Мне уже тут пишут негодующие вещи, что это всё-таки совершенно необходимо… Ну, если вам это необходимо, это очень хорошо говорит о Мартине, но плохо говорит о вас, потому что вы не в силах вынести соприкосновение с жизнью. Я помню слова того же Кубатиева, который мне как-то… Я сдуру ему признался, что не читал Клейста, и он мне сказал: «Это ничего не говорит нам о Клейсте, но очень много о тебе». Это ничего не говорит нам о Мартине, Мартин откликается на запрос, но о запросе это говорит очень много. Это трагедия. Очень печально, что эта книга стала таким центром мироздания.
Меня спрашивают, что я думаю о «LOST». Я считаю, что «LOST» — это прекрасный сериал, мне он очень нравится. Я считаю, что это гениально. Так это же Джей Джей Абрамс — человек, который атмосферу чувствует как никто. Я говорил уже, что роман «S» («Корабль Тесея»), который он с Дугом Дорстом написал вместе — это великий роман, я считаю. Но там какая атмосфера этих таинственных городов, ночных портов, синих вечеров каких-то, всё солью морской пропитано! Абсолютно гриновский роман, язык прекрасный.
Этого ощущения тайны, которая была в «LOST», в «Игре престолов» нет. «Игра престолов» очень помпезная. Это такой типичный сериал большого стиля. Я с удовольствием посмотрел три серии по «Властелину колец», а вот «Хоббита» мне уже смотреть нудно, потому что я вижу определённую инерцию приёма. Хотя, конечно, интрига. Вот мне говорят: «Зато какие там интриги!» Ну, интриги, да. «Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги? // Всё интриги, вероятно, да обжорство», — очень точная формулировка применительно к тому, чем заняты герои Мартина. Но это не очень душеполезное занятие.
Я ещё немножко поотвечаю на вопросы.
«Как вы относитесь к женскому творчеству в России в области литературы? Ваше восхищение Петрушевской я уже слышала, а вот какие писательницы, как Анна Матвеева, Лена Элтанг, Елена Катишонок, Майя Кучерская, Мариам Петросян, Наринэ Абгарян, Линор Горалик, Елена Чижова, обделены Вашим вниманием».
Во-первых, тут в один ряд поставлены авторы совершенно разного ранга. Анна Матвеева — очень хороший писатель. Мне кажется, что «Перевал Дятлова» — конечно, лучшее её произведение, но и рассказы у неё хорошие. Майя Кучерская — замечательный и серьёзный писатель; её «Современный патерик» — это абсолютный шедевр. Мариам Петросян — тоже замечательный автор, пусть одной книги, но она создала свой мир. Остальные авторы, на мой взгляд… Да, и стихи Линор Горалик мне очень нравятся, а проза — нет. Это авторы разных рядов. Нельзя всех объединять на основании гендерного признака.
«Как Вы относитесь к творчеству Сигизмунда Кржижановского?» Пишу как раз роман о нём.
«Ваше отношение к поэзии и прозе Виктора Сосноры?» Очень люблю прозу и совсем не люблю поэзию.
Спасибо вам большое! Шлите вопросы. Услышимся через неделю. Лекция будет про Аксёнова. До пятницы!
08 августа 2015 года (Василий Аксёнов)
― Доброй ночи, дорогие друзья! Надеюсь, слишком спокойной она не будет. Мы с вами ближайшие два часа проведём вместе. Как всегда в программе «Один», я первый час, пожалуй, даже первый час и 15 минут отвечаю на вопросы, а потом, как мы договорились сегодня, мы попытаемся поговорить об Аксёнове. Вот уже и книжка захвачена с собой из дома, любимый текст, который называется «Стальная Птица».
«Не могу писать быстро, а мне нужно для работы. Статью пишу медленно, но не от лени, это какой-то естественный темп. Кажется, если буду быстрее, то будет хуже. Как мне натренировать себя?» Во-первых, если это ваш естественный темп, то, наверное, не нужно себя насиловать. Я понимаю, что для работы нужно быстрее.
Когда-то Дмитрий Ульянов достал своему брату Владимиру на одну ночь пишущую машинку Remington — и Володя принялся ремингтонировать со страшной скоростью, навыка никакого не имея, и сажал дикое количество ошибок. Дмитрий Ульянов его спросил: «Не лучше ли печатать медленнее, но правильнее?» — на что Ленин ответил: «Если есть пишущая машинка, надо работать быстро, количество ошибок здесь неважно». И действительно какое-то количество прокламаций навалял. Это есть в воспоминаниях Дмитрия. Для него органичен был быстрый темп, хотя и с огромным количеством ошибок. Он вообще был человек быстрый. Если бы он иногда задумывался поглубже, может быть, и история наша была бы другая.
Я советую вам просто не насиловать себя. Пишите в том темпе, который вам близок. Если же от вас будет требоваться штамповать слишком срочно, может быть, вам лучше просто поменять профессию.
Тут, кстати, некоторые люди в комментариях пишут, что «Быков неглубок и поверхностен». Это вечный упрёк, с которым я сталкиваюсь с рождения. Неглубок и поверхностен, потому что, как пишет одна дама: «Он даже не задумывается, прежде чем ответить на мировые вопросы». Конечно, если вы настаиваете, я могу всё время, как это называется в русском народе, «морщить попу», то есть изображать такую крайнюю задумчивость. «Такой серьёзный, важный, деловой, как будто хочет пукнуть головой», — была такая эпиграмма на одного поэта. Я могу, если хотите, но боюсь, что вам будет скучно.
Долгий вопрос о Китае и геополитике. Я, если можно, не буду отвечать. Просто скучно.
«Не подскажете ли вы книгу, в которой темой является выход нации из фашизма/сталинизма/нацизма. Как происходит этот процесс? Хотя бы на примере отдельного героя. Как нация входит — понятно, а вот выход…»
Вера, я могу вам посоветовать «Доктора Фаустуса» в первую очередь, потому что это роман, в котором Манн пытается не просто выйти сам, а вывести всю нацию, отмотать назад и понять, в какой момент она выбрала не тот путь. У него так получается, что на Ницше, вообще на модернизме совершилась эта развилка. Я считаю, что гораздо раньше. Некоторые считают, что на Лютере. Но в любом случае это как раз роман психологической реабилитации и для автора (автора, между прочим, всё-таки размышления аполитического, такой очень пронемецкой книги, очень националистической), и для нации, конечно, это тоже попытка реабилитироваться.
Очень сложный, нервный, болезненный писатель, очень мною любимый — Ганс Фаллада. И я прежде всего, конечно, рекомендую вам «Каждый умирает в одиночку» — предсмертный, по-моему, гениальный роман. Он довольно массивный по объёму, но как терапия это очень важная книга.
Грасс, «Собачьи годы» — по-моему, книга лучше, чем «Барабан» [«Жестяной барабан»]. «Барабан» для меня как-то слишком физиологичен. В общем, очень противное чтение. Хотя он выдающийся, конечно. Зигфрид Ленц, «Урок немецкого» — весьма интересная книга.
Что касается выхода из тоталитаризма в России, то, на мой взгляд, ничего любопытнее, чем творчество Синявского и Даниэля, на эту тему не написано: «Говорит Москва» Даниэля и «Суд идёт» Синявского.
«Почему Вы не любите Кортасара?» Я ценю Кортасара, но именно не люблю. Понимаете, мне кажется, что это латиноамериканец, всё время пытающийся быть европейцем и доказать, насколько он европеец. А надо было быть латиноамериканцем, как Маркес, который никому ничего не хотел доказать, а взял и написал великий роман. То есть он доказать-то хотел, но в Латинской Америке.
Кортасар — это, на мой взгляд, не очень хороший европеец и совсем плохой латиноамериканец, это промежуточное такое явление. У него были гениальные идеи, замечательные композиционные идеи «Игры в классики», очень интересная «Модель для сборки». Но, к сожалению, там принцип интереснее мяса, интереснее вещества прозы. Герои только и делают, что любуются собой. Безумно меня раздражает его рассказ «Киндберг» [«Местечко под названием Киндберг»], такой очень мне близкий и тем более раздражающий, как может раздражать только близкий родственник.
«Что Вы думаете о Владимире Познере как о журналисте?» Не хочу оценивать коллег. Вообще не очень много думаю о Познере.
«Многие ждут лекции по Сорокину». Понимаете, я знаю, что у него юбилей и горячо его поздравляю, но не очень знаю, что в этой лекции можно рассказать. Я вообще как-то стараюсь говорить больше о классиках, потому что здесь, как ни странно, простора в оценках больше. А здесь скажешь про человека что-нибудь плохое — и тем подрубишь его в начале какого-то нового прекрасного замысла.
Меня многое раздражает в Сорокине и многое восхищает в Сорокине, но делать какие-то концептуальные выводы применительно к Сорокину я не могу, потому что я не вижу, где Сорокин. Я восхищаюсь тем, как он работает с чужим материалом — например, с Алексеем Константиновичем Толстым в «Дне опричника» или с соцреализмом в «Сахарном Кремле», или с русским фольклором в «Теллурии». Меня это восхищает, но я не вижу, где собственно Сорокин.
Очень интересно построены и «Сердца четырёх» опять-таки, но мне кажется, что здесь противоречие между очень интересным методом (совершением максимума абсурдных действий без цели) и несколько зашкаливающей омерзительностью реалий, которые просто мешают оценить этот замысел. Мне кажется, что такое битьё ниже пояса выдаёт некоторую неуверенность в собственной изобразительной силе, хотя изобразительная сила там есть, безусловно.
«Расскажите про свои отношения с алкоголем. В какой период жизни вы пили больше всего? Случалось ли вам уходить в запой?»
Никогда не случалось уходить в запой. Я никогда не пил много, потому что быстро засыпал. Но раз уж мы говорим об Аксёнове, я когда-то пожаловался ему (он же был врач, и врач очень хороший, и все коллеги охотно пользовались его помощью), я пожаловался на ипохондрию — страшные панические атаки по поводу своего здоровья. И он мне сказал сначала: «Старик, никогда и ни с кем не делись этими симптомами». Я испугался: «Что, всё настолько ужасно?» Он говорит: «Нет. Просто, старик, это симптомы взаимоисключающие — тебя засмеют. Скажи, накануне этих страхов ты пьёшь?» Я говорю: «Да, бывает». — «Тебе, старик, нельзя пить до 45 лет. После 45 можешь начинать». Ну, как-то я за это время вошёл во вкус непития, что и после 45 не начал.