разумеется, речь идёт о том, что, утрачивая чувства, зрение, обоняние, сознание, человек постепенно вписывается в страшный беспозвоночный мир.