Я к Солженицыну отношусь с большим уважением. Не говоря о том, что «В круге первом»… Твардовский не зря говорил: «Это велико», — по свидетельству Трифонова. Да, это великий роман. Можно по-разному к нему относиться, называть это соцреализмом, но там есть действительно великие куски — всё, что касается линии Володина, всё, что касается «Улыбки Будды», потрясающей темы абсолютно. Солженицын же гениальный памфлетист, как и Достоевский, он замечательный сатирик. И всё, что он пишет, бывает действительно иногда и прицельно, и смешно, и точно; у него нет такой патетики избыточной. Я его считаю очень умным человеком, прежде всего, и, конечно, великим писателем. Что тут говорить? Но мнение Войновича — это мнение Войновича. На таких высотах уже собственно конкуренции нет прямой.
«Вы планируете вторую лекцию о «Молодом Папе». Вы хотите развить тему Антихриста?»
Нет, про Антихриста я всё возможное сказал. Там же, понимаете, в «Молодом Папе», в лекции о нём, присутствуют пять возможных контекстов, в которых этот сериал можно рассматривать. К сожалению, те выжимки из лекции, которые напечатаны, они не дают о ней ни малейшего представления. Там полтора часа разговоров. Пять разных контекстов, я их сейчас перечислять не буду.
Один из них — да, возможно, действительно, что эта книга… ну, там книга в основе, но возможно, что это сериал об Антихристе, потому что мы же не знаем, как Соррентино относится к этому герою. Герой довольно-таки выхолощенный, довольно-таки в общем-то пустой; кроме внезапности и достаточно противоречивых высказываний, там ничего нет. Мне могут возразить, что и само христианство противоречиво. Да, но не до такой же степени. Другое дело, что, может быть, поведение этого Папы даже не столько христианское, сколько дзэнское — провоцирующее, ставящее в тупик. Но вот тогда возникает шестой контекст, о котором я и хочу поговорить, наиболее для меня значимый сейчас.
Этот сериал (вроде как таково общее мнение) возвращает обывателя к Богу. Bene, а зачем обывателю Бог? Что он будет с ним делать? У меня есть такая интуиция, такая догадка, что, примерно начиная с отставки предыдущего Папы, мир живёт в предвкушении великих катаклизмов. И Франциск пришёл именно на волне этих ожиданий. Его страсть к футболу — отражённая, кстати, в «Молодом Папе» несколько пародийно — она тоже как бы такая примета демократизма. Ну, он вообще очень демократичен.
Но считается, и совершенно верно, что в великих испытаниях, в великих катаклизмах, через которые человечество должно пройти предположительно в 30–50-е годы этого века, а может быть, и раньше (а Россия, может быть, как всегда, пройдёт через них ещё раньше, мы не знаем этого), в этих катаклизмах человеку заново понадобится Бог. И вот этим предчувствием пронизан сериал «Молодой Папа». Людям скоро надо будет заново определяться по отношению к великим вопросам. Но пока обыватель не только не готов вернуться к Богу, он вообще не очень понимает, зачем это, с чем это едят (ну, религию), что это такое. Многие купились на так называемых «новых атеистов», на Докинза; другие купились на новых клерикалов, ещё более плоских. В Сети сейчас идёт довольно интенсивная полемика, замечательные статьи печатаются на эти темы. Я пытаюсь понять, какова интуиция, какова догадка Соррентино, ради чего человеку в ближайшее время опять понадобится христианство. Оно понадобится неизбежно, но что он провидит, о чём он догадывается? Вот об этом я хочу поговорить.
На фоне этой проблемы для меня совершенно блёкнут художественные недостатки этого сериала, потому что он затянут, мало действия, много разговоров, разговоры иногда пустые, избыток музыки, плосковатые персонажи всё же. Но при всём при этом те ожидания, те прозрения, которые есть в самих авторских задачах, они заставляют отнестись к этому крайне серьёзно. Вот тема условно будет: «Зачем обывателю Бог?». Зачем обыватель Богу — я догадываюсь. На эти темы достаточно компетентно высказался Честертон в «Человеке, который был Четвергом», потому что там сказано, что обыватель — главный тормоз на пути к фашизму. Но обыватель может быть и главным двигателем на пути к фашизму (чего Честертон не предвидел, к сожалению, его предвидения тоже были довольно односторонними), обыватель может стать сырьём для фашизма, питательной, такой гнойной средой для него, прости господи. И вот поэтому религиозность обывателя — это палка о двух концах. Вот об этом мы и поговорим.
«Слышали ли вы что-нибудь о конфликте Шукшина и Тендрякова из-за антисемитского высказывания Шукшина?»
Не Тендрякова, а Нагибина. И в подоплёке этого конфликта… Я не знаю конфликта Шукшина с Тендряковым. Во всяком случае, никаких доказательств его я не видел. А Нагибин написал об этом в «Дневнике». Он действительно подрался с Шукшиным из-за имевшего места при нём антисемитского высказывания. Ну, у Шукшина по пьяни и не такие вещи бывали. Я не думаю, что он был сознательным антисемитом. Но просто Нагибин не переносил, когда при нём антисемитизм себе позволяли, да ещё и публично, с гордостью.
Я думаю, что в подоплёке этого конфликта лежала банальная… ну, не банальная, конечно, в основе-то там лежала именно идейная составляющая, но подогревала дело ревность. Потому что хотя Шукшин и отрицает, и Нагибин отрицал, что тогда о романе с Беллой Ахмадулиной что-то было известно… Вы знаете, что Ахмадулина была в это время женой Нагибина, а Шукшин снял её в своём фильме «Живёт такой парень» в роли молодой журналистки, и между ними была кратковременная связь. Но Нагибин утверждает, что тогда это не было ему известно. Да, конфликт такой был. Но Шукшин вообще был человек довольно конфликтный, это понятно.
Понимаете, в чём была основа его нервозности, как мне кажется? Он же конфликтовал не только с западниками, условно говоря, с горожанами, но и с почвенниками тоже. Он от одних отстал, а к другим не пристал. Он был — кстати, как и Тендряков, что важно — фигура такая промежуточная, межеумочная. Он всю жизнь же и писал о потере статуса «новыми горожанами» — селянами, переехавшими в город. Они не нашли себя, потеряли одну идентификацию и не пришли к другой. Отсюда такие рассказы, как «Верую!», вот об этой пустоте, в которой они зависли. «Слаб в коленках». А почему слаб в коленках? Опоры нет никакой. Вот у попа она есть, а у главного героя рассказа её нет.
Поэтому я думаю, что конфликтность Шукшина и как бы такая его ершистость во многом проистекали от двойственности, от неопределённости его положения. Обратите внимание на эволюцию протагониста. Это, кстати, интересно, как эволюционируют главные герои Шукшина. Он сначала в первой его картине «Из Лебяжьего сообщают» ещё вполне советский человек, советский герой, которых он играл довольно много. В «Живёт такой парень» он вообще отсутствует, его как бы играет Куравлёв. А в «Печках-лавочках» — да, уже ершистый и насмешничающий (помните, там: «Так весело живём — бывало, с утра хохочем, всё село хохочет, водой отливают»), но тем не менее он всё-таки ещё вполне органичный член социума. Пока он не играет просто этого уголовника Егора Прокудина, и это отражение маргинализации его собственной позиции: он всё меньше на месте в стране. И посмотрите, как он худеет, как он становится нервным, порывистым.
Кончил бы он, конечно… Он мечтал, что это станет его последним фильмом. Закончил бы он свою карьеру ролью Стеньки Разина, то есть разбойника и бунтаря. Конечно, в этом социуме он своё место ощущал как маргинальное. И всё меньше ему было места, всё теснее его вжимала и выталкивала эта реальность. Неслучайно он написал такой мучительный текст «Что с нами происходит?». Вот этот «Раскас», «Кляуза», последние тексты — они очень страшные. Я думаю, что Шукшин вообще, судя по сказке «До третьих петухов», он просто ощущал, что ему нет места. Хотя все контексты «До третьих петухов» сегодня уже невосстановимы, но мы пытались разобрать этот текст в одной из программ. Конечно, это отчёт о собственном… не скажу «отчаянии», но о собственном одиночестве крайнем, о собственной неукоренённости в жизни.
«Жить не по лжи» и вопрос земства — два главных интеллектуальных принципа интеллигенции. Насколько сильно ударил этот мощный интеллектуальный инструмент по простейшим клептосхемам, по которым живёт страна?»
Понимаете, земства как элемент самоуправления — это больная идея, любимая мысль Солженицына. Я боюсь, без самоуправления и без личной ответственности за судьбу каждого и за судьбу всех просто ничего не будет. Вопрос в том, насколько именно земство является органичной формой. Оно не прижилось. И Тургенев, и Толстой по-разному высмеяли тщету земцев. Но боюсь, что правда лежит всё-таки на этом пути.
А «жить не по лжи» — это такая тоже солженицынская программа-минимум, вполне исполнимая. Я просто не думаю, что прав здесь Солженицын. Ведь главный спор Солженицына и Сахарова развернулся не из-за западничества или славянофильства, а главная полемика 1972 года — Солженицын, «Смирение [раскаяние] и самоограничение», а Сахаров не считает смирение и самоограничение достаточным, он считает, что прежде всего нужна гражданская активность. Ну, это как полемика Ленина, полемика большевиков с меньшевиками о пункте членства в партии, об уставе: что нужно — платить взносы или активно участвовать, выходить на протесты, что-то делать? Недостаточно, к сожалению, жить не по лжи, надо всё-таки ещё и иметь собственное мнение по ключевым вопросам — ну, как у Дяченок в романе «Мигрант». Мне кажется, что позиция Сахарова гораздо более реалистична — при том, что Солженицын подходит к делу минималистически. Я думаю, что земства плюс некоторый минимум гражданской активности достаточны для того, чтобы люди перестали воспринимать себя как пассивных зрителей в этом театре.
«Как относитесь к движению легализации марихуаны?»
Честно говоря, отрицательно.
«Знакомы ли вы с деятельностью Егора Летова? И как её оцениваете?»
Положительно очень оцениваю. Егор Летов был сложный человек. Но мне, понимаете, сложно о нём говорить объективно. Он был одним из первых, кто признался в хорошем отношении к роману «ЖД», а для меня это очень важный критерий. Но я люблю Летова, люблю многие его музыкальные сочинения. Вот альбом «Сто лет одиночества» мне представляется просто эталонным. «Звездопад» мне очень нравится, где он перепел советские песни. Он был честный человек, жизнью заплативший за свои взгляды, рано ушедший. Другое дело, что я согласен с Лимоновым, который сказал, что это