альд написал этот роман, как мне кажется, о человеческой беспомощности вот этих внезапно состоявшихся, разбогатевших дуриком богатеев эпохи джаза. Они, как Гэтсби, славные ребята, но они совершенно беспомощны, в том числе в человеческих отношениях. Они не умеют с людьми, и поэтому так разрушительны, так отчаянны все их попытки устроить себе любовь, роскошь и так далее.
«Ваше отношение к «Молчанию» Скорсезе».
Великий фильм, безусловно, продолжающий христианскую тему, тему тему «Последнего искушения Христа». Если хотите, мы можем о нем поговорить в ближайшее время. А вот о «Ла-Ла Ленде» говорить не хочу. Это выдающаяся профессиональная работа, но глубокого высказывания личного я там не вижу. Может быть, надо пересмотреть. Вот что касается «Молодого папы» — на эту тему лекция тоже была вчера как раз, позавчера уже. Вызвала она почему-то у многих (я прочел в Сети) ощущение, что я растоптал картину. Нет, она мне не нравится, но она выдающееся высказывание, очень важное высказывание; то, что она сделана — это очень важно. Другое дело, что задача этого фильма — не проследить, так сказать, не сделать новый пиар христианства, не проследить участь христианства в современном мире, а прежде всего ответить на вызовы, на вызовы консерватизма, радикализма, так называемой новой консервативной революции (в терминах наших сегодняшних квазимыслителей). Я пытался объяснить, почему этот ответ несостоятелен, но важно, что задан этот вопрос. Мне кажется, что этот фильм об антихристе, как это ни ужасно, и я думаю, что Соррентино это и имел в виду. Об антихристе в том значении, в каком об этом говорил Владимир Соловьев в известной повести (не тот Владимир Соловьев, который Рудольфович, а тот, который автор «Трех разговоров»).
«Мы с моим другом обнаружили, что у нас очень похожие прабабушки — обе отличались по характеру от окружающих: любили ругаться (это было словно проклятие), обе родились в начале века, мужья погибли на войне, обе стали заядлыми коммунистками и писали жалобу на всех, ненавидели перестройку, Запад. Говорю без удовольствия: это были глупые и злые женщины. Как вы думаете, это совпадение, или есть ответственность советской страны за формирование таких характеров?»
Ну есть, конечно. Видите ли, Кирилл, подобный характер — характер Рахили, фанатички — описан у Горенштейна в «Бердичеве», но дело в том, что ваши прабабушки были, видимо, не деятельницы революционного подполья, а они были обыватели (обывательши). И в этом смысле как раз очень показательно, что первые, идейные были еще страшнее — вспомните стихотворение Смелякова «Жидовка», которое даже при жизни его не было напечатано. Смоляков написал там горькую такую, страшную правду: «В восемнадцатом [девятнадцатом] стала жидовка комиссаркой гражданской войны». В конце он ее, конечно, жалеет: «И гляжу [слежу,] удивляясь не слишком, совпаденьями жизнь не бедна, Как свою пенсионную книжку, сквозь окошко толкает она». Толкает перед ним, стоя в очереди, та, которая его допрашивала в 30-е годы (мы знаем биографию Смелякова). Дело в том, что действительно тип, порожденный советской властью, был тип неприятный, вы правы. Но мы наблюдаем сейчас — или вы наблюдали в случае бабушек — вырождение этого типа. В оригинале это были люди социально непримиримые, люди, готовые писать донос на незнакомого человека. Вы почитайте переписку Николая Островского, мне мать очень вовремя ее подкинула. Я очень любил роман «Как закалялась сталь», действительно любил, я считал его одной из лучших книг советских. Когда я почитал переписку Островского, когда он уже разбитый параличом, этот страшный полутруп лежит в Сочи и катает оттуда, из санатория, жалобы на работу местной комячейки, кому-то это может показаться страшным. Но с другой стороны, какая страшная, великолепная, упертая принципиальность, какое желание до последнего, пусть посредством кляузы, оставаться в строю (для него-то это не кляуза, для него-то это попытка навести порядок). И мне кажется, что эти люди лишний раз доказывают, что модернисты — люди неприятные, потому что для них ценности человеческой жизни ничего не значит. Но безусловно это люди дела.
«Он станет на стройке, как техник и жмот,
Трясясь над кривыми продукции;
Он тощими пальцами дело нажмет,
Он сдохнет,— другие найдутся».
Это характеристика Луговского, данная не с восторгом, а с ужасом («Большевикам пустыни и весны»). Поэтому вы подумайте лишний раз: ваши бабушки, действительно, наверное, были не шибко приятными людьми, но не будем забывать того, что все-таки эти люди были ориентированы не только на кляузы, а и на работу, и на какую-никакую независимость, на атеизм, на просвещение. Это были люди, у которых кое-что получалось, а не только они отравляли жизнь домашним. Просто в какой-то момент им тоже стало нечего делать, и мы столкнулись с вырождением этого типа. Да, этих кляузников я застал, но они были идейные ужасно, у них было великое прошлое.
«Прочитал статью Блока «О назначении поэта». Блок называет поэта сыном гармонии, то есть порядка, выделяет возложенное на него дело по гармонизации мира, а в конце говорил, что Пушкина сгубило отсутствие воздуха в набирающей силу эпохе Николая. Почему эти два стремления упорядочить хаос оказываются несовместимы?»
Jovibovi, милый, вы совершенно правы в своем противопоставлении двух понятий порядка. С одной стороны, на кладбище тоже порядок — это порядок полицейский. С другой стороны, есть высший порядок, гармонический. Поэт стремится гармонизировать реальность. Понимаете, мы же очень мало знаем Пушкина-политика: у нас есть только «Записка «О народном воспитании»», несколько писем Вяземскому, Нащекину, где он проговаривается, и то, конечно, это собеседники не его уровня. Пушкин пытается гармонизировать мир, в этом смысле его патриотизм отличается от казенного. А пытается ли Николай гармонизировать мир? Нет, он пытается его заморозить, а это совсем другое дело, потому что в результате его размораживания сносит крышу у этого мира, мы много раз это наблюдали. Тут же спрашивают, как я отношусь к стихотворению «Клеветникам России». Плохо отношусь. Но дело в том, что Пушкин выразил свою аристократическую позицию. У Пушкина позиция во многом сформирована 1812 годом, Царским Селом; неслучайно «Клеветникам России» написано в Царском Селе, где он в 1830-1831 гг. снимает дачу, особенно болезненно ощущает повторение ситуации 1812 года. Он боится новой войны, ему кажется, что Россия во враждебном окружении. Он в искреннем своем аристократическом патриотизме всегда отстаивает сторону России в ее противостоянии внешнему миру: «Я глубоко презираю свое отечество, но мне досадно, когда это чувство разделяет со мной иностранец». Это совершенно нормальная позиция, позиция аристократа, который не имеет выбора, который живет исходя из данностей, а не из убеждений. Убеждения бывают у интеллигента, а выбор аристократа сделан за него по праву рождения. Это не значит, что мне нравится стихотворение «Клеветникам России». Правильно сказал Писарев: «Не лучшая тактика — забрасывать противника растянутыми стихотворениями». Пушкин может хорошо написать все что угодно, но пафос этого стихотворения и самоподзавод, который я там чувствую, мне это, конечно, не очень нравятся. Мне гораздо больше нравятся иронические стихотворения Пушкина того же патриотического цикла — например, «Рефутация г-на Беранжера», хотя, как выяснилось, Беранжер был ни в чем не виноват, он отвечал другому поэту. Тут написал уже один квазифилософ, что я «и Пушкина готов критиковать за то, что он недостаточно соответствует либеральным меркам». Что такое «либеральные мерки», хотелось бы уточнить отдельно; хотелось бы вообще, чтобы люди, называющие себя философами, меньше занимались бы клеймением и больше смыслом, но должен сказать, что на мое отношение к Пушкину это никак не влияет. Пушкин тем не менее создатель русской культуры и что еще важнее — русской этики, христологическая фигура наша и, безусловно, лучший русский поэт не только своего века, но и всей русской истории. Хотя тут нет конкуренции на таких высотах, но это главная фигура в русской литературе. А что касается вызвавшего такой окрик со стороны консервативной общественности отношение к Саше Соколову, так Саша Соколов не нравился мне никогда — он вызывал у меня довольно резкие критические суждения задолго до того, как выяснилось его «крымнашистская» позиция. И о Бродском я судил довольно резко задолго до того, как было напечатано стихотворение «На независимость Украины», что не мешает мне признавать гениальность отдельных его сочинений, таких как цикл «Часть речи» или стихотворение «Колыбельная». Просто, понимаете, я могу себе позволить иметь претензии к любимым авторам. Я их люблю и знаю, я себе могу позволить полемику с ними. А вот те, кто любят расставлять всех по ранжиру и ничего толком не понимают, и никаких заслуг не имеют, кроме своего консерватизма — тем, конечно, нужно, как мне кажется, судить не выше сапога, потому что сапог и есть их идеал государственного и общественного устройства.
«Брюсов позволял себе провокативные стихи — например, «И Господа, и Дьявола хочу прославить я». Он сделал в конце концов выбор».
Брюсов, во-первых, написал эти стихи в порядке игры литературной: просто он с Гиппиус поспорил, что найдет там рифму к слову «дьявол». Но он еще раньше написал «Когда я в бурном море плавал…» Но у Брюсова была некоторая такая дьявольщинка в его поведении; правда, люди модерна очень четко разделяли жизнестроительство, жизнетворчество и быт. Это бесило, скажем, Ходасевича, который как раз был за последовательность, за гибель всерьез. Но у Брюсова в одной части его жизни были пироги с морковью, активная издательская деятельность, благополучный брак и самопиар, а в другой стороне его жизни — и он грамотно развел эти две свои ипостаси — роман с Надей Львовой, трагическая история с Ниной Петровской. Вокруг Брюсова людей косило довольно сильно, как и вокруг Михаила Кузмина, да и вокруг Бунина, кстати, тоже. Поэтому нужно разделять его быт и его эксперименты. Но ничего не поделаешь: для русского Серебряного века действительно характерна определенная провокативность. Сказать, что Брюсов сделал выбор, было бы не совсем правильно: с точки зрения Ходасевича он сделал выбор в пользу силы, в пользу власти. Он вообще всег