не кажется, а мыслителем-то он не был. Ну, это бог с ним, ладно. Как говорил Костя Михайлов, когда мы ещё вместе работали в «Собеседнике» (сейчас он руководитель «Архнадзора»): «Ленин не философ, он политик с некоторыми философскими убеждениями… взглядами».
Кстати, меня поразило, сколько сразу радостно набежало людей, злорадно наблюдающих за программой «Один», слушающих её и читающих лишь затем, чтобы дождаться, когда я ошибусь. Вот это как-то в России очень странно. Я помню, как Ольга Седакова написала очень удививший меня какими-то злыми, странно такими скрытными чувствами… когда я «Дуинские элегии» Рильке по усталости обозвал «Дунайскими». Это, конечно, непростительный грех. Но вот я, который так люблю Ольгу Седакову… Я рискнул бы сказать, что я преклоняюсь перед ней, я так восхищаюсь её личностью, её творчеством, её дружбой с Ватиканом. И вот вдруг такая неожиданная холодность, а с другой стороны — такая скрытая злость, такие нехристианские чувства. Непонятно — почему.
И ничего плохого ей не сделал. А может быть, я раздражаю её просто тем, что я вот читаю эти лекции? Иногда кто-то говорит: «Это шоуменство от литературы». Хотя ну что шоуменского в том, чтобы профессионально и увлекательно о чём-то рассказывать? Давайте я буду зануден, как много занудных людей, полагающих занудство главной профессиональной добродетелью… Боже упаси, я не имею в виду Ольгу Седакову, которая всегда так интересно, так увлекательно пишет, так прекрасно обо всём говорит! Да боже упаси! Конечно нет!
Но удивительно вот это число людей, злорадно ожидающих в кустах (я, конечно, не имею в виду Ольгу Седакову, я имею в виду других, которых я не буду называть), злорадно пишущих о любой ошибке. Вот выскажешь какую-нибудь идею, которая сколько-нибудь представляется интересной, — об этом они промолчат. Но стоит мне оговориться как-то, или даже им покажется, что я оговорился, вот им покажется, что я приписал Куприну «Гиперболоид», хотя я не мог бы этого сделать и в страшном сне… Там сразу написала одна критикесса, Виктория Шохина, бесконечно мною уважаемый человек: «Может, он пьян был». Вика, я не пью десять лет! Ну, что сделаешь? Иногда вот так как-то… Ничего не поделаешь, иногда неправильно тебя поймут.
Но вот удивительно это количество людей, которые злорадно, с наслаждением ждут твоей оговорки. Ребята, я умру обязательно! Не бойтесь, пожалуйста! И тогда вы сможете получить и мою программу, и мою долю славы. Ну, просто вопрос, что вы можете до этого не дожить. Но это обязательно произойдёт! Программа «Один» не по той, так по другой причине обязательно прекратит своё существование. Подождите впадать в истерику! Может быть, давайте как-то друг друга любить, как-то замечать удачи друг друга, а не фиксироваться на проблемах.
Ну, впрочем, то, что некоторые на них фиксируются — это мне тоже очень лестно. Это напоминает мне классический анекдот, когда мальчик в английском доме до восьми… Видите, у меня анекдоты пошлые, избитые, вы все их знаете. Когда мальчик до восьми лет не разговаривал, а потом вдруг заговорил и сказал: «Кофе холодный». Ему говорят: «Да что же ты молчал всё это время?!» — «До сих пор дома всё было нормально». Может быть, просто какие-то мои удачи вы воспринимаете как норму, а неудачи мои любые — скажем, назвал «Дунайские элегии» «Дуинскими», или наоборот — они для вас катастрофа, потому что вы уж очень привыкли к хорошему и ровному фону. Тогда я счастлив.
А теперь — что касается «Гиперболоида инженера Ленина». Почему я думаю, что это Ленин? Кстати, портретно Гарин очень похож на то описание Ленина, которое даёт Куприн. Вот эти адски огоньки в глазах, похожих на ягоды шиповника. Гарин вообще по описанию на Ленина похож. Поза — стояние фертом (упомянутое, кстати, у Горького в известном очерке). Раскачивание с пятки на носок. Острая бородка клинышком. Увлечённая, наглядная, простая речь. Малый рост. Страшная заряженность энергией. Вообще этот бесовский азарт, который во всей его личности так заметен. Мне кажется, что это очень характерные, очень узнаваемые черты.
Хотя узнаётся там немножко и Гарин-Михайловский, автор бессмертной тетралогии о Тёме. Не только «Детство Тёмы», там всё хорошо. А «Гимназисты» — какая прелестная вещь? А «Студенты»? А «Инженеры»? Но Гарин, конечно, не того масштаба фигура, потому что Гарин Толстого — это диктатор, всемирный диктатор. И идея этого романа, написанного как кинематографическая книга, как сценарий, такое упражнение в экспрессионизме, упражнение в экспрессионистском кино под сильнейшим влиянием европейского и прежде всего немецкого кинематографа, который вообще на русскую литературу произвёл сильное впечатление… Возьмите влияние «Кабинета доктора Калигари» на Кузмина и так далее. Несмотря на явную экспрессионистскую закваску этой книги, несмотря на её беглую, поверхностную репортажность, там именно потому, что автор не задумывается (он, вообще-то, не мыслитель), схвачены очень точные вещи.
Это история о том, чем кончает русский диктатор, чем кончает вообще любой диктатор. Гарин, который спит под потёртым пиджачком, переживая во сне разные занимательные истории, и Зоя Монроз, которая рядом читает альбом о своём дворце и о своих нарядах, — это крах всякой диктатуры. И он неизбежен. И неизбежен он именно потому, что замах переделать мир всегда кончается катастрофой. Побеждают-то Роллинги, понимаете, хотя Роллинг потерпел своё главное поражение, и Зоя Монроз от него ушла, и капитал тоже проиграл. Но дело в том, что капитализм — он основан на слабостях человеческой натуры. А любая вера в диктатуру основана на завышенном представлении, как ни странно, на завышенном представлении о человеке. Человек же для диктатора не раб. Диктатор делает не ради рабов свои перевороты. Он ради себя это делает — для того, чтобы утвердить свой образ сверхчеловека.
Гарин сделал переворот ради Гарина и таких, как он. Кстати говоря, в романе он не один такой. Шульга тоже, насколько я помню, имеет черты Гарина. Он же сделал этот переворот для сверхчеловека, а человек он не сверх, он обыватель, он хочет остаться обывателем. Это помните, как в гениальной, пронзительной антиутопии Толстого «Союз пяти». Ну, раскололи они Луну. Ну, напугали они человечество. А дальше что? «Не могли бы вы подвинуться? Мы в вашем дворце хотим сделать танцпол». Всякая диктатура кончается тем, что во дворце делают танцпол. Вот это надо понять.
И «Гиперболоид инженера Гарина»… Ведь почему он собственно гиперболоид? Потому что гипербола, преувеличение — преувеличение человека, человеческих возможностей, великих исторических катаклизмов. Всё это — мечта. И вся эта мечта так трагически разбивается о пошлейшую, буржуинскую действительность! Ну, о чём тут говорить? И конечно, то, что этот роман так точно предсказал конец вот этого самого… конец великих переворотов — это делает честь не уму Толстого, а его интуиции, потому что умом не только Россию, а историю прежде всего не понять. История понимается вот таким странным прозрением, таким сверхчувственным прозрением, если угодно.
«Прочёл первую часть «Тобола», мне очень понравилось, — ну, имеется в виду книга Алексея Иванова, — Масштаб просто завораживает. Прочли ли вы? И что можете сказать? Спасибо. Равиль, Канада».
Равиль, может быть, именно то, что вы живёте в Канаде, может быть, это вас как-то и заставляет так скучать по российской фактуре. Мне «Тобол» показался шагом назад по сравнению с другими текстами Иванова. Но давайте дождёмся второй части. Она, может быть, что-то мне откроет такое, чего я там не увидел пока.
«Может быть, уход людей в Интернет — это и есть уход люденов с радаров? Если проследить историю развития видеоблогов, там можно выделить свои Золотой и Серебряные века и своих представителей».
Артём, если бы уход в Интернет способствовал как-то уходу с радаров или, больше того, способствовал хоть в какой-то степени формированию нового человека — это было бы прекрасно. Но Интернет как раз — это «Что же делать, если обманула та мечта, как всякая мечта?». Новые люди сформируются вне Интернета. Или, по очень интересной интуиции Пинчона, они могут образоваться… Я имею в виду роман вот этот последний — «Кровоточащее лезвие» («Bleeding Edge»), который так странно у нас переведён как «Край навылет». «Bleeding Edge» — это как бы передовая технология, ведущая к катастрофе, обозначим это так.
По догадке Пинчона, новое человечество сформируется не в Интернете, а в секретном, тайном, подпольном Интернете, который называется у него «DeepArcher», что переводится ещё и как «departure», то есть «отбытие». Не просто «глубокий лучник» (я предложил перевести как «РазЛучник»), а как «deep archer», как «глубокое погружение», «отбытие». То есть люди сформируется не в Интернете, который тотально прозрачен, а в какой-то скрытой сети, которую не все видят и до которой только самые умные доберутся. Да, может быть. Надеюсь. Но Интернет пока привёл не к тому, что там общаются души, а к тому, что там общаются тщеславия. Вот это для меня во всяком случае очень опасная и неприятная крайность. Я не думаю, что новые люди найдут убежище в Интернете. Пока задача новых людей — это найти убежище из Интернета.
«Ваше отношение к фильму «Неотправленное письмо»?»
Если вы о к калатозовской картине, дай бог памяти, 1959 года, в которой так блистательно сыграл Смоктуновский (это, по-моему, одна из первых его больших ролей) и очень сильно сыграл Ливанов… Самойлова как раз там, мне кажется, довольно слабо сработала, потому что на инерции «Журавлей»… Сейчас я, кстати, проверяю насчёт Смоктуновского. Я эту картину последний раз пересматривал года два назад. У меня есть ощущение, что при всём своём совершенстве, при замечательной совершенно по-прежнему операторской работе (ну, Урусевский есть Урусевский, понимаете), при поразительных совершенно прозрениях и догадках, мне показалось, что эта картина всё-таки вторична немного по отношению к самому себе, недостаточно… Да, Смоктуновский. Это первая большая его роль, Сабинина он играет.