́шима (или Миси́ма, как его у нас называют, или Ми́сима) очень сильный писатель, но кроме «Золотого храма» я бы ничего, пожалуй, не порекомендовал. Хотя многим нравится тетралогия.
Вернёмся через три минуты.
РЕКЛАМА
― Ну, возвращаемся к нашему разговору. Я не успел сегодня, ребята, простите меня… Я просто привычно размахнулся на три часа. Три часа в ближайшее время будут, но сейчас так получилось, что два. Венедиктов клятвенно обещал вернуться к этому вопросу. И поэтому те 12, а вот уже и 14 вопросов, когда я вернусь к трёхчасовому формату, который мне тоже гораздо больше нравится, потому что не приходится ничего комкать, — я надеюсь, что он на эти вопросы ответит. Спасибо вам за это. Потому что если бы вы просили, наоборот, сделать часовой, мне было бы обидно. Я ничего не успеваю, как всегда, поэтому приходится комкать ответы на вопросы из почты. Ну, я кому-то лично попробую написать.
«Что означает пренебрежение достижимым из «Меморандума Бромберга»?»
Совершенно очевидно: пренебрежение прагматикой, то есть пренебрежение тем, чего можно достичь, и достичь быстро, достичь ради прагматической цели. Пренебрежение достижимым — по Бромбергу, по Стругацким (я думаю, что это можно назвать их меморандумом), это черта архаистов, людей прежних. Нового человека интересует недостижимое и невозможное.
«Недавно посмотрел фильм «Девять дней одного года». Я так и не понял морали этого фильма. Что он должен был донести до зрителей оттепели?»
Это очень сложный вопрос. В этом фильме масса контекстуальных вещей, сегодня утраченных. Во-первых, не всякий фильм доносит мораль. Некоторый фильм фиксирует нового человека или изобретает того человека, которого автору желательно видеть. Рахметова не было — его Чернышевский придумал. Базарова не было — его Тургенев списал с себя, несколько редуцировав. Думаю, что не было и героев Горького — он тоже их выдумал. В значительной степени литература и кино (а такое литературное кино, как у Ромма, по-моему, совершенно очевидно) занимаются конструированием или подмечанием нового персонажа и необязательно несут мораль.
Видите ли, фильм на самом деле, конечно, про Смоктуновского, а не про Баталова. Фильм про то, какие есть риски у нового человека и кто прав. Я не знаю, кто прав в фильме. Баталов слишком правильный. Смоктуновский слишком сектант, слишком нарцисс. Конечно, это фильм о новом человеке и, страшно сказать, о его обречённости. «Девять дней одного года» — это фильм о том, что новый человек появился, но, кроме героической гибели, у него выхода нет, потому что жить в этой реальности он не может. Куда можно привести героя Баталова после «Девяти одного года»? Только в больницу. И там не понятно, выживет ли он. Можно думать, что не выживет — лучевая болезнь, все дела, и последняя записка «Если вы мне достанете брюки, мы успеем сбежать в «Арагви», и так далее. Это поведение героя.
Это фильм об обречённости героя, о том, что новому человеку в этом социуме негде жить. Он может сбежать в науку, а наука с большой долей вероятности его убьёт. Обратите внимание, что та же история (гибель молодого учёного) есть у Аксёнова в «Звёздном билете». Фильм «Мой старший [младший] брат» помните? Почему гибнет герой? А куда жить такому герою? Что, он может в этой реальности спастись? Нет конечно. Такой новый Прометей.
«Что вы думаете о Кавабате?»
Никогда не любил Кавабату, хотя… Понимаете, недостаточно я медитативен для этого.
«Я поссорился со своей девушкой. Мне — 27, ей — 24. Она во всём обвиняет меня и не признает своей вины, хотя ссора возникла из-за её сложного характера. Подскажите, как мне поступить. Такая ситуация не в первый раз. Я боюсь её потерять, и она часто этим пользуется. Но в то же время убеждаюсь, что она не изменит своего поведения, всякий раз будет происходить одно и то же».
Ну, Женя, это нормальная ситуация. И больше вам скажу. Я сейчас написал стихи новые, как раз они будут в этой новой книжке «Если нет». Грех пересказывать стихи, но проблема в одном. Понимаете, счастье — это не когда вам дают, грубо говоря, а когда вы хотите. Это касается всего, не только любви. Счастье не тогда, когда удовлетворяются ваши желания, а пока вы испытываете желание. Сама сила желания уже есть счастье. Можно жить с прекрасным человеком, но если ты его не хочешь, ничего из этого не получится. Необязательно хотеть физиологически. Важно хотеть, чтобы это было ваше. Это гениально выражено в пьесе Вишневского: «Смотрю и не понимаю: такая баба — и не моя!» И если она со всеми своими взбрыками вам нравится, и вы хотите, чтобы это было ваше, — терпите. Потому что лучше обладать чем-то, пусть недолго, но прекрасным, чем мирно, счастливо и теплохладно жить с чем-то совершенно никаким.
У меня никогда ни с ким не было безоблачных отношений. У меня плохой характер, у умных девушек всегда характер сложный. Как мы всегда друг на друга орали! Ну, послушайте, как замечательно сказала Оксана Акиньшина: «Для того и дан нам секс, чтобы служить смазочным материалом в человеческих отношениях». Это очень глубокая и точная мысль. Людям трудно жить вместе. Им секс дан для того, чтобы было ради чего терпеть друг друга. А иначе что же тут поделаешь?
Ну ладно, перехожу к теме модерна и постмодерна…
Да, спрашивают: правда ли анекдот про Окуджаву и Дементьева, что «песни надо писать»? Это не анекдот, это правда, но не про Дементьева, по-моему. Это было с другим человеком.
«Почему премия столько лет обходит Кундеру?»
Да писатель он не того класса, чтобы ему Нобеля давать. Ну, может быть, и другие писатели не того класса получали, но Кундера слишком, как бы вам сказать… Много я читал Кундеру — и никогда мне не было интересно. Нобеля обычно дают писателям, которые нанесли на карту новую территорию. Вот даже Алексиевич — писатель, в общем, без своей территории — она нанесла на карту мира Чернобыль. Этого не было. Она нанесла на карту мира постсоветский разлом. Ну, я не знаю, Кавабата Японию нанёс. Не знаю, Халлдор Лакснесс нанёс Исландию. Искандер, который чудом не успел её получить, нанёс Чегем волшебный свой. Человек должен стать открывателем земли, как Маркес открыл Колумбию и вообще Латинскую Америку, переоткрыл. Так что мне кажется, что шансы Кундеры в этом смысле совершенно ничтожны — не потому, что он плохой, а потому, что он недостаточно географичен, скажем так.
«Стоит ли учить иностранные языки, чтобы читать поэзию в оригинале?»
Ну, их стоит учить не для этого. Но учить стоит, безусловно.
«У меня серьёзные пробелы в классике. Взяться ли за XIX век или за современную прозу?»
Безусловно, за XIX. Пока ещё ничего лучшего не было придумано.
«Впервые прочёл в журнале 20 лет назад «Блокадные дневники» Ольги Берггольц. Откровенность показалась запредельной. Допустимо ли женщине так обнажать свою боль?»
Во-первых, она её обнажала перед собой, а не перед нами. Она эти дневники вела для себя, это был способ не сойти с ума («Дорогой дневник!» — рассказ дневнику). Берггольц — великий поэт, но поэт не реализовавшийся. Она реализовалась в жизни. И у меня об этом тоже в «Дилетанте» довольно подробные размышления. Если они вас заинтересуют — почитайте. Но Берггольц — великий автор в совокупности своих текстов: дневники, наброски прозы (второй части «Дневных звёзд»), поэмы, неопубликованные, незаконченные. Она поэт, который принципиально показывает невозможность рассказать об опыте XX века средствами только поэзии. И это, мне кажется, блестящая идея.
«Считаете ли вы, что возможна в современной России проза уровня Пинчона или Франзена?»
Конечно возможна, абсолютно возможна. Просто надо решать свои проблемы, а не проблемы издателя, и решать свои проблемы внутренние, а не финансовые — вот тогда всё будет хорошо. И вообще пишите про себя — и всё получится.
Ну а теперь — про модернизм.
Мне кажется, что рассматривать постмодерн только как явление 50-х, 60-х, 70-х годов неправильно. Постмодерн, особенно в российской парадигме, — это антимодерн, это реакция на наступление модерна. Модерн начался, конечно, с четырёх великих революций в науке XIX столетия: революции в науке экономической (марксистской), в науке биологической (дарвинистской), в науке психологической (фрейдистской) и в философии (ницшеанской). Тут удивительное дело, что модерн, вообще говоря, — это две мысли, два тезиса… ну три, скажем так, которые очень трудно удерживать в голове.
Первая идея модерна — это идея детерминизма. Человек детерминирован социально (по Марксу), биологически (по Дарвину), психологически (по Фрейду).
Но задача человека (это второй тезис) заключается в преодолении этого детерминизма: в раскрепощении социальном (по Марксу), в том, чтобы «своё подсознание, — по выражению уже Пруста, — дотянуть до светлого поля своего сознания». И преодоление философского детерминизма, религиозного детерминизма (по Ницше) — это сила свободной воли, сила хотения, воления. Эта идея была ещё у Шопенгауэра. Но если по Шопенгауэру мир — это «совокупность миллионов воль» (и это так повлияло на Толстого), то человек-то — личность свободная. Он детерминирован во всех отношениях, но личность его — это свободный моральный выбор.
Ну и третья идея модерна, которая особенно наглядно выражена Стругацкими, когда Борис Натанович Стругацкий сказал: «Всю жизнь мы полагали, что человек живёт, чтобы работать, а не работать, чтобы жить». Вот в этом и заключается главный принцип модернизма: человек — это жертвенная структура, жертвенная личность. Она рождена, чтобы растрачивать себя, стирать себя, как мел о доску, когда пишется формула. Личность самоценна только тогда, когда она творит и познаёт. Желания личности, потребление личности, сверхценность жизни — это антимодерные ценности, они модерну вообще не свойственны. Модерн, конечно, продолжение просвещения, но продолжение его на уровне более глубоком, более научном.
Вот мне подсказывают, что была ещё и физическая революция — эйнштейновская. Да, наверное, можно сказать. Но физическая революция сначала завела человечество в дебри исчезновения материи. Ну ладно. В 1905 году действительно произошла физическая революция — Теория относительности.