И более того, такой персонаж, как Татьяна, он в некотором смысле обречён влюбиться в Онегина, потому что в ней есть вся полнота внутренней жизни, а в нём — вся пустота; и они прекрасно дополняют друг друга.
«Не является ли Матрёна такой же терпилой, как Иван Денисович? Почему Солженицын ей симпатизирует, а Ивану Денисовичу — нет?»
Да нет, ну он симпатизирует, конечно. Он жалеет, люто жалеет. Но, конечно, ему Матрёна нравится, а Иван Денисович — не особенно. Почему? Очень просто. И разница между ними, по-моему, совершенно очевидна, и вы сами её понимаете прекрасно. Матрёна терпит, потому что верит. Матрёна религиозна. А Иван Денисович — он даже не агностик. Для него вообще этой проблемы нет, он атеист законченный совершенно. И он терпит, чтобы выжить, а не потому, что Бог велел. В терпении Матрёны, в жизни Матрёны есть красота, одухотворённость, любовь. А Иван Денисович — он, безусловно, достоин сострадания, но он всё-таки Щ-854, он один из миллионов. Это Матрёнин двор, но это не Иванов лагерь.
Персонаж того же плана, что Матрёна, — это, конечно, сектант Алёшка. Солженицын любит людей, которые верят во что-то. Матрёна — она и гибнет, в общем, и живёт героически, как это ни странно. А Иван Денисович… Ну, его жалко, но назвать Ивана Денисовича добрым, сострадательным тоже как-то трудно. Он человек, ловящий везде свою выгоду, он выживалец. Вот мы об этом сейчас будем говорить применительно к Шаламову.
Вопросы из почты.
«В «Пикнике на обочине» Стругацких и в «Сталкере» Тарковского заложена одна идея?»
Да нет, ничего подобного. В «Пикнике» идея, как мне кажется… Ну, там много идей, но, в принципе, «Пикник» — это метафора Советского Союза. Вот эта Зона — это место, которое посетил Бог, и после этого оно стало ужасным. Но Бог действительно не заботится о комфорте принимающей стороны. Вот после Бога там остались артефакты, за которыми мы все до сих пор ходим.
А в какой степени это касается «Сталкера»? В «Сталкере» вообще нет никакой фантастики. В «Сталкере» Сталкер придумал, что в Зоне происходят чудеса. И придумал это для того, чтобы люди не утратили веру. А на самом деле — ничего подобного. Там просто случилась некая техногенная катастрофа, а ни Комнаты, исполняющей желания, ни Мясорубки, ни мутантов — ничего этого там нет. Ну, просто у Сталкера родилась такая вот девочка, и чтобы как-то оправдать рождение у него безногой девочки, он придумывает легенду. А может быть, и не для того придумывает, а просто для того, чтобы людям дать сказку, мечту. Но в принципе никакой мечты там нет. Зона — это просто обычное абсолютно, лишённое всякой фантастики место, где что-то взорвалось. Никакого отношения к «Пикнику на обочине» это не имеет.
«Как вы считаете, было ли у Высоцкого то, что называется жизнетворчеством, или он только артист?»
Вот я писал об этом… Да, спасибо, Юра Плевако мне прислал сразу же «Море» Валериана Гаприндашвили, гениальное это стихотворение:
Море мечтает о чем-нибудь махоньком,
Вроде как сделаться птичкой колибри
Или звездою на небе заяхонтить,
Только бы как-нибудь сжаться в калибре.
Но всё равно, понимаете… Да, это Пастернак, но это такая маяковщина! Он так поёт с чужого голоса! Ну, это гениальные стихи, но они сделаны не в своей манере. Поэтому перевод — ничего не поделаешь — это такое занятие всё-таки достаточно подневольное.
Так вот, я возвращаюсь к Высоцкому. Как раз сейчас выходит… Кохановский (дай бог ему здоровья, люблю я очень этого человека) сделал прекрасную книгу «Всё не так, ребята…», где собрал порядка 50 разных мемуарных свидетельств о Высоцком. И там, понимаете, выясняется странная вещь. Выясняется, что Высоцкого-человека почти никто не помнит. Помнят песни, первые знакомства с ними, помнят роли, а как человек… Он не только не занимался жизнетворчеством, а он вообще, кажется, почти не жил. Он только снимался, пел, страшно много концертировал, довольно много сочинял (хотя меньше, чем ему хотелось бы), но Высоцкого-человека почти нет. Нет остроумных реплик, нет мучительных романов.
Романы были в основном, надо сказать, довольно потребительские — ну, такое удовлетворение физиологической потребности. Даже с Мариной Влади, мне кажется, там никаких особенных чувств не было. Там был восторг действительно, был невероятный интерес. Наверное, была и любовь, но эта любовь не была чем-то из ряда вон. Это не была любовь Брюсова к Нине Петровской. Понимаете, это не было порочной какой-то драмой, это не было страстью. Это было нормальным союзом двух хороших артистов, и кстати говоря, с очень сходными биографиями.
Поэтому я не думаю, что Высоцкий-человек представляет интерес. Высоцкий — это такой инструмент… ну, понимаете, инструмент Бога, если угодно. Ну а Есенин? Что мы знаем о Есенине-человеке? Да почти ничего. Фигура типологически очень близкая. Знаем, что пил много. Но это он как раз для того и пил, чтобы не быть человеком. Потому что есть люди, которые реализуются только в искусстве, а в жизни они совершенно беспомощные. Есенин в жизни абсолютно беспомощен: он не разбирается в людях, ему с ними скучно, в общем, ему тяжело с женщинами, они что-то требуют от него всё время. Вот Шпаликов — того же типа личность, мне кажется.
«Почему бы Астрову не жениться на Соне? Почему ему надо Елену Александровну? Он бы за полгода отношений её возненавидел».
Саша, не факт. Понимаете, я вот очень люблю повесть Шарова «Хмелёв и Лида». Шаров гениальный сказочник, но у него и реалистическая проза хорошая. В «Хмелёве и Лиде» — там медсестра из добрых чувств взяла парализованного майора из госпиталя и стала с ним жить. И действительно возненавидела его, потому что нельзя ради абстракции действовать в жизни. Вот Соня хорошая, но Астров её не любит, и у них бы ничего не получилось. Это к вопросу о том, что иногда хорошие любят плохих.
«Конечно, Зилов мерзавец». Спасибо, что вы согласны.
«Гельман из ПЕН-центра тоже вышел».
Я очень рад за Александра Гельмана, хорошего поэта прежде всего (он в последние годы стал писать стихи очень хорошие) и замечательного драматурга. Правильно он всё сделал. Но я не понимаю, зачем он туда входил. Потому что Гельман уж как-нибудь в свои годы, достаточно почтенные, хотя ещё и очень творческие и активные… И вообще, по нынешним временам это не старость, но в эти годы он не нуждается ни в каком самоутверждении. А что там делать-то, Господи?
«Уже сейчас у нас есть предпосылки к будущему, где люди добровольно будут жить, как амёбы, внутри виртуальной реальности, имитирующей всемогущество».
Нет, Денис, такого не будет. Объясню вам почему. Потому что человек — это инструмент для ускорения (помните, как у Шекли — Ускоритель), инструмент для роста. Я Шекли спросил: «Почему вы его сделали Ускорителем?» — «Because of the Spirit!» — благодаря духу, из-за духа его! Дух человеческий — он требует ускорения. Без духа ничего не делается. История — это история духа, а не производительных сил. Так что не надо, пожалуйста. Никакой Матрицы не будет. Матрица — это очень убедительный кошмар братцев, а ныне сестриц Вачовски.
«Не хотите ли вы пригласить в «Литературу про меня» Таню Устинову?»
Да, Таня Устинова… Ну, Татьяна Устинова, назовём её официально, хотя для всех своих читателей она, конечно, Таня. Татьяна Устинова будет у меня в ЦДЛ 20 февраля. Приходите. Не знаю, в какой степени волшебное слово «Один» вам поможет. Думаю, что кому-то и поможет, если мест не будет. Но Татьяна Устинова — да, культовый автор детективов.
Понимаете, за что я люблю Устинову? У нас с ней есть общая любовь — это английская нравоописательная литература второй половины XIX — начала XX века: Троллоп (понимаете, вот такие вещи), Элиот и прочее. И я собираюсь её позвать потому, что мораль в её текстах есть, и она всегда человеческая, нормальная. И мне вообще с Устиновой интересно поговорить, она журналист в прошлом. Так что Устинова, конечно, будет. Приходите. Я примерно знаю, почему вы спросили. Потому что я перед Новым годом её анонсировал. Но вот позвать её на Новый год я не сумел, а в понедельник, 20 февраля, будет живая Устинова, пожалуйста.
Вот уточняют, что полушария Магдебургские. Спасибо большое.
«Отпуск в сентябре» — да, действительно Мельников». Ура! Вот видите, я иногда и без Интернета что-то помню.
«Прокомментируйте ситуацию…» Пожалуйста! Я уже прокомментировал ситуацию с ПЕН-центром.
«Несколько слов о «Таинственной страсти». Я говорил много раз: да, мне нравится эта книга. Она мне представляется и объективной, и увлекательной.
«Я о «Предварительных итогах» Трифонова. После «Долгого прощания они меня несколько разочаровали. Что посоветуете, чтобы зацепило, как «Прощание»? А то там совершенное волшебство».
Ну, прежде всего — «Другую жизнь». Это самая совершенная книга Трифонова, точная и глубокая. Думаю, что во многом очень хороши и «Время и место», если читать без последней главы, написанной по просьбе жены (потому что так-то герой умирал, но ей захотелось, чтобы он жил, он увидела в этом мрачное предзнаменование). «Старик» — сильная книга. «Дом на набережной».
Понимаете, почему вас разочаровали, Костя, «Предварительные итоги»? Потому что мы любим хороших людей, а «Предварительные итоги» написаны о плохом человеке, о неприятном. Мне кажется, что эта такая, знаете, его внутренняя речь, его монолог — немножко это напоминает то, что Набоков называл «несвежим душком пожилого мужчины». Да, вот он такой: он пожилой, он несвежий, он довольно противный. Но именно для Трифонова в этот момент интересен такой персонаж, ему интересен советский конформист. А чего всё про хороших-то писать? Кстати говоря, и «Другая жизнь» — она тоже ведь не об очень хороших людях написана.
«В мире глобализации (а потом и сингулярности) не может быть глупых или умных, потому что всё будет унифицировано. Будет современная Вавилонская башня, максимизирующая скорость познания».
Денис, ну вот в том-то и ужас, что скорость познания — это не есть скорость ума, это ещё не быстроумие. Скорость доставки почты, скорость получения справки не делает человека умнее. Вот умение, как говорил Пушкин, в одно мгновение сообразить множество разнородных вещей — вот это и есть вдохновение. «Обнявший, как поэт в работе, // Что в жизни порознь видно двум». Умение сопрячь порознь видные, равноудалённые, разносторонние вещи — вот это вдохновение, это мозг. А попытка описать будущий мир как мир унифицированного стремительного познания — это како