туманность, не желая или не будучи способен дооформить мысль. Настоящая поэзия Пастернака, мне кажется, великий Пастернак начинается со «Спекторского», произведения вершинного, и для меня особенно значимы, конечно, стихи Живаго. Я считаю, что лучше «Рождественской звезды» ничего никогда написано не было. Очень глубокое, сложное и страшное стихотворение «Сказка», великое стихотворение «Свидание». Мне не совсем понятна «Вакханалия» — я вот сейчас написал довольно большую об этом статью — потому что непонятно, о чем она, ее семантический ореол, ее образ шире ее фабулы. Но в любом случае поздний Пастернак не жиже, как писал Вознесенский («может быть, он понятнее, но жиже»), но он, мне кажется, умнее и экономнее в средствах; в каком-то смысле он чище. А графика «Сестры моей жизни» — это как графика его отца: множество штрихов вместо линий. Я люблю «Сестру», она производит на меня впечатление огромной дождевой свежести и счастья, но она не стала событием моей внутренней жизни, может быть, потому, что я поздно ее прочел. А «Спекторский» стал — может быть, потому, что я прочел его раньше: мы с матерью купили «Спекторского» в «Букинисте» на Арбате — первое издание, за большие, кстати, деньги — когда мне было 13 лет. «Спекторский» для меня стал таким событием, а «Сестра моя — жизнь»… Может быть, ее слишком все любят, поэтому это порождает какое-то отторжение.
«Знаете, почему не будет серьезных текстов про нашу войну? Потому что это пошлость, ложь и тотальный стыд»,— пишет тот же самый слушатель из Донецка.
Спасибо вам, что вы меня слушаете там.
«Каковы аналоги Савинкова «Действия без этики»?»
Я много раз об этом говорил — Лимонов. И неслучайно Ропшин — псевдоним Савинкова, а Лимонов — псевдоним Савенко. Убойная повторяемость этих фигур и внешнее сходство огромное (правда, стихи Савинкова хуже, чем стихи Лимонова, но немножко на них похожи тоже).
«Посмотрела фильм «2 дня» с Бондарчуком и Раппопорт. Есть ли будущее у этих двух главных персонажей?»
Знаете, смотря как они будут себя вести. Потому что с одной стороны, очень трудно представить людей, которые бы общались с такой силой поверх социальных барьеров. С другой стороны, будущее у них может быть, если либо физическое притяжение окажется сильным и неиссякающим, либо у них найдется общее дело, каковое они вроде как собираются делать. Да, может у них такое получиться. Просто, понимаете, меня не устраивает конкретно эта пара, потому что мне кажется, что Раппопорт играет слишком фальшивую такую, экзальтированную интеллигентку. Может быть, сознательно. Вот тот образ, который создает, скажем, Чурикова в «Теме», мне гораздо ближе. Есть ли будущее у героев «Темы»? Да, конечно, есть. И вообще я вам скажу: любовь же бывает не только по сходству, она бывает иногда и по противоположности. А вообще она дышит, где хочет. Просто я больше верю в, так сказать, любовь по сходству, в моей жизни так чаще было, но это не значит, что мой опыт универсален.
«Почему вы считаете Георгия Эфрона сверхчеловеком?»
Ну не сверхчеловеком, а представителем нового типа. Понимаете, даже физически это было очень заметно. Ну и потом в дневнике его одна из главных мыслей — это отсутствие предписанных чувств, это удивление перед собой. Да, великий был человек, нового типа абсолютно. К тому же совершенно утративший почву, потому что он почвы-то и не знал, понимаете: он был перевезен сначала из Чехии, Германию он не застал, из Чехии во Францию младенцем, из Франции в Россию, Россия не стала ему своей; из Москвы в Ташкент, в Среднюю Азию. Он не успевал пустить корни ни в одну почву — это тоже такая сверхчеловеческая черта.
«Знаю, что вам не нравится, когда поправляют (почему, нравится иногда), но все же у Кьеркегора в начале эстетическое, затем этическое и завершающая стадия человеческого развития — религиозное».
Так вы меня и не поправляете, я это и сказал, что у него в основании пирамиды лежит эстетика, а выше религия. Но мне кажется, что настоящая вершина пирамиды — это социальное, а не религиозное. Мог я оговориться насчет эстетического, ради бога, такие поправки меня всегда только радуют.
«Давайте, пожалуйста, про «Гадких лебедей»».
Будет обязательно, в следующий раз обещаю.
«Поделитесь мыслями о «Белых ночах» Достоевского». И есть вопрос о Чехове. Озвучили тезис Чехова, что «автор должен задавать вопросы, а не отвечать на них». Есть ли какой-нибудь рассказ Чехова для иллюстрации данного тезиса?»
Да, есть, конечно — та же «Дуэль». Там показана вся относительность всех ответов и абсолютная правда дьякона, который задает вопросы. Религиозное чувство у Чехова было как раз эстетическим по преимуществу, и неслучайно… Вот рассказ «Красавица» о религиозном чувстве рассказывает — о светлой грусти, которая возникает, о тяжелой, но светлой грусти, которая возникает при столкновении с прекрасным. И там же, кстати, относительность позиции фон Корена и Лаевского. И позиция дьякона справедлива потому, что, как пишет Чехов, по-моему, Суворину (это надо проверить; Юра Плевако всегда нас выручает — спасибо вам, Юра, и за книжки, и за консультации): «Полагаю, что есть вера в бога и неверие в бога, а между тем между «да» и «нет» здесь огромное поле». Да, это так и есть.
Еще раз голосование за Чехова — будет сделано.
«Травят ребенка в школе. Меня травили, жену травили, сейчас мой сын 11 лет тоже стал такой жертвой. Помню ваши слова: как только узнал о травле, ринулся переводить в другую школу. Жена против: гимназия, понты и вдобавок меня травили, это закалило мой характер. Как бы вы попытались убедить жесткого, лишенного эмпатии человека?»
Не стал бы убеждать, сказал бы: «Забираем из школы и все». Но если вы рассчитываете, если вы хотите убедить, расскажите о том, что происходит в результате. Покажите несколько случаев травли, которые заканчивались срывами, трагедиями, иногда убийствами. В конце концов дайте почитать «Кэрри». Я сложно отношусь к кинговскому дебюту (он сам этот роман считает не ахти какой удачей), но «Кэрри» — это полезная книга. Дайте просто прочесть и посмотрите, что будет. Травля — это кратчайший путь к тому, чтобы устроить трагедию из жизни. «Вот меня травили, меня и сформировало» — ну кто может такое сказать? И я прошел через опыт травли, и жена прошла через этот опыт. Именно поэтому мы можем… Ну нашим детям, слава богу, повезло: ни дочку, ни сына не трогали, они очень уживчивые, какие-то они более, что ли, мягкие и более веселые, их наоборот все обожают. Я даже думаю, хорошо ли это. Но Андрей, правда, сталкивался с такими вещами, он из них вышел, сумел, и оказалось, не нужно переводить. Но в вашем случае даже не надо убеждать, надо просто привести несколько примеров, взять ребенка за шиворот и перенести в безопасное место. Понимаете, а джунгли, а ночной лес, а общество маньяков — это все, наверное, тоже закаляет? Но это закаляет того, кто выживет.
«Мучаюсь, но читаю «120 дней Содома». В чем художественная ценность этого произведения?»
Ни в чем. Настоящий писатель всегда сосредоточен на писательстве. Де Сада интересовала сублимация его мучений. Творчество маньяков неинтересно; отсюда, кстати, его страшная плодовитость, выписывание себя. Понимаете, вот я сейчас, будучи в Чикаго в любимом своем музее аутсайдерского искусства посмотрел выставку Адольфа Вельфли. Я уже о Вельфли говорил: Вельфли — это такой человек, которого Бретон называл главным художником XX века. Почитайте, это довольно жуткая история. Он был маньяк, приставал к девочкам. Потом его научили рисовать, и он стал, деградируя стремительно интеллектуально, покрывал огромное количество бумаги выкладками, числами совершенно бессмысленными, нотами, которых не понимал, и вот этими дикими картинами симметричными. Потом есть подробное исследование того, почему они симметричны так, эти симметриады — потому что это постановка собственного эго в центр, он называл себя Адольфом Святым. Я думаю, что если бы фюрера кто-то вовремя начал лечить, он примерно такие же бы писал. Он исписал 25 тысяч страниц своей автобиографии: там его реальная биография как-то пересекается с космическими битвами… Ну дальше наконец все переходит в хаос цифр, в бред букв, и он этого до последнего дня писал. Его последнее автобиографическое произведение называлось «Похоронный марш», и он писал эти цифры днями и ночами. О чем это говорит? О том, что какая же страшная энергия, дикая сидит в маньяке, почему так трудно ему противостоять, если ее приходится выписывать на тысячах страниц. Я уже этой мыслью делился. Поэтому творчество маньяков не бывает интересно. Творчество де Сада художественных достоинств лишено. Главное преимущество, главный плюс, главное оправдание этого творчества заключается в том, что все эти тексты — это не убитые люди, не замученные женщины. Это сублимация зверства. Кто-то очень высоко ценит творчество де Сада, есть такие люди. Ну я же говорю, есть люди, которые творчество маньяков ценят высоко, ничего не поделаешь.
«Ваше мнение о стихах Арабова, и лучше бы о нем мини-лекцию».
В свете цветущей джугашвилифилии, пишет Юра, очень хороши ранние стихи Арабова:
Не верь латунным тугим усам.
Бесполезно мыкаться или биться.
Поскольку Сталин — это ты сам.
И выход единственный — самоубийство.
У Арабова есть много довольно стихов иронического плана, хотя и патетических при этом тоже. Я, честно говоря, вместе с Иртеньевым (мы только что об этом говорили в «Литературе про меня») считаю Арабова гением, нормальным таким гением. Проза его великая, стихи великие, особенно великая книга «Механика судеб». Я не обещаю лекцию про него, но о его книгах (прозе прежде всего) и особенно о романе «Чудо», который я считаю великим, я готов как-нибудь высказаться поподробнее. Вернемся через три минуты.
РЕКЛАМА
Я еще немножко поотвечаю, потому что приходит огромное количество приятных, интересных, важных вопросов, а потом перейдем к Чехову.
«Помогите разрешить коллизию. Онтологически боюсь читать масштабные произведения Солженицына — не могу забыть «Матренин двор», локально замкнутый в человеческом сюжете. Разный ли писатель Солженицын?»