«О чём роман братьев Стругацких «Дьявол среди людей»? Ким Волошин — дьявол или трикстер?»
Ну, не братьев Стругацких, а одного Аркадия Натановича. Подробнее поговорим через три минуты.
РЕКЛАМА
― Продолжаем разговор. Последняя четверть.
Да, тут разу же пишут комментарии, что по «Обломову» ответ не дан: «Вопрос был: чего суетиться, если всё умрём?»
Вот это и есть тот самый кризис мотивации, который я вам упомянул. Переслушайте — и вы найдёте ответ. Дело не в том, что всё умрём, а дело в том, что деятельность бессмысленна. А смерть здесь на самом деле не фактор.
«По вашим рекомендациям прочитал «Бобок». Теперь не могу спокойно жить, — поздравляю, у вас хорошая реакция. — В одном своём материале на сайте «Открытая Россия» вы высказали мысль, что 70-е годы были временем тотально победившего «Бобка». Хотел у вас уточнить: это русское победило советское, это «Бобок» накрыл собой модерновый проект?»
Да, но только это случилось не в 70-е, а это начало происходить в 30-е. То, что советское (во всяком случае то, что я понимаю под советским) было модерновым проектом и перестало существовать — да, для меня это совершенно очевидно. Модерн тоже плох, понимаете, он не обязательно хорош. Он некомфортен для жизни, а особенно некомфортен для чужой жизни вокруг модерниста — то, что Горький назвал «способностью Владимира Ленина помешать людям жить так, как они жили до того». Да, было дело. Но при всём при этом модерн предполагает стремление к будущему, а архаика — стремление к прошлому. «Бобок» — это постмодерн в чистом виде. «Заголимся!».
«В рассказе Солженицына «Матрёнин двор» крестьяне изображены бездушными стяжателями, посмевшими при живой Матрёне делить её наследство. Солженицын клевещет?»
Нет, ну не все крестьяне, а крестьяне, которые зажаты вот этой советской жизнью. Он совершенно правильно пишет о растлевающей советской безверной и безрелигиозной действительности. Вернее, если уж говорить правду, реальность колхозная, реальная сталинская — она бесконечно далека от того, что мечталось в то время лучшим умам. Но так получилось, что, да, действительно, люди в этой преобразованной общине утратили что-либо человеческое — утратили инстинкт собственника, утратили ответственность, утратили понятие о вере. Вот что там сказано. Единственное, что сохранила в себе Матрёна, — вот эту веру. Поэтому у неё и не получается ничего, поэтому она и живёт беднее всех. И она человек. Это такое русское, несколько достоевское представление об уцелевшей душе.
«Как вы можете объяснить близкое по времени появление в СССР романа Булгакова, перевод книг Косидовского и так далее?»
Видите ли, Юра, вы лучше меня знаете, что 70-е годы были, как точно выразился Андрей Кураев, «временем победившего оккультизма». В это время интерес к религии, к философии, в том числе философии западной, издание книг и фильмов, типа «Индийские йоги — кто они?» или «Воспоминания о будущем», и всякие гадания о мыслящих дельфинах, и так далее — это всё Высоцкий очень точно отразил в «Переселении душ»). Это такая мода на эзотерику при отсутствии религиозного чувства.
И булгаковская книга по большому счёту не религиозна. Если приемлемый такой термин, то она парарелигиозна, как бывает паралитература или паранаука. Это такая, как показывает очень подробно Мирер, именно спекуляция на религиозные темы, хотя Булгаков хорошо знает источники. Естественно, что… Ну, книга Косидовского, на мой взгляд, в этом ряду наиболее симпатична — «Сказания апостолов [евангелистов]», потому что это попытка научного анализа Библии, такой новый Ренан. Для очень многих людей книги Зенона Косидовского в то время, как Библия была фактически недоступна, — это было первое прикосновение к библейской культуре.
«Женщина-комиссар из «Оптимистической трагедии» — это Лариса Рейснер? Она представляет культуру модерна? Вовремя ли она сгорела?»
Ну, погибла она вовремя, потому что и Лариса Рейснер погибла вовремя, как это ни ужасно звучит. Будущего у этого типа нет. Мы можем себе представить, что случилось бы с Ларисой Рейснер в 30-е годы, учитывая, что она была поклонницей Троцкого и подругой Радека. Ну, трудно точно судить, что с Радеком было, но что-то было. Я уж не говорю о том, что она была женой Фёдора Раскольникова, а участь Раскольникова хорошо известна — сбежал и погиб.
Насколько она человек модерна? Ну, естественно, она человек модерна, поскольку и Лариса Рейснер, и женщина-комиссар имеют глубокие корни в прошлом своём Серебряном веке. Лариса Рейснер издавала журнал «Рудин», и её первым мужчиной был Гумилёв, и её во многом сформировал Гумилёв. Она перед смертью говорила: «Пришёл бы ко мне этот урод, эгоист с жёлтым лицом, с разными глазами, болтун — босиком пошла бы за ним на край света сейчас!» Да, так и есть. Неотразимая привлекательность модерной личности.
«Рассказ «Митина любовь» — это развитие тем Толстого? Или писатель хочет доказать, что истинная любовь всегда приближает смерть?»
Ну, это вообще Бунин… Вот мне завтра как раз читать лекцию одиннадцатым классам про Бунина. Чёрт, не знаю… Слушайте, давайте сделаем про Бунина отдельный разговор. Я завтра боюсь в два часа не уложиться, у меня два урока в одиннадцатых, а тут мы будем сейчас за десять минут или за две давать ответ.
Для Бунина, конечно, любовь физиологически связана со смертью. И если для других… Понимаете, как бы это так сказать? Есть две категории людей. Одни полагают, что любовь — это некоторое преодоление смертности, преодоление смертного барьера, человек становится полубогом в миг оргазма и так далее. А есть другие, для которых любовь — это как бы такое ещё одно подтверждение смертности, ещё одно свидетельство торжества плоти. Для Бунина любовь — это действительно где-то очень близко со смертью; выход за жизнь, но выход в смерть. Когда я влюблён, я бессмертен — у меня так это. А когда он был влюблён, он был как-то особо смертен, как-то особо чувствовал конечность, уязвимость и страстность человеческой натуры, её обречённость. Отсюда и «Митина любовь».
«Голосую за лекцию про Веллера».
Мы его позовём.
«В 1985 году Боб Дилан приезжал в Москву на международный фестиваль, организованный Евтушенко и Вознесенским. Евтушенко не пробыл на сцене и получаса. Дилан ушёл чуть ли не в слезах, после чего Вознесенский забрал его на дачу, отпаивал чаем и успокаивал. После этого Дилан поехал в Тбилиси и спел в Доме писателей закрытый концерт. Там пришла молодёжь, феерически приняла, ликующая толпа подняла его автомобиль и пронесла по улице. Его бабка была родом из Одессы. Он хотел побывать там, откуда произрастает. Побывал ли он там — неизвестно».
Аня, спасибо за эту историческую справку. Я думаю, теперь его надо позвать уж конечно. Мне кажется, что то, что он из Одессы (об этом уже написал Ганапольский) — это большой нам упрёк. Очень жаль, что мы упустили такую замечательную звезду, такая утечка мозгов. А представляете, если бы они все от погромов и от прочих глупостей не уезжали, сколько бы у нас всего было? Голливуд построился бы у нас, потому что они построили его там. А может быть, и ничего бы не было, просто не было ни их, ни Голливуда. Кто знает… Но мне кажется, что в любом случае отъезд Циммерманов был большой травмой. Иначе бы сейчас у нас в копилке была ещё одна Нобелевская премия, а Дилан пел бы для нас регулярно, и Коэн тоже.
«Что политического посоветуете, кроме «Трёх толстяков», «Незнайки на Луне» и «Чиполлино»?»
Лучший политический детский роман — это роман Веры Пановой «Который час?». О природе фашизма никто не рассказал точнее. Ищите в Сети и скачивайте.
«Не хотели бы вы написать комментарий к «Воспоминаниям» Надежды Яковлевны Мандельштам, где так много людей несправедливо обвинены в сотрудничестве с органами?»
Есть исчерпывающий комментарий Павла Нерлера, он лучше меня знает и лучше меня знал Надежду Яковлевну. Паша, если вы меня слышите, передаю вам привет! Я не думаю, что имеет смысл вносить какую-то объективность в книгу Надежды Яковлевны. Книга Надежды Яковлевны (и я писал это) — это хроника, это воспоминания раздавленного человека, и его раздавленность здесь исключительно ценна.
«Расскажите о Тинякове. В книге «Перед восходом солнца» он вызывает сострадание».
Никакого сострадания он не вызывает, а вызывает омерзение (ну, у меня, во всяком случае). Что касается Тинякова, то он выведен под именем Одинокий — под этим своим литературным псевдонимом — у меня в романе «Остромов». Всё, что я могу сообщить о Тинякове, там сообщено. Есть у него и другие прототипы, поближе к нашим временам, тоже очень одинокие. Но главный псевдоним — это Одинокий, главный прототип — это Тиняков.
«Не так давно, два месяца назад, во время лекции на вас была чёрная майка с белым принтом — амальгамный портрет поэта XIX века. Что этот принт значит?»
Да ничего не значит. Это портрет Эдгара По, купленный когда-то в Штатах, потому что там чтут этого поэта.
Ещё раз вопрос о награде Высоцкому. Не думаю.
На какой-то ещё хочется ответить… А, вот! Прекрасный вопрос: «Мог ли получиться Боб Слокум из Холдена Колфилда?»
Знаете, хороший вопрос, но спекулятивный. Боб Слокум — это главный герой «Что-то случилось», а Холден Колфилд — это «Над пропастью во ржи». Нет, не мог бы. Хотя и Сэлинджер, и Хеллер оба евреи, но Боб Слокум — это типичный еврей, очень связанный с еврейской семейственностью, с еврейскими комплексами, с тем иудейским трепетом, о котором говорит Мандельштам, а Холден Колфилд не еврей совсем. И Сэлинджер вообще очень оторвался от иудаизма, перейдя в дзэн и, может быть, в такую восточноевропейскую или среднеевропейскую, что ли, школу мысли, в адогматическое мышление Колаковского — вот в такие вещи. Потому что это же и сэлинджеровская мысль, что морали нет, а есть ежеминутный нравственный выбор.
Я думаю, что они очень разные. И Боб Слокум — это человек, который боится и страдает от страшных комплексов. А Холден Колфилд в перспективе превратится в самодовольного аскета. Кстати, правильно вы подметили, что обе книги сатирические. Автор насмехается над Колфилдом, а не любит его. Ну, всё-таки и любит тоже, Колфилд скорее ему симпатичен. А Боб Слокум — это такая тень Хеллера, это Хеллер без ума и без таланта, это просто ходящий кризис среднего возраста. Это всё слишком человеческое.