Во-первых, мне повезло — я служил в Петербурге. Ну, не в самом Петербурге, а на Славянке, под Петербургом. Но у меня была возможность, во всяком случае на втором году службы, иногда ходить в увольнения. И в увольнения я ходил к Нонне Слепаковой, к Александру Кушнеру, к Валерию Попову, к Александру Житинскому. Мой дембельский альбом довольно нестандартен: это сборник «День поэзии» ленинградский, 1988 года, с автографами большинства его участников — в диапазоне от Шефнера до Попова, который там тоже напечатал стихи (редкий для него случай).
Я люблю вспоминать армейскую службу ещё потому, что это был Ленинград. Понимаете, когда белые ночи, казарма стоит окнами на запад и на восток, и ты, надраивая так называемую «взлётную полосу» (коридор между кроватями) во время наряда, видишь, как «Одна заря сменить другую // Спешит, дав ночи полчаса», — ну, это приятный опыт и приятные воспоминания. Но в армии не бывает легко, бывает более или менее трудно. Мне было менее трудно, но это не заставляет меня всё-таки ностальгировать по тем временам.
Третья причина — у меня было там много замечательных друзей. С некоторыми из них я общаюсь по сей день. Всё-таки 20 лет прошло… Сколько? Больше прошло. 30 лет вот будет, в этом году будет 30 лет, как меня призвали (1987–1989), страшно сказать! Но эти люди для меня по сей день много значат. И они мне нравятся, они мне интересны. Поэтому говорить… Ну, я мог бы многих из них назвать: Юра Хведчени, замечательный китаист Миша Карпов, компьютерщик Паша Аншуков, Серёжа Коршунов, Игорь Ежов, близкий мой друг до сих пор. Это всё были прекрасные люди… Дима Морозов. Поэтому я как-то вспоминаю о них с нежностью, и иногда мы видимся. Но было там и много дряни… Дима Силантьев, тоже я вот вспоминаю, новосибирец замечательный, Володя Ярцев. Но это всё, понимаете, было не благодаря, а вопреки. Замечательный замполит роты капитан Егоров, замечательный капитан Бельский, ныне уже давно петербургский бизнесмен, дай Бог им здоровья. Но это всё немногие светлые всполохи. Хотя я служил в хорошее время. А после выстрелов Сакалаускаса, как вы знаете, и дедовщина несколько притихла. Да её и так было не очень много. У меня была прекрасная часть, мне повезло.
Но я совершенно не рассматриваю этот опыт с ностальгией, и я не считаю его полезным. В чём-то он был полезен. Я в армии написал несколько, наверное, недурных стишков. И потом, понимаете, когда у тебя есть возможность видеться со своими литературными учителям и кумирами (а большинство моих литературных учителей жили в Питере, так сложилось), это совсем другая служба, совсем другое время. Я всё равно о российской армии, о советской армии думаю без восторга. Ну, было и было.
А с другой стороны, я думаю, насколько было бы всё-таки всё опасно и страшно, если бы я эти два года прожил в Москве. Были бы у меня шансы влиться в некоторые перестроечные программы, журналы, коллективы, и опыт, который я там получил бы, мог бы меня просто подмять и сломать. Я всегда очень скептически относился к «Взгляду», например. Я вернулся в Москву, которая вся смотрела «Взгляд», это была такая интеллектуальная мода. И мне не пришлось ждать 1993 года, чтобы усомниться несколько, так сказать, в этой команде. И я любил оттуда только такого Знайку — Дмитрия Захарова, — что, конечно, не отменяло моего интереса и уважения и к Любимову, и к Листьеву, и к Мукусеву. Но всё равно у меня, как ко всякой интеллектуальной моде, были некоторые подозрения к этой программе. Ну, вообще многое, что происходило в перестройку, меня скорее ужасало. Я мог бы тогда в этом несколько закрутиться и… Мне повезло, что я с большой дистанции за этим наблюдал.
«В преддверии обещанной лекции хотелось бы понять парадокс кинематографической судьбы произведений Стругацких. Почему подавляющее большинство экранизаций оказываются либо весьма вольным прочтением, либо вообще «фантазией на тему»? Единственный практически подстрочник — бондарчуковский «Обитаемый остров» — выбивается из общего ряда не только бережным отношением к оригиналу, но и невысокой художественной ценностью. Не самая удачная экранизация не самого удачного романа».
Станислав, видите, насчёт «не самого удачного романа» — это, конечно, известное роскошествование. Потому что, конечно, на фоне «Улитки» или «Пикника», действительно, «Остров» не первый класс, но и не второй всё-таки (какая-то должна быть цифра между 1 и 2). А потом, Бондарчук совершенно правильно замечает, что «Остров» — та вещь, с которой нельзя расстаться. В конце концов, его «Притяжение» — это просто «Остров», переснятый глазами Рады Гаал (что, по-моему, совершенно очевидно), и это очень интересно. Просто Меньшиков сыграл Фанка… Меньшикова сыграл Мерзликин.
А что касается Стругацких — они тоже не избавились от этой проблематики. После «Острова» понадобилось написать «Жука» и «Волны», продолжить трилогию, довести её до логического конца. Жаль, что «Белый Ферзь» остался ненаписанным, четвёртая часть. Но не в этом дело. Большинство экранизаций Стругацких существуют в полемике с ними. «Пикник на обочине» экранизирован Тарковским ровно противоположным образом, то есть Зона вообще не имеет никаких фантастических черт, а Сталкер, Рэдрик Шухарт, сам создаёт её, тайную её магию.
Лопушанский и Рыбаков, бесконечно мною уважаемые люди, они вообще поступили с «Лебедями» ровно наоборот — они просто сняли экранизацию с обратным знаком, где мокрецы становятся не победителями, а жертвами. Но ведь Рыбаков прав в своём сценарии, ведь оно так по ходу и получилось. Ведь квадрат, который девочка рисует на стекле, — это и есть свидетельство не великой мощи, как в конце «Лебедей», а абсолютной беспомощности. Вот собственно и всё. Мокрецов победили. И в этом смысле Рыбаков прав, потому что и мне, и ему очень дорог советский проект как опыт прорыва в сверхчеловеческое. Но победило-то человеческое — победил страх, победило примитивное роевое начало. И поэтому для меня эта картина очень ценна.
Мне кажется, что Стругацким (и Борис Натанович подтверждал часто это мнение) дороже полемика с ними, нежели буквальное им следование. В этом смысле, конечно, «Трудно быть богом» Германа — это очень интересная попытка домыслить книгу и довести её до некоторого совершенства. Там, где кризис мира Полудня на Земле стал очевиден и где спивается не отец Кабани, а списываются съехавшиеся там прогрессоры… Кстати, такое чувство, что ориентировался он (Герман) скорее при этом, конечно, на мир «Малыша», в котором далеко не всё благополучно, а не на мир «Трудно быть богом».
Экранизация Стругацких невозможна именно потому, что невозможно стать равным Стругацким. Но можно оттолкнуться от них, всё-таки это проза. И понимаете, Стругацкие во многом держатся на тех иррациональных страхах, которые они умеют заронить в читателя. Подите экранизируйте щекновские, вот эти головановские, абалкинские главы из «Жука в муравейнике» — фактически роман в романе, замечательно написанная, безумно страшная история. Помните, как они ходят по этому городу таинственному, доходят до карусели, которая непонятно почему вызывает у Щекна такой приступ ужаса. Это мощно сделано. «Опасно!» Помните? «Подчёркиваю: очень опасно!» Великий текст!
Это невозможно снять. Это надо быть Тарковским, чтобы это снять. И то мне кажется, что «Пикник» — это, кстати, абсолютно конгениальная и точная экранизация именно того, что Стругацкие написали, их сценария, 13-го или 12-го варианта. Просто в данном случае, понимаете, единственный способ быть адекватным — это попытаться пойти дальше. В этом смысле, хотя я совершенно не люблю фильм «Дни затмения», но это такая в каком-то смысле единственно возможная попытка экранизировать не канву, а проблему. Хотя ещё раз говорю: Стругацких невозможно…
«В детстве я жила в Академгородке, рядом с НГУ, где училась ваша жена. Думаю, мы не раз пересекались с ней где-нибудь в Доме учёных. Общалась я с вами и в других местах. Хочу написать вам о диких обстоятельствах, на которые стараюсь не обращаться вниманием. Я сейчас живу в центре Питера. И вот уже давно, где-то с мая, выходя на Невский, я стала замечать стоящего гражданина с телефоном. Увидев меня, он тут же исчезал. Я человек наблюдательный, но в другом. Думаю, не замечала их долго. Они дежурят и ночами всю зиму входят в подъезд. Это уже заметили все. Когда я шла по Невскому и заходила во все магазины, то просто не верила своим глазам: каждый раз со мной входил некто в сером, стоял на ступенях или прямо рядом, ничего не делая. Терпеливо ждал в пустом кафе, когда я поем. Недавно (их не меньше двух) раздались характерные голоса в абсолютно тихом дворе — комментировали удары кого-то хорошо выпившего. Весь день курили под окнами и хлопали дверцами. «Пасут», — высказался сосед. Что вы думаете?»
Вита, не пренебрегайте. Как известно, если у вас мания преследования, то это ещё не значит, что за вами не следят. В Питере было несколько таких ситуаций. Возможно, вас индуцировали как-то именно тексты, которые вы об этом прочли. А возможно, это реальная слежка, тем более, если, как вы пишете выше, вы занимались протестной активностью. Это может быть давление на психику, а может быть совершенно конкретная действительно попытка вас пасти. Вы можете, если у вас хватит сил и храбрости, заговорить с этими людьми. Они, как правило, пасуют достаточно быстро, когда видят, что их заметили и раскололи. Но я бы на вашем месте обратился в милицию… в полицию. Это может ничего не дать, но по крайней мере вы зафиксируете опасность.
Именно в Питере такие случаи бывали. Именно в Питере существуют так называемые активисты, которые готовы вот к таким вот вещам. На всякий случай мне пришлите не только адрес, но и свои координаты. Считайте, что эта ситуация у меня на контроле — и не потому, что вы из Новосибирска, хотя, конечно, товарищи Лукьяновой находятся как бы в зоне моего преимущественного внимания… Вот тут спрашивают, кстати, над чем Лукьянова работает. Ну, Лукьянова вообще может вам ответить сама. Но она закончила только что большую книгу, так сказать, о родителях проблемны