Ребята, услышимся через неделю. Спасибо за внимание. Пока!
09 декабря 2016 года(Павел Бажов)
― Доброй ночи, дорогие друзья. В студии Дмитрий Быков — «Один» — с вами. Очень я счастлив, что мы по-прежнему вместе.
Сразу хочу сказать, что есть шанс, пока это ещё не окончательно, но вроде как есть, что и новогоднюю ночь мы с вами будем проводить вместе. Я принимаю в данном случае не заявки, а конкретные советы по организации эфира. Ну, само собой, что я позвал уже, помимо семьи, без которой я новогоднюю ночь, как правило, не праздную, позвал довольно много людей, которые будут здесь вместе с нами выпивать и закусывать. Таковой возможности только я буду лишён, но для меня она не обременительна, потому что я действительно от алкоголя воздерживаюсь и вне эфира. А перехватить какой-нибудь бутерброд, надеюсь, у меня будет шанс.
Кого вы хотите, чтобы мы позвали? А если не сможем дозваться, то кому вы хотите, чтобы мы звонили и выводили его в эфир? Какие формы организации эфира вы предложите: концерт, чтение, не дай бог лекцию (хотя, надеюсь, что от этого мы воздержимся, это будет уже полная "Карнавальная ночь")? Какие игры, игрушки, карнавалы, викторины, конкурсы, особенно с учётом, что нам обещают 33 градуса мороза на новогоднюю ночь? Не верю, конечно. Как вообще стараюсь не верить в ужасные прогнозы. Но тем не менее с учётом такой перспективы что мы могли бы тут вдвадцатером (пока набирается нас предположительно 20 человек) начудить, чтобы вам было не скучно? И как нам вообще так встретить 2017 год, чтобы его так же и провести — мирно, весело, сытно и при этом интеллектуально? Всякие заявки, идеи и критика приветствуются.
Я, как и обещал, буду говорить сегодня о Бажове в четвёртой четверти эфира. Почему-то дикий ажиотаж вызвала эта фигура. И, подумавши, я понял почему. Вот это всё я изложу. Надо вам сказать, что неделю я провёл, с огромной приятностью перечитывая «Малахитовую шкатулку».
Очень много вопросов, как было в Киеве вчера. Мне очень понравилось, как было в Киеве. Особенно мне понравилось то, что там нет ни массовой эйфории, ни массового разочарования. Потому что, знаете, массовое разочарование — это такая же трусость, в общем, как любое предательство. Люди очень трезво относятся к своему этому опыту, не ждут слишком многого и слишком быстрых перемен. По-прежнему для них святыми остаются имена погибших. По-прежнему они хотят разобраться, что это всё-таки было. И всё-таки главное — что у них нет цели немедленно построить благосостояние. Они в это не верят. Они понимают, что страна пережила момент такого общенационального вдохновения. О последствиях можно говорить много. Последствия революции благостными не бывают. Но дни, которые они провели на Майдане, они до сих пор вспоминают как лучшие.
Очень много интересных людей, много моих друзей. С кем-то я разошёлся, когда критиковал Майдан, но теперь мы остыли и дружим снова. В общем, ощущение очень хорошее. Ну, может быть, это потому, что меня слушать приходят такие достаточно близкие мне люди. Я не встречался там ни с какими проявлениями ненависти. Хотя иногда, чего греха таить, едучи в Украину, этого ждёшь — ждёшь, что «никогда мы не будем братьями». Нет, остаётся ощущение того, что человеческие, интеллектуальные, любовные, дружеские связи оказываются важнее времени. И это лишний раз меня очень порадовало.
Что будет в ближайшее время здесь? Ну, 15 декабря в ЦДЛ будет большой разговор с Кончаловским в рамках «Кино про меня». Говорить будем в основном про кино, потому что о политике я совершенно разговаривать больше не хочу, всё уже ясно. 20-го приглашаю всех, знающих волшебное слово, отметить день рождения и презентовать книжку. 22-го будет лекция об Ахматовой и Гумилёве, тоже одна из самых принципиальных в цикле «Великие пары». Там же и тогда же.
Ну, поотвечаем на форумные вопросы.
«Привет, Дмитрий Львович! — привет, Лёша! — Посмотрел в Сети фильм вашего давнего приятеля Владимира Аленикова «Война принцессы». Как вы думаете, насколько эффективны фильмы о подростковой жестокости? Почему в финале картины тяжелораненый умирающий подросток воскресает на наших глазах? Что это означает?»
Это означает, что Алеников вообще принципиальный противник трагических финалов — ещё с ранней своей картины «Сад», ещё с прозы своей ранней. У него, кстати (у Аленикова), несколько очень забавных готических рассказов и довольно интересные триллеры, но портит всё доброта. Он, конечно, не готический писатель. У него какие бы ужасы в районе новостроек ни происходили, какие бы людоеды там ни бегали (а у него в одном рассказе герой даже сам съедает себя, почти как у Стивена Кинга), но всё равно чувствуется добрая и весёлая душа.
Но «Война принцессы» — довольно занятная картина. Она долго делалась. И она, в общем, стоила того. Понимаете, что мне в ней нравится? Что у Аленикова всё-таки, несмотря на довольно сладкий финал, у него нет ощущения от подростков как от всегда правых и трогательных, он показывает этот возраст со всеми его сумрачными соблазнами. В этом смысле он молодец. Он биолог же по образованию, насколько я знаю, происходит из биологической семьи, довольно такой известной, разветвлённой, поэтому у него насчёт поведения человека, как и у большинства этологов (а он этологию изучал профессионально), у него нет иллюзий. Вот за это я его люблю особенно.
«Как шекспироведы объясняют доставленную студентами с материка в Эльсинор новость от Розенкранца: «Ничего, принц, кроме того, что в мире завелась совесть»?»
А я не понимаю, что в этой реплике особенно такого, так сказать, что могло бы озадачить. Розенкранц пытается попасть в тон Гамлету, в тон его довольно желчному остроумию. Он, если угодно, подделывается под него, подлизывается к нему. А Гамлет, как всякая христологическая фигура, всегда играет на повышение, и он отвечает: «Да, только не здесь, в Дании, потому что Дания — тюрьма, и преотличная». Он как раз не поддерживает этого разговора, потому что Розенкранц неискренен совершенно в своей мизантропии. А мизантропия Гамлета имеет глубокие метафизические корни.
«Уэллс в «Машине времени» резко делит людей будущего на два вида. Всё ли к этому идёт? Почему морло́ки, — или мо́рлоки, — не могут обойтись без элоев?»
Ну а как же они собственно без них обойдутся? Как раз одни руководят и, условно говоря, формируют власть, являются духовной элитой; другие, пролетарии, как раз морлоки — они работают. И куда же морлоку без элоя? Это вообще, так сказать, тело без души, как это ни ужасно. Я не думаю просто, что всё к этому идёт — в том смысле, что разделение пойдёт по другому признаку. Вот самое страшное, что мы не знаем критерия. Уэллс делит людей на элоев и морлоков по принципу — отношение к физическому труду. Одни становятся могучими и совершенно безжизненными (ну, в смысле — бездуховными, безмысленными, безмозглыми), а другие — утончёнными и ни к чему абсолютно нежизнеспособными.
Пожалуй, кое-что в тогдашней Англии действительно располагало к такому делению и такому подходу, потому что когда, с одной стороны, у тебя Уайльд, а с другой — Честертон, вот такое деление на апологета простых ценностей и защитника и поклонника абсолютной утончённости, то тогда, конечно, Уэллсу, их современнику, казалось, что вот по этой линии всё пойдёт. И не только ему, а Фрицу Лангу, когда он снимал «Метрополис», тоже такие являлись видения. Но ирония Господа в том, что отношение к физическому труду не является определяющим критерием. Тут вопрос весь в способностях, в появлении новых способностей, которые сделают некоторое количество людей элитой.
И ещё вот в чём, так сказать, важный парадокс — вопрос в распространённости вот этого нового типа. То, что человек будет эволюционировать, делясь, и делясь на две категории — по-моему, довольно очевидно. Вопрос в соотношении этих двух категорий. Вот меня недавно студенты на одной встрече совершенно истерзали вопросами: «А нужен ведь, наверное, навык противостояния. Вот что делать этим людям, если они интеллектуальные, продвинутые, но у них нет навыка противостояния?»
Я был здесь в Доме книги, когда я представлял как раз «Карманного оракула». История ведь вот в чём. Борьбы, противостояния этих двух веток не будет. Элои не пойдут на морлоков, людены не пойдут на людей; они исчезнут с экранов друг друга. Вот в чём заключается главный парадокс. Есть такая форма адаптивности у растений — цветение в разные сроки, чтобы пыльца не менялась как бы, не мешалась. И точно так же есть так называемая ярусность, когда на одном ярусе цветёт в одно время, на другом — в другое, и так далее. Вот ярусные, разноярусные растения — они друг другу не мешают. И больше того — они не сожительствуют, не вступают в симбиоз, они не пересекаются.
Жизнь — тоже явление ярусное. Я пытался об этом написать. Это одно из главных чудес жизни. Обратите внимание, вот иногда так бывает, что вы со своими бывшими не пересекаетесь. А если бы пересекались, то это были бы непрерывные скандалы, мучительные напоминания. Вот есть несколько девушек, которых я, может быть, и очень хотел бы повидать, потому что какие-то любовные воспоминания у меня сохранились, но после того, как мы расстались — как отрезало! Их нет вообще. Они просто не попадают в поле моего зрения.
Точно так же с люденами и людьми или, скажем так, с людьми нового типа: они исчезли, они умудрились исчезнуть с радаров даже самых агрессивных представителей архаики. Как они это делают? Ну, просто они существуют в разных темпах, они гораздо быстрее. И вот это и наводит меня на мысль, что условные морлоки будут очень медленно деградировать, а количественно небольшие новые люди будут ускоренно развиваться; и они не будут конфликтовать — просто потому, что им нечего делить.
Ведь, понимаете, любой конфликт предполагает возможность, ну, если не разрешения, то, по крайней мере, какого-то изменения стартовых условий. А здесь ничего нельзя изменить. Банев не может стать мокрецом. Он очень бы хотел, но мокрецом надо родиться. Кстати, тут вопрос о «Хромой судьбе», о «Гадких лебедях». З