, а не на бюрократию, а потом мы будем с вами разговаривать и к вашим советам прислушиваться. Особенно меня интересует… Впрочем, понимаете, а какие претензии к Минкульту, когда члены епархиального совета — некто Василик — пообещал, перечислив через запятую с малой буквы меня, Вишневского и еще нескольких людей, до которых, я думаю, ему еще прыгать и прыгать, место у параши (ну, вероятно, где-то в аду, потому что ну так они себе представляют ад). И в такой лексике они сейчас занимаются своим богословием. Ну проще всего было бы, конечно, ответить что-нибудь в их тональности, но не можем же мы себе это позволить, из элементарной брезгливости не можем. В принципе, нормально было бы, конечно, этого не замечать, но я благодарен таким персонажам именно, прежде всего за наглядность, потому что когда представитель церкви начинает вот эти вот парашливые гнать свои предъявы (простите за выражение, я просто перехожу на их лексику), уже не нужно никого разоблачать: действительно, сами придут и сами все покажут. Конечно, ничего кроме омерзения это вызывать не может. Что касается самого объединения, тенденция, когда сокращается финансирование ВУЗов, когда прекращается финансирование фильмов (или во всяком случае оно становится сугубо идеологическим), когда все армии и ничего пенсионерам, как-то стыдно в этих условиях требовать денег на культуру. Но зачем тогда увольнять людей, пытающихся высказывать нестандартные или во всяком случае неофициальные подходы к делу? Сейчас уже под угрозой увольнения находится Никита Елисеев — кстати говоря, гость нашей новогодней программы: его блистательное и очень смешное письмо по поводу предъявляемых ему претензий (что-то он там неправильно ключ вставил, или охранник на него наорал) ходит довольно широко по Сети, почитайте. Елисеев вообще хорошо пишет. И вот то, что человека, который 30 лет беспорочно работал в этой самой библиотеке (сколько раз я сам пользовался его консультациями, доставая для работы редкие книги), человек, который прославился своими блестящими переводами с немецкого и только что вышедшей книгой Хафнера и своими литературно-критическими статьями, не имеющими аналогов по холодной язвительности и точности — вот этого человека пытаются одергивать в тоне абсолютно фельдфебельском. Оно, конечно, тоже хорошо для наглядности, потому что сразу видно, кто есть кто. Но дело в том, что эти люди наглядности не боятся. Поэтому я хочу просто всех, от кого это зависит, предупредить, что ситуация с Елисеевым может стать тем камнем, который стронет лавину. Ведь это вам не какие-то правозащитники, не Дадин, с которым лавина, кстати, была стронута, и я надеюсь, что он выйдет довольно скоро (все-таки Конституционный суд рекомендовал пересмотреть его ситуацию). Равным образом я хочу надеяться, что ситуация с Учителем как-то сдвинется с места, хотя я ничего хорошего не жду от фильма «Матильда». И, естественно, что ситуация с Елисеевым тоже может оказаться до некоторой степени чересчур наглядной. Хочу сразу сказать, что мы с Елисеевым заключили довольно серьезное пари: он утверждает, что будет уволен еще до конца недели, я — что его не тронут. Посмотрим, кто из нас более, так сказать, кассандрист, потому что ему, конечно, виднее со своей позиции, и думаю, что ему и труднее во многих отношениях. Но хочу всех просто привлечь, привлечь всеобщее внимание к этой великолепной, вопиющей, замечательной, наглядной стилистически истории. Минуту…
«Последователен ли Достоевский в своих высказываниях, то есть является ли он хорошим философом или противоречит сам себе?»
Видите ли, дорогой kerberon, я не убежден, что отличительным качеством хорошего философа является его последовательность. Но цельность какая-то, безусловно, системы Достоевского существует. Другое дело, что мы не описали эту систему глубоко. Мировоззрение Достоевского, в отличие от его художественной системы, текстов изучено недостаточно. У меня есть ощущение, что Достоевский — непрочитанный философ, непрочитанный писатель, иначе многие бы просто ужаснулись его мыслям, как ужаснулись недавно процитированному Юрием Богомоловым его фрагменту о войне. То, что бог открывается только через падение и счастье — только через страдание, можно прочесть не только в черновых тетрадях, а во многих совершенно открытых сочинениях. Вообще «Дневник писателя», мне кажется, до сих пор не проанализирован толком, потому что при советской власти все это было табу, к этому подходили с ермиловской запретительской страстью, а после советской власти Достоевский почти канонизирован и тоже поэтому не прочитан. Я не знаю, был ли он хорошим философом и каковы, по-вашему, критерии «хорошего» философа, но последователен он был, безусловно. И в этом смысле последовательность его позволяет говорить о нем в замечательном разоблачительном тоне, но не так, как Александр Глебович Невзоров, потому что Невзоров просто показал, как можно унизить Достоевского. Достоевский сам умел и любил унижать своих оппонентов, в частности, в статье о Страхове и польском вопросе, но мне кажется, что надо к нему подходить со стороны содержательной. Оскорбить Достоевского не штука, проблема в том, чтобы его понять и препарировать тексты. Мне кажется, что в этом смысле он достаточно последователен и нагляден.
«Имел ли Герберт Уэллс в своих романах те же аллюзии, аллегории, которые имел Булгаков, например, в «Пище богов» и «Войне миров»?»
Конечно, имел. Более того, мне кажется, что в этом смысле книжка Максима Чертанова об Уэллсе (в Англии уже, по-моему, переведенная) довольно показательна, потому что Чертанов первым у нас за большое довольно время попытался рассмотреть Уэллса именно как социального такого мыслителя, настоящего философа, монстра, в каком-то смысле как мастера социального прогноза. И, конечно, «Война миров» и в особенности «Машина времени», в огромной степени «Человек-невидимка» — это прежде всего социальные диагнозы и только потом уже фантастические опусы. Мне кажется, что Уэллс — одна из крупнейших фигур среди наследников Диккенса, среди Честертона, Моэма, Уайльда, Киплинга. Рассматривать его надо в этом контексте. Шоу, безусловно… Он величайший политический мыслитель в литературе начала века; прогнозы его очень горькие, в большинстве своем они сбылись, прежде всего говорю об «Острове доктора Моро». Вот тут, кстати, у меня был очередной курс лекций с детьми в «Прямой речи». Многие очень смутились, почему я рекомендовал детям читать «Остров доктора Моро». Но послушайте, я же предупредил, что это страшная книга, я предупредил, что она может лишить их сна, что… Там страшнее смотреть картинки, на мой взгляд (всякого человека-пуму и так далее), но это детская книга, это подростковое чтение. Почему бы детям его не дать? Вот у меня начинается завтра в пятницу гораздо более жесткий курс для подростков — там 3 романа рубежа веков: «Воскресение», «Дуэль» чеховская и «Конь блед» Савинкова. Меня многие спрашивают, во-первых, как туда попасть. Ну, волшебное слово вы знаете — слово «Один». Я не гарантирую вам места, потому что места куплены. Но вы можете… Как-то мы поставим стулья… Что-нибудь я придумаю, господи, ладно, приходите. Но меня часть спрашивает, почему я даю детям Савинкова. Да потому что это детское чтение, понимаете? Подростковое. Мы не можем с вами знать, что завтра будет в программе, потому что… Савинков ведь — о нем, кстати, тоже есть много вопросов в связи с моей статьей в «Дилетанте» — действительно довольно интересная фигура в том смысле, что он конституировал новый тип, описал новый тип человека, который пришел в начале столетия. Для этого человека прежде всего характерно отсутствие предписанных эмоций: вот надо раскаиваться, а он не раскаивается, надо бояться, а он не боится, надо отвечать взаимностью на любовь, он не отвечает. Это трагический тип: он хочет, но не может почувствовать то, что надо чувствовать. И вот остановить человека модерна очень трудно. Именно человек модерна, для него как раз и характерна прежде всего некоторая безэмоциональность, некая эмоциональная скудость. Бондарчук вот объясняет это тем, что его инопланетяне бессмертны, и человек модерна тоже как-то… Он, что ли, менее плотно окружен смертью, он практически бессмертен, он о ней не думает, а где нет смерти, там нет эмоций, это довольно элегантная версия. Мне кажется, что вообще общая черта человека начала века — это его презрение к морали. И остановить такого человека можно только одним путем — путем войны, о чем Савинков рассказал в своем на мой взгляд великом и недооцененном романе «То, чего не было». Мы сейчас живем среди того, что в этом романе описано, потому что реакция — это и есть удавшаяся попытка остановить модерн. А что модерн — это дело веселое и приятное, так этого не бывает: наоборот, человек модерна — такой, как Савинков — как раз и есть мокрец. Стругацкие очень точно написали, что «будущее всегда беспощадно по отношению к прошлому». И жрицы, между прочим, партеногенеза тоже беспощадны к мужикам из деревень, они рассматривают их как генетический материал в лучшем случае: приходят мертвяки, крадут женщин, мертвяки-роботы, как мы помним. Будущее приходит со своими критериями, а мораль будущему чужда, потому что оно приходит, чтобы наступить, будущее наступает, наступает на нас, наступает во всех смыслах: наступает как атакующая армия, наступает, как человек на жука, и наступает как новое время. В этом смысле Савинков, конечно, безумно интересен, потому что герои «Коня бледного» — это люди без чувств, люди без сострадания; они как в «Караморе» у Горького (много раз я цитировал) пытаются заставить себя мучиться совестью и не могут. Для того чтобы остановить их довольно страшных людей, как правило, человечество прибегает к одному и тому же очень действенному способу — оно устраивает войну. И эту войну мы наблюдаем.
«Есть ли шанс, что мы в ближайшее время прочтем серьезную прозу о Луганске и Донецке?»
Такого шанса нет. Мы можем прочесть прозу на эту тему, но в течение довольно долгого времени эта проза будет носить вторичный характер, как вторичный характер носят сами эти события. Мне придется сейчас говорить довольно жесткие вещи, и я хотел бы вас предостеречь от слишком буквальной их трактовки. Я когда-то уже писал о том, что это война писателей, причем война фантастов, и писатели очень горячо заинтересованы в том, чтобы сначала ее предсказать. Вспомним Федора Березина, который без всякого пиара серьезно и глубоко (правда, в очень плохих текстах) предс