м. Но это недолговечный наркоз, он довольно быстро проходит.
Я знаю очень много (и я говорил об этом) людей, даже из числа своих бывших друзей, которым необходима вот эта позиция самонакрутки, самонакачки: «Мы самые униженные. Нас никто не хочет знать. Мы против всех. Задача России — уничтожить мир, потому что в мире правит сатана». Есть и такие люди. Ну и что поделаешь? Это разные способы купиться на обманки дьявола. Но дьявол — великий обманщик. То, что он подсовывает под видом вдохновения, приводит, как правило, к рождению чудовищных банальностей, и это высокой поэзии совершенно не даёт. А то, что хорошее пишется в России, даже, кстати говоря, людьми, находящимися под этим самогипнозом, — это пишется в минуты кратковременных просветлений.
«Кто из современных отечественных литераторов, пишущих для детей, войдёт в классику, как Чуковский, Маршак, Успенский, Остер? Есть ли у вас что-то для детей и подростков?»
Саша, я заканчиваю эту детскую книжку — «92-й километр». Мне кажется она моей самой поэтичной прозой. И думаю, что это… Ну, как всегда, «для подростков надо писать лучше, чем для взрослых», как сказал Маршак. Это не значит, что для взрослых надо писать хуже, но тут есть, конечно, какая-то правда. Потому что для того, чтобы подростка пробить с его могучей бронёй душевного здоровья, надо писать очень сильно, как Андерсен или как Петрушевская. Я не беру на себя такой наглости, но пытаюсь.
Из детских сегодня пишущих литераторов? Ну, кое-что хорошо у Тима Собакина, кое-что довольно интересно у Мурашовой. Ещё есть несколько авторов… Аня Старобинец, мне кажется. Вот когда она пишет для детей, она, по-моему, бывает и риторически, и сюжетно гораздо более убедительной, чем когда пишет для взрослых. Хотя мне очень нравятся её и взрослые произведения, некоторые антиутопии её мне интересны весьма. «Бессмертный» [«Живущий»] — хорошая книжка. Но детские её истории… Потому что, понимаете, она к ребёнку обращается, как к взрослому, а это довольно драгоценно.
«Погода сегодня пасмурная, настроение соответствующее, — ой, не говорите! — Посоветуйте что-нибудь осенне-лиричное — кино, вроде «Осеннего марафона» или «Дождя в чужом городе», или подобную прозу».
Ну, что ж я вам посоветую? Знаете, мне кажется, как раз… Всё время же спишь, всё время спать хочется, вставать не хочется. Надо читать что-то, по мере сил бодрящее и озадачивающее, что-то такое… Знаете, могу всем рекомендовать новую повесть Акунина. Правда, она распространяется в Сети, и она такая довольно странная. Она называется «Сулажи́н» или «Сула́жин». Потому что «Сулажи́н» — это, наверное, название лекарственного средства, а Сула́жин — думаю, проявляющаяся впоследствии фамилия персонажа. Судя по первым выложенным трём главам, это будет очень здорово. Это вещь, которая будоражит. Хотя она чрезвычайно мрачна и, как многое у Акунина в его самурайской традиции, пронизана размышлениями о смерти, но очень увлекательная.
В такую погоду не надо читать элегичное. В такую погоду надо читать либо очень яркое, дико, бешено яркое — как, например, Искандера, типа «Летним днём»; или надо читать что-то очень напряжённое, что будет вас держать в тонусе — как, например, Гранже. Я не фанат Гранже, конечно. Это дети (и мои собственные дети, и студенты) Гранже любят очень. Ну, это держит. «Miserere» — это книга, при всей её мрачности, держащая в тонусе, конечно. И знаете, хорошо бывает Марка Твена почитать в такую погоду, в особенности «Жизнь на Миссисипи».
«Как обстоит дело с работой над архивом Матвеевой?»
Хорошо обстоит. Мы с её племянником, наследником занимаемся систематизацией этого архива. И я думаю, что в течение полугода мы подготовим к печати, по крайней мере, роман. Есть идея всё-таки издать три тома. Неизданные стихи, которых больше 300 набирается, разных лет, начиная с детских. Она была очень строга и очень многого не напечатала. Издать роман и все варианты к нему. Ну, вы знаете, пространство этого романа происходит во снах. И она как раз говорит: «В большинстве книг, — пишет она в предисловии, — описание бодрствования и описание реальности наводит сон. Я надеюсь, что в этой книге описания снов пробудят вас к реальности». Это действительно так. Я бы издал в качестве аппендикса ещё большую тетрадь, которая называется «Путешествия». Это записи её снов, безумно интересных, которые она рассчитывала использовать в романе. Это мне кажется крайне интересным.
Ну а третий том, я думаю, должен бы состоять из писем, дневников, безумно интересных дневников и набросков, потому что она очень многое записывала для памяти и не использовала потом. Я нашёл несколько последних стихов (точнее — нашёл их племянник Павел), которые заставляют говорить о какой-то совершенно новой, прекрасной Матвеевой. Может быть, я что-то процитирую.
Ну, мы поговорим обо всём этом через три минуты.
НОВОСТИ
― Продолжаем разговор. Немножко ещё форумных вопросов и ответов.
Понимаете, к сожалению, не охватишь никак ни в одной лекции и ни в одном ответе вот такой, например, вопрос: «Поэты-лауреаты Нобелевской премии по литературе — следует ли в их числе рассматривать Пастернака?»
Пастернака не следует, потому что он получил не за стихи. Точно так же, как… Ну, конечно, упомянут его поэтический дар в формулировке, но поводом для присуждения стал роман. И конечно, не стихи из романа, а мысли Пастернака о русской истории, там изложенные. И Бунин получил не за стихи, хотя и Набоков, и Гиппиус, и, думаю, Адамович ставили его как поэта как минимум не ниже, чем как прозаика.
Что касается остальных поэтов. Понимаете, наиболее адекватное награждение, мне кажется, в этом смысле — это Габриэла Мистраль. Вот это действительно великий поэт. Кстати говоря, Уистен Хью Оден так и не получил «Нобеля», любимый поэт Бродского. Ну а Мандельштам — что и говорить? Я думаю, что…
Знаете, если в прозе ясно совершенно они награждают чаще всего людей, которые создали свою художественную вселенную и нанесли её на карту мира, чаще всего создали национальную литературу, как Лакснесс или как Маркес, то в поэзии, мне кажется, на них (ну, это и естественно), на нобелевских судей, действует авторитет, авторитетность интонации, её энергия. Это очень видно у Габриэлы Мистраль с её отважными метафорами. Ну, как и у Виславы Шимборской, например, с её потрясающей совершенно откровенностью. Они награждают людей ярких и резких, как Бродский, например, как Шеймас Хини, как Дерек Уолкотт. То есть чем это авторитетнее и в каком-то смысле авторитарнее, тем больше им это нравится. Я могу это понять.
В этом смысле как раз Маяковский, очень многому научивший русскую поэзию (и не только русскую, а мировую), научивший её риторически, — мне кажется, это для них серьёзный аргумент. И конечно, связь с фольклором, потому что для них, для нобелевских судей, поэт должен выражать душу своего народа, а значит — он должен быть фольклорен. Дилан очень фольклорен, и он как раз классический такой пример. Неруда невероятно фольклорен, и за ним стоит огромный опыт именно фольклора латиноамериканского и испанского в целом.
«Рассказы Виктории Токаревой — это примерно уровень Сергея Довлатова (имитация прозы)?»
Нет, это гораздо выше, чем уровень Сергея Довлатова, потому что рассказы Токаревой глубже, беспощаднее и парадоксальнее. Прочитайте «Рараку» или перечитайте, если уже читали, а особенно «Лошади с крыльями», «Кошку на дороге». Там есть удивительное сочетание (как и у Петрушевской, кстати) сентиментальности и цинизма. Нет, она умный, достаточно здравомыслящий и даже до цинизма доходящий писатель. Я бы Токареву сравнил с Моэмом, некоторые её вещи, потому что они такие… Ну, Моэм замечательно сказал: «Если вы знаете людей, вас непременно назовут в литературе циником». Вот Токарева знает людей.
«У меня странный, но очень волнующий меня вопрос. Меня перестали интересовать деньги. А у меня семья. Что делать и что со мной происходит?»
Это нормальный этап, Марат. Они всех перестают интересовать. Вы просто поняли, что это не самоцель, не стимул, что жить ради денег нельзя и так далее. Но я вам напомню… У меня как раз в новой книжке стихов есть стишки про это. У меня есть там такая мысль, что деньги — это эквивалент свободы, это эквивалент вашей потраченной жизни. Попробуйте на них смотреть вот в этом разрезе, в этом смысле.
Для меня в этом плане деньги — это единственное, чем можно помочь. Я не люблю помогать хлопотами — они и у меня отнимают время, и они унизительны для того, кто принимает эту помощь. Я не люблю сидеть с людьми, у которых депрессия, и утешать их. А вот дать денег — это я люблю. Не потому, что это избавляет меня от необходимости «тратить душу», а потому, что деньги — это единственная реальная помощь. Вот так мне кажется. И попробуйте отнестись к деньгам, как к возможности, а не как к цели. Они дают вам возможность поддержать начинающего, помочь убогому или больному, потратить на благотворительность, в конце концов. То есть деньги — это очень важный инструмент управления миром.
Мне же тоже деньги как самоцель не нужны. Понимаете, я продолжаю ездить на любимых «Жигулях» (хотя многие ненавидят упоминание об этом), не строю на даче каменного дома, не вкладываю деньги в недвижимость. Для меня деньги — это инструмент. Иногда мне хочется удовлетворить какую-то прихоть (например, купить какой-то странный ездящий гаджет, вроде соловила), иногда помочь деньгами хорошему человеку, а иногда просто сделать какую-нибудь красивую внезапную глупость.
Деньги — это творчество, такой важный инструмент творчества. Попробуйте подходить к ним с этой стороны. И потом, это всё-таки ваша независимость. Понимаете, вот то, что я зарабатываю журналистикой, даёт мне возможность не зависеть от издателя, скажем, и писать те книги, которые я хочу, а не те книги, которые будут ориентированы на массовый спрос. Так же, кстати, и лекции — они тоже выбираются мной не по принципу коммерческой привлекательности, а по принципу моего желания разобраться с той или иной литературной загадкой.