Знаете, надо перечитать, читал давно. К Дивову в целом отношусь с большим интересом. А насколько эта книга провоцирует — не знаю. Надо опять-таки пересмотреть. Мне кажется, что гораздо более провокативная книга и более опасная — это «Приключения майора Звягина» Веллера. Но иногда надо себя провести через такие искушения, чтобы их преодолеть. Без этого вы останетесь в каком-то смысле духовно беззащитными.
«Сильно бы изменилась ваша жизнь, если бы вы стали долларовым миллиардером?»
Да нет, я думаю. Я бы, во-первых, им не стал. Это так, из области мечты. Ну нет, не сильно бы изменилась. То есть в любом случае себе бы я никаких особых преференций не создал. Возможно, я бы создал некоторую сеть взаимопомощи, которая позволила бы культуре быть более независимой. Во всяком случае я бы основал своё издательство, это точно.
«В сценарии Миндадзе к фильму Абдрашитова «Охота на лис» грустный и жестокий финал, зеркально повторяющий начало. Миндадзе видел только разрыв поколений или не терял надежду на примирение?»
Видите, в фильме это не удалось осуществить, а в сценарии удалось. Но это не разрыв поколений, это об обывателе. Это первая репетиция «Такси-блюза», и, на мой взгляд, гораздо более глубокая. Это о людях, которые никогда друг друга не поймут, о том, что невозможно исправлять другого, находясь в другом слое социальном, на другом этаже социальной лестницы. Это фильм о некоммуникабельности на самом деле, и о некоммуникабельности более глубокой, чем личная, о некоммуникабельности социальной, потому что она непреодолима. Личную можно преодолеть, социальную — нет. Вот об этом картина. Хотя она о многом.
«Охота на лис» — мой любимый фильм этого тандема. Я помню, когда отмечалось, по-моему, 20-летие их совместной работы, Абдрашитова и Миндадзе, был испечён торт из 10 вагонов — по числу их совместных картин. И кому какая картина нравилась, те тот вагон и ели. И все кинулись есть «Парад планет», а мы с Андреем Шемякиным, как сейчас помню, пошли есть «Охоту на лис». Нас было таких двое. Это не значит, что мы съели весь этот кусок, но просто нам очень нравилась картина. И я всегда натыкался на благодарность от Миндадзе за это, потому что он тоже её ценит выше всех. И я считаю, что это великий фильм абсолютно, очень точный. И такой он смешной в каком-то смысле!
Про выставку Фабра не могу вам ничего сказать, я её не видел.
«Я тоже пересматривала Одзу».
Спасибо. Молодец, Аня! Вот правильно вы всё делаете.
«Можете ли вы посоветовать что-то похожее на южную готику из русской прозы?»
Знаете, вот удивительное дело, но Нагибин — даже необязательно «Чистые пруды», а вот эти охотничьи рассказы и семейные: «Зимний дуб», где такая амбивалентная природа, «Старая черепаха» с её такой жестокой сентиментальностью. Вот Нагибин, да. Знаете, в каком смысле? Сейчас скажу. Ну, у него тоже есть свой роман воспитания: «Павлик», «В те юные годы», книга про Володю Роскина, удивительная совершенно. «Дафнис и Хлоя» — великолепная вещь, моя любимая, пожалуй, у него.
Но Нагибин — вот он, как и большинство героев южной готики, как героев Фланнери О’Коннор, например, он предъявляет к себе очень жёсткий нравственный счёт. Понимаете, какая вещь? Он довольно часто рисует отрицательного протагониста. Это большая редкость в русской культуре вообще, этого почти не бывает. И я бы сосредоточился на вашем месте на его рассказах семидесятых годов, таких как «Терпение», «Срочно требуются седые волосы». Там автор противный, себе противный. Ну, отчасти это, может быть, какая-то, так сказать, вина его образа жизни, слишком страстной жизни, и покаяния такого. Но для меня Нагибин — это единственный аналог южной готики, во всяком случае в российской культуре.
Хотя, кстати, элементы такой российской готики есть и у Петрушевской. Неслучайно у неё вот эти «Песни восточных славян» так и стилизованы под страшилки. Да, у Петрушевской есть элементы южной готики. Во всяком случае, в её сказках, наверное — «Часы», например. Это вполне могли бы написать Капоте или Маккалерс.
«Прочитал «Щепку» Зазубрина. Напомнило «Рвотный фронт» Никитина, — правильно. — Физическое, на уровне слова, фразы, ритма ощущение мёртвости, безумия. Очень сильно и здорово! Какие для вас литературные произведения связаны с самой невыносимой и зашкаливающей атмосферой?»
Игнат, я Зазубрина назвал. А если серьёзно, то Кафка, конечно, особенно поздний, и переписка его тоже. «Письма к Милене» — страшный такой текст. «Письмо к отцу» — духота страшная! Знаете, у Перуца довольно страшный мир, особенно «Мастер Страшного суда» с его вот этим физическим ощущением отравленности. Ну и «Снег святого Петра» тоже. Вот такие вещи. А что касается реалистических сочинений, то… Ну, чего уж страшнее Шаламова-то? Ничего, наверное.
«Как вы относитесь к Анатолию Алексину?»
Я много раз об этом писал. Видите ли, для семидесятых годов (а вне семидесятых этих авторов рассматривать нельзя) он многие вещи назвал верно. И его проза была полезна тогдашним школьникам. Прежде всего — «А тем временем где-то», поразительно важный рассказ. И замечательная его экранизация — работа Анатолия Васильева «Фотографии на стене», фильм, по-моему, с чертами гениальности просто. И вообще Васильев очень крупный режиссёр, муж Ии Саввиной впоследствии, дай Бог ему здоровья, таганский артист замечательный (не путать с Анатолием Васильевым, театральным режиссёром). Мне очень нравилось «Мой брат играет на кларнете», потому что там клеймился очень точно вот этот тип, который лучше вас знает, как вам жить. «Поздний ребёнок» — интересная повесть. Ну, на меня это всё влияло как-то.
Я не люблю очень только… Я ему честно об этом сказал в одном из интервью, мы встречались. Я ему совершенно честно сказал, я говорю: «Я теперь не могу «Безумную Евдокию». Потому что там доказывается, что все одарённые дети — обязательно эгоцентрики. А это не так. Не надо наезжать на одарённых детей, их надо беречь. Не надо думать, что они все высокомерные и ненавидят своих сверстников и ставят себя выше.
Он говорит: «Ну а что, такого явления нет, что ли? Это бывает». Да, бывает, конечно, только не надо типизировать. Вы этим самым играете на руку советской власти, которая всегда говорит: «Не высовывайся. Будь, как все. Будь, как большинство». Не надо быто есть, как большинство. Надо уметь противостоять ему. А там героиня эта (Оля её, кажется, зовут), она сделана, наоборот, такой самодовольной и мерзкой. А он говорит: «Там главная — безумная Евдокия, вот образ этой учительницы». Ну да, допустим. Но всё равно и образ этой учительницы мне не нравится. Не надо добро выставлять юродивым обязательно.
«У меня возникла мысль перевести на русский язык что-нибудь англоязычное. Лучше начать с рассказов. Хочется перевести то, что до этого ещё не переводилось. Не могли бы вы мне что-нибудь подсказать?»
Знаете, совершенно ничего не могу подсказать, но лучше, я думаю, вам переводить то, что уже переведено, а потом сличить. Из рассказов здесь совершенно потрясающая палитра. Возьмите любой рассказ Драйзера или Крейна и попробуйте перевести. Это самая такая… Вот Крейн — по-моему, лучшая школа для переводчика, потому что лексика богатая, а строй фразы ясный, простой, почти такой очень русский.
«Много шума вокруг книги Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь». Вы знакомы с этим произведением?»
Знаком. Понимаете, я начал его читать. По-моему, книга хорошо написана, блистательно переведена Сонькиным и женой, и ещё там есть третий переводчик. Я вообще Сонькина очень люблю. Привет вам, Витя. Они отличные переводчики вместе с женой его Сашей. Фамилию сейчас забыл. Ну, я вспомню. В любом случае по ткани языковой это проза, понимаете, не публицистика. Насколько эта книга соответствует своей славе — я потом скажу. «Щегол» Донны Тартт, по-моему, совершенно не соответствует.
«Мой однокашник-мусульманин шокировал меня, рассказав, что для него атеисты, язычники и буддисты — как зверюшки, двигающиеся существа без души. Для вас буддисты, атеисты отличаются от приверженцев традиционных религий?»
Буддисты отличаются, но не тем, что они зверюшки, конечно. Буддисты отличаются, наверное, невероятно красивой, чуждой мне, но всё равно невероятно красивой картиной мира. Вот ментальность их для меня очень привлекательная, и привлекательна их неагрессивность. Ну да, и люблю я их, и они мне симпатичны. Леонард Коэн был буддист, между прочим.
«Знаете ли вы творчество поэта Пауля Целана? Мне приглянулась его метафора: «Поэзия — это сродни homecomin, возвращения на родину».
Я не очень люблю Пауля Целана. Ну, такая трагическая судьба. В общем, хороший был поэт, конечно, что там говорить. Просто как-то я не очень люблю верлибры. Но у него замечательная концентрация мысли такая, его можно перечитывать. Целан — это интересно.
«Расскажите о Григории Кановиче».
Спасибо вам, Юра, что напомнили. Попробую когда-нибудь обязательно.
Вот вопросы Феди Трофимовича из Минска, одного из любимых слушателей. Привет вам, Федя. «Почему в отечественной культуре примерно последних 30 лет мир криминал выглядит более привлекательным для зрителя, слушателя (например, фильмы «Бригада», «Бумер»), в то время как в культуре западной героям мафиозного мира можно сопереживать, но акценты расставлены ясно, зрителю не хочется быть представителем этого?»
Ну как? Ну что вы? А Скорсезе? А Коппола? Я не думаю, что, скажем, вы не хотите сопереживать героям «Крёстного отца». У Копполы вообще открыто сказано, что это альтернативная система общественных связей, и, может быть, эта общественная система ничуть не хуже официальной, особенно в «Крёстном отце 3», где уже Де Ниро такой, знаете… То есть не Де Ниро, а Аль Пачино. Где уже не Де Ниро… Тьфу! Где Аль Пачино состарился и такой заматеревший. Кстати говоря, и Де Ниро практически везде, где он отрицательный герой, он имеет массу обаяния, даже где он играет дьявола в известной картине, не буду называть… «Сердце Ангела». Нет, я считаю, что как раз большинство западных таких фильмов о мафии, они скорее оправдывают. А что, «Однажды в Америке» — там нет поэтизации преступного мира? Есть.