Вот Симонов, например. Почему его так безумно заводила Серова? Потому что она была вдовой знаменитого лётчика, «сталинского сокола», с которым он никогда не мог бы сравняться даже как самый титулованный писатель. И он потом тоже опять женился на вдове. Его следующая жена — Лариса — была вдовой Гудзенко. Откуда вот это тяготение к чужим вдовам? Кстати говоря, я писал грешным делом (может быть, это и не очень удачная версия), но ведь и русская поэзия — такая военная, батальная, акмеистическая — досталась ему как вечная вдова Гумилёва, он подхватил после него эту традицию. Да, наверное, «Муза как вдова» — это такая действительно тема для русской литературы крайне характерная.
И в этом смысле, может быть, Ростопчина… Нет, не Ростопчина. Ростопчина как раз не влияла, скажем, на карьеру Лермонтова, потому что… Вот это было бы симметрично, как говорила Ахматова, это было бы хорошо, если бы он был влюблён в Ростопчину, поэтессу. Но он был влюблён в Лопухину, которая была замужем, и замужем за человеком много старше себя. И вот, может быть, это тоже каким-то образом особо привлекало. Во всяком случае, идеальная муза — это женщина, которая не может тебе принадлежать, потому что конкуренция уже невозможна, потому что ты не можешь конкурировать с мёртвым мужем.
Вот ещё что важно для музы: она должна понимать в стихах. Мне, конечно, приятнее было бы думать, что это не так, потому что это подчёркивало бы некоторый альтруизм поэта, его способность влюбиться в простого человека. Вот сейчас довольно широко обсуждаются с подачи Андрея Василевского в Фейсбуке цитаты из прозы, из старой прозы Самойлова. Вот он говорит, что лирический герой Бродского интересен читателю, а читатель Бродскому не интересен. Ну, может быть, это не совсем так, но это тоже оппозиция сверхчеловека.
Вот так и здесь. К сожалению (или к счастью, тоже не знаю), поэт всегда интересен, потому что он не от мира сего. Должна ли женщина его понимать или он должен быть для неё загадкой? Я думаю, что должна понимать всё-таки, потому что если она не понимает, то это игра в одни ворота. Мне, например, всегда было важно почему-то очень, чтобы женщину, которая меня вдохновляет, женщина, которую я люблю, чтобы её интересовали стихи. Вот Арканов, кстати, когда-то сказал: «Мои требования к женщине очень просты: она должна быть худой и любить джаз». Я сейчас подумал… В общем, это необходимые и достаточные условия. Ну, мне не обязательна любовь к джазу, я его сам не люблю, но она должна любить то в стихах, что нравится мне. Худой она быть совершенно не должна. Она должна терпеть толстых (это другое) или тянуться к толстым, а это обычно удаётся худым.
Но если говорить серьёзно, то, конечно, без любви, без понимания каких-то общих вещей, боюсь, союз невозможен. Вот говорят: «Пушкину нужна была пустота, потому что он сам был абсолютная полнота». Я не согласен с этим. Во-первых, Наталья Николаевна никогда не была музой и вдохновительницей. Она была смутным объектом желания, а это совсем другое дело. А вот Керн — она понимала. Судя по тому, как она относилась к Пушкину, как она обожествляла его, она понимала. И не зря он ей писал о тайном сходстве, о сходстве голосов. Это тоже, в общем, великая вещь.
Что касается муз XX века. Вот здесь как раз отличительная их особенность заключалась в том, что поэт выбирал, как правило, женщину из другого социального слоя, потому что вот классовая мораль именно в XX веке была особенно ясна, особенно наглядна.
Кстати, тут спрашивают меня: «Можно ли сказать, что Ахматова была музой Гумилёва?» Нет. Ахматова была больше всего похожа на его представления о музе, но сама она его музой, я думаю, не была, потому что он вдохновлялся с равной лёгкостью и героиней цикла «К синей звезде», и думаю, что Ларисой Рейснер, тогда совсем юной, и думаю, что Аня Энгельгардт его волновала. У него была такая муза, которую он за всю жизнь так и не встретил — печальная девочка. Но эта печальная девочка должна была его любить, а Ахматова была, по-моему, слишком оскорбительно к нему холодновата.
А вообще большинство великих, крупных поэтов XX века выбирали женщину принципиально или другого класса или других занятий. Вот почему это так было? Потому что поэту надо же всегда завоёвывать, штурмовать. Поэтому ситуация «лирик влюблённый в физика» очень была распространена. Ну, вспомните у Окуджавы: «Строгая женщина в строгих очках мне рассказывает о сверчках». Вот это такая любовь к строгой женщине в строгих очках. Человек занят серьёзным делом — а тут мы со стишками!
Я думаю, что любовная история Павла Антокольского… А мы знаем от Гейне, что поэт неблагоприятен театру. Антокольский — самый театральный из русский поэтов — был страстно влюблён в Зою Бажанову, прожил с ней почти пятьдесят лет. И вот Зоя Бажанова — это, пожалуй, именно случай классической законченной актрисы. Он — поэт его страстями, с его серьёзностью. А она его спасала своим легкомыслием, своим чувством собственного достоинства. Правильно вспоминал кто-то из его учеников: когда Антокольский уже готов был пойти на компромисс, Зоя Бажанова с великолепным легкомыслием умела ему это запретить.
То есть вот это тяготение к какой-то противоположности и, если угодно, к противоположности в том числе и профессиональной, — наверное, отчасти, это диктуется тем, что поэту всегда нужен другой, иной, непохожий, А слишком похожий его отталкивает. Именно поэтому наиболее, по-моему, подходящая Маяковскому женщина — Лавинская — так никогда и не вытеснила Лилю.
Ну а мы с вами услышимся через неделю. Пока!
27 января 2017 года(Владимир Высоцкий)
― Алло. Здравствуйте, дорогие друзья. Мы с вами сегодня по-прежнему разговариваем по Skype, но уже через неделю будем говорить, естественно, из студии, потому что я во вторник возвращаюсь из довольно долгой и весёлой поездки. Теперь я опять попытаюсь сначала ответить на вопросы форумные.
Естественно, очень много пишут с просьбой рассказать о том, почему, на мой взгляд, Америка выбрала Трампа и что сейчас там поменялось. Понимаете, мне представляется, что трамповская повестка довольно сильно наскучила уже всем читателям отечественной прессы. Получается в самом деле, что в России никаких других новостей нет. Трампизм опознаётся очень многими российскими так называемыми консерваторами стилистически, а не идеологически. По стилю это действительно близкий нам персонаж. Какие там взгляды и какие будут действия — судить пока очень рано.
Мне кажется, что Америка выбрала не Трампа, а вызов. Они выбрали ситуацию, в которой страна может в очередной раз поставить перед собой некие задачи — довольно сложные, довольно даже, пожалуй, экзотические — и их решить. Без таких вызовов страна не живёт. Вот если Россия, скажем, выбирает Путина, то можно предположить, что она выбирает его на 20 лет или около того. Если Америка выбирает Трампа, то это значит, что она выбрала не Трампа, а турбулентность. И эта турбулентность на ближайшее время будет определять американское будущее.
Все здесь — и те, кто за Трампа, и те, кто против — относятся к происшедшему, как к новым интересным временам, как к шансу заново для себя что-то определить. Мне тоже, в общем, когда я здесь внутри нахожусь, это довольно увлекательно. Я не могу сказать, что меня всё устраивает. Я, в общем, отчасти солидарен с людьми, которые вот таким причудливым образом перевели часы вперёд, поставили их ещё на полминуты ближе к ядерному апокалипсису. Но я, как вы знаете, ведь не из тех людей, которые везде видят апокалипсис. Скорее наоборот — я такой оптимист. И поэтому мне кажется, что всё происходит пока правильно, происходит интересно. К тому же чрезвычайно интересно поучаствовать в совершенно исчезнувшей сегодня в России всякой митинговой активности, в политических дискуссиях и прочих усладительных вещах, позволяющих нам забыть о нашей смертности, конечности, бренности и так далее.
Предложений насчёт лекций чрезвычайно много, и совершенно разнообразных, но мне пока близки те, кто просит поговорить о Высоцком в связи с его недавно прошедшим очередным днём рождения, правда не круглым. Тут есть, во всяком случае, некоторый повод для размышления. Кроме того, чрезвычайно много вопросов по русской классике: сохраняет ли она какое-то всемирное значение, с моей точки зрения, интересна ли она в мире и не варится ли она в собственном соку? Вот о весе русской культуры в мире и о Высоцком. Я вот пока выбираю, я окончательно не решил. Какие будут предложения — давайте я их с удовольствием рассмотрю.
Есть предложение, исходящее тоже от одного человека, поговорить про Евгению Гинзбург, про её книгу «Крутой маршрут». Я перечитал эту книгу по вашей просьбе (Андрей, сразу к вам обращаюсь), но я пока не увидел там чего-то принципиально нового, о чём я мог бы сказать. Не могу сказать, что Евгения Гинзбург кажется мне прозаиком, так скажем, шаламовского накала или солженицынской дискуссионности — при том, что она великолепный человек и автор великолепной книги, просто замечательный образец мужества и достоинства. Посмотрите. Может быть, действительно будет какой-то у меня… будет возможность об этом поговорить когда-нибудь отдельно в общем контексте лагерной прозы 60–70-х годов.
Так получилась, что большая часть вопросов — во всяком случае, интересных и для меня привлекательных — пришла на форум. Но и в почте содержится их достаточное количество. Как всегда, в первый час отвечаю на форумные, то есть общедоступные, а там поглядим.
Что я думаю о Льве Толстом, который утверждал, что все религии говорят об одном и том же? И сразу же: что я думаю о Русском расколе? За кого я? Это вопрос из почты. За кого я — за старообрядцев или никонианцев?
Что касается экуменизма Толстого и толстовской убеждённости в том, что все мировые религии учат примерно одному и тому же. Это, конечно, не так. Я много раз говорил о том, что толстовская энергия заблуждения — она помогала ему создавать художественные шедевры, но далеко не всегда позволяла высказываться по делу. Впрочем, кто мы такие, чтобы исправлять Толстого? Но совершенно же очевидно, что буддизм и христианство различаются очень резко — и стилистически, и эмоционально, и исторически, и как хотите. То есть можно сказать, что все религии существ