«У меня такое воспоминание было очень ранним и, скорее всего, оно придумано…»
Ну, тут излагается воспоминание. Полина, я не думаю, что оно придумано. Вообще человек ничего не может придумать. Даже динозавры были, и их принимали за драконов.
«Мне кажется, чрезвычайно интересно увидеть, как накапливающаяся информация вдруг качественно меняет что-то в сознании. Вам удавалось когда-нибудь замереть от осознания, видя это в своих детях и в учениках?»
Удавалось много раз, но всегда… Поля, давайте будем честны. Я вообще как-то всегда честен в этих эфирах. Меня это самого бесит, но ничего не поделаешь. Меня всегда в таких случаях сопровождает ужас. Вот я разбудил в них сознание — а зачем? И как им теперь жить с этим сознанием? Потому что мне всегда вспоминается рассказ Мопассана о том, как герой разбудил сознание в девочке умственно отсталой — и она стала сознавать свою болезнь и стала несчастной. К тому же она влюбилась в него. В общем, он просто зажёг огонь разума в аду, понимаете, в котором она жила. А так она ничего не сознавала и была беззаботно счастлива. Не помню сейчас название этого рассказа. Вы легко его найдёте, женским именем он называется. Понимаете, я не всегда уверен, а не крысоловствую ли я, когда мне удаётся детей заставить соображать. И что они теперь будут делать с этим соображением?
«Вы сказали, что реальность бажовских сказов вступает в противоречие с христианством. Вопрос: насколько христианство вообще органично для наших широт? Ведь по иконографике и ритуалам оно скорее запитано от неба Южного полушария, а мы живём под северным небом».
Нет, вы насчёт Южного полушария не торопитесь. Всё-таки Израиль — это Северное полушарие, а оно, так сказать, до экватора, но дело не в этом. Насчёт «северного неба» я понимаю — вы имеете в виду просто географически то, что мы севернее, холоднее, холод такой. Да, у Бажова действительно описано, что именно в церкви подаренье Хозяйки Медной горы, малахитовая шкатулка, «тяжелели серьги, синели пальцы, браслеты наливались тяжестью».
Но потом, какая штука? Христианство не было органично для советской власти, а тексты Бажова — это произведения глубоко советские и написаны для того, чтобы легитимизировать, придать корни советской власти. Сталин… Ведь это, понимаете, миф, что он знал христианство, уважал христианство. Он церковь разрешил в 1943 году и возродил патриархию только потому, что припёрло, прижало. А так он до того, как прижало, к христианству относится только как к прогрессивному историческому явлению. Он говорил: «Мы плохие христиане, но мы…» Это в разговоре с Эйзенштейном.
Так вот, откровенно говоря, христианство — это настолько неизбежный этап в развитии любого человечества, любой группы, любой цивилизации, что без него никак бы не обошлось. Просто есть цивилизации, которые принимают его неохотно, которые живут в архаике, которые… Знаете, когда человек не желает вставать и кутается в уютное одеяло, в одеяло архаики. Но религия единобожия — это может быть христианство, это может быть сильно от него отличающийся, но во многом и пересекающийся с ним ислам. Вот Гейдар Джемаль считал, что ислам — это как бы наследники христианства, более поздний его извод, ну, они переняли всю его пассионарность. Так он считал и в интервью мне говорил.
При всём при этом христианство — то есть религия единобожия, жертвенности, истории, служения, отказа от языческих и архаических предрассудков и так далее — это неизбежный этап в истории человечества. И неважно, где вы живёте — в Германии, в Израиле, в Южной Америке. В Южной Америке же христианство тоже привилось, хотя там тоже, знаете, не везде жарко. Поэтому на что бы я указал? Наверное, на роман Тендрякова «Покушение на миражи», где программисты, моделируя человеческую историю, пришли к выводу, что или христианство придёт, или не будет истории, не будет развития. Вот такое у меня оптимистическое мнение.
«Что вы думаете о жизни и творчестве Леонида Губанова? Мог ли он войти в пантеон наиболее влиятельных русских поэтов второй половины ХХ века?»
Мне подарили однажды очень хорошую книгу, к сожалению, самодеятельную и самодельную, диссертацию о Губанове, я много оттуда узнал новых текстов. Губанов был замечательный поэт, но думаю, что масштаба чуть меньше, чем Дидуров, в силу того, что он был менее дисциплинирован, он меньше работал над стихом. У него бывали блистательные озарения, но, по моим ощущениям, это всё-таки поэт второго ряда. Простите меня опять за ранжирование, мне очень стыдно. Хотя личность трогательная. И одарённость, во всяком случае для шестнадцати лет, времён поэмы «Полина», просто феноменальная! Дальше, к сожалению, деградация.
Услышимся через три минуты.
НОВОСТИ
― Ну, продолжаем разговор. Начинаю читать письма.
Естественно, вопросы насчёт 20 декабря. Спасибо. Заранее не поздравляют. Ну, 20 декабря действительно будет вечер, и будет мне 49 лет. И на этот вечер я всех желающих, естественно, приглашаю. Там, правда, уже, к сожалению, билеты в массе своей раскуплены. Не знаю, насколько действует волшебное слово «Один». Но приходите. Я думаю, будет весело. Кроме того, вы сможете поживиться книжкой, причём книжка будет сюрпризом. Я даже не буду говорить, какая это книжка и что это будет, но сюрприз вас ожидает.
А теперь — что касается 22 декабря. Вот это будет лекция, наверное, самая для меня принципиальная, последняя в году, если не считать короткого выступления 26-го в Норильске. Там будет такой экспериментальный довольно случай — лекция «Абсолютный бестселлер». Я там решил изложить взгляды свои на проблему трикстеру и проблему плутовского романа в едином контексте. Всё, что я над этим думал, попробую изложить. Это настолько шокирующие мысли для меня самого, что для дебюта этой лекции я выбрал действительно Норильск. Мне показалось, что уж если говорить где-то что-то рискованное, то там, где с гарантией не будут распространять. А потом, может, напишу об этом подробнее.
Что касается 22 декабря, то в Центральном доме литераторов, в Большом зале, будет лекция про Ахматову и Гумилёва. И там я попробую ответить наконец на все так долго остававшиеся без ответа ваши вопросы о роли гендера в поэзии, о роли пола; как я это понимаю, и почему мне кажется таким принципиальным и важным союз и Ахматовой и Гумилёва, и почему это самый символический союз XX века. Приходите. Вот там, мне кажется, волшебное слово будет действовать — не при входе, а при приобретении книжек потом, там у вас есть шанс просто получить их с чудовищной скидкой. Приходите. И думаю, что мы повидаемся.
«О чём рассказ Куприна «Штабс-капитан Рыбников»? Что заинтересовало писателя в шпионской истории? Столкновение ли это культур разных империй?»
Андрей, если я начну вам сейчас отвечать на этот вопрос, как бы нам не влезть в клиническую русофобию. Понимаете… То есть сейчас словом «русофобия» называется всё, поэтому мне отвечать страшно. Там в чём ведь история? Почему был разоблачён так называемый Рыбников? Его разоблачила проститутка, потому что он был с нею нежен. Он относился к женщине рыцарственным образом, и женщина, которая не привыкла к такому обращению, в ответ на это шептала грубые слова, потому что других она не знала: «Какой вы любезный мужчина!» — ну, пошлости какие-то дикие говорила в ответ. Женщина-то его и разоблачила. Понимаете, это как раз рассказ об отсутствии рыцарственности.
Куприн любил Россию. И при всём ужасном своём опыте армейском любил и русскую армию, но любил… Ну, неслучайно он в 1914 году записался в ополчение. Любил он её в лучших проявлениях, а вот грубость, бурбонство, цинизм он ненавидел. Куприн вообще не любил грубость — при том, что он был человеком далеко не самым утончённым.
Тут ещё хороший вопрос: «Вы много говорите о вкусовых провалах Куприна. Приведите примеры этих провалов».
Да практически вся вторая часть «Ямы». Я думаю, что произведение под названием «Впотьмах» чудовищно во всех отношениях — что в первом варианте, что во взрослом уже, втором. А разве нет диких совершенно вкусовых провалов в его поздних сочинениях — в «Юнкерах», например? Ну, просто Куприн неровный писатель, понимаете. А ему и не надо быть ровным. Мы бы его не любили, если бы он был ровным. Куприн сложный писатель и сложный человек. И он далеко не та киса, которую рисуют нам в своих воспоминаниях дружелюбные современники. Он тяжёлый пьяница. Правильно вспоминал Бунин, что он был человеком мучительного самолюбия, внезапных переходов от злобы к любви, от зависти к чужому таланту к безумной любви к нему. Тэффи вспоминает Куприна очень точно. Но всё равно прелестный и гениальный писатель.
Вот, кстати! У меня бывали в детстве и в молодости периоды разочарования, иногда в самых любимых авторах. В том же Короленко. Пока я не прочёл его документальную прозу, он казался мне совершенным поверхностным, слащавым беллетристом. Ну, вот Куприн. Почитаешь какую-нибудь дрянь у него и думаешь: «Да ну! Это вообще писатель для журнала «Мир Божий». Хотя и «Мир Божий» не самый плохой журнал. А потом прочтёшь «Гамбринус» лишний раз…
Я финал «Гамбринуса» со свистулькой не могу без слёз читать! Понимаете, это… Потому что когда… Ну, что там рассказывать? Понимаете, там Сашка-музыкант, гениальный скрипач, возвращается с войны, и все говорят: «Сашка, а как же скрипка?» А у него рука правая в локте согнута и к боку прижата. И ясно, что он никогда не будет играть. И он, подмигивая им всем, достаёт из кармана свистульку и на этой убогой глиняной свистульке начинает свистать «Прощай, моя Одесса! Прощай, мой карантин!» — самый знаменитый хит Гамбринуса. И Гамбринус весь, этот кабак грязный, пускается в пляс, потому что…
И там Куприн (иногда он… всегда даже, больше того, всегда впадает в пафос) говорит: «Если бы кто-нибудь сказал этим людям, что с ними происходит. Если бы кто-то объяснил им, что искусство всё победит!» И эта высокопарность, она не режет глаз на фоне этого безумия, она всё равно как-то на месте. Потому что эта сцена, когда изувеченный Сашка играет на убогой свистульке — это, знаете, написано симфонически мощно! И за это можно любые вкусовые провалы прощать. Хотя я вообще не думаю, что мы имеем право прощать Куприна.