Нет. Просто Гумилёв был один из тех немногих поэтов, который прекрасно умел рефлексировать по поводу собственного творчества. Только Цветаева, мне кажется, лучше соображала в этом смысле (или по крайней мере не хуже) и так же охотно и популярно говорила о секретах ремесла. Ведь понимаете, «Ремесло» не зря называется её лучшей книгой, одной из лучших. «После России», конечно, тоже замечательная. Вот все эти «Вёрсты», все эти книги с названием «Ремесло», с названиями нарочито прозаизированными, «Искусство при свете совести»… Понимаете, когда поэт говорит об искусстве, он избегает патетики, он говорит о простых, грубых вещах. И искусство — это в огромной степени ремесло.
И поэтому когда Гумилёв рисовал схемы, наверное, эти схемы работали. То есть надо задеть действительно максимальное количество интеллектуальных, эмоциональных слоёв. Надо сделать так, чтобы текст «широко загребал», как это называет Солженицын, тоже хорошо понимающий в искусстве, поэтому к его этюдам из «Литературной коллекции» я всегда отсылаю желающих научиться писать.
Что касается самой этой схемы — ну, может, кто-то и зарисовал. Сёстры Наппельбаум, может быть, зарисовали. Они были очень чутки ко всему, что говорил Гумилёв. По схеме нельзя научиться писать стихи. Можно научиться улучшать стихотворение, работать над ним. Из всех практических советов, которые давал Гумилёв, мне ближе всего мысль о том, что в стихотворении должно быть нечётное число строф. Вот этому я пытаюсь учить на семинарах. Хотя, к сожалению, в литературе надо сначала уметь что-то нерациональное, что-то непонимаемое, а потом уже уметь рационально доводить это до совершенства.
«Вы сказали в одной из передач, что «любая моногамия означает определённую узость». Но ведь и путь в Царство небесное узок, как игольное ушко. Я знаю много верующих, которые любят всю жизнь одного и того же человека и счастливы этим. Это просто потому, что Христос не такой, как самарянка у колодца, у которой было семь мужей».
Да, конечно. А я совершенно с вами не спорю. Дело в том, что… Не помню, кому принадлежит свежая мысль о том (чисто логическая), что суженый — это суженный мир, это выбор, который сделан. Поэтому большинство донжуанов, конечно, просто ищут единственную, ищут абсолютно правильный выбор. Хотя есть и такие, кто к верности неспособен органически. Я вообще считаю, что узость — это в моральном смысле и в человеческом смысле очень правильный ответ. Понимаете, узость в смысле выбора занятия, например. Я всегда говорил, что гений лучше всех умеет что-то одно, всё остальное он умеет хуже всех.
Ну, вот есть такая знаменитая фраза, китайская пословица про ежа и лисицу: «Лисица знает много маленьких вещей. Ёж знает одну большую вещь». Ну, это часто цитируемая история. Я думаю, что окончательного преимущества нет ни у ежа, ни и лисицы. И вообще выбор между ними — это выбор до некоторой степени искусственный. Но мне представляется, что лучше действительно быть сосредоточенным на чём-то одном — выше шанс состояться.
Сам я довольно много в жизни, наверное, разбрасывался, но как-то так получалось, что со временем, с годами практически… Да, кстати, я тут прогуглил — Исайя Берлин написал книгу «Ёж и лисица» о Льве Толстом. Мне кажется, что с годами я научился сосредоточиваться на очень узком круге друзей. Я общаюсь со многими, но друзей у меня абсолютно проверенных немного. Кстати, для тех, которые когда-то были моими друзьями, видимо, для них наше расставание продолжает оставаться травмой. Они как-то особенно, как брошенная любовница, особенно неистовствуют в говорении гадостей. Ну, что же? Мне приятно вызывать такие эмоции. Сам я о них ничего разговаривать не буду, ничего такого говорить.
«Почему не случалось Новелле Николаевне Матвеевой ни разу напечататься в родном вам «Собеседнике»?»
Как же ни разу? А кто первым напечатал «Церковь Воскресенья на Успенском Вражке»? Нет, я Матвееву печатал, дважды было с ней интервью большое. И главное, что стихи печатал я, конечно. Я очень просил дать хотя одну главу из «Союза действительных», но она не считала их доведёнными до ума.
«Где можно прочитать пьесу БГ «Случай на Литейном»?»
Никогда даже не слышал о такой пьесе.
«Что вы думаете о курсе по написанию рассказов Аствацатурова и Орехова? Может ли это помочь научиться писать лучше? Вы как-то сказали, что «научить быть писателем невозможно».
Научить невозможно, но я же сам участвую в Creative Writing School у Майи Кучерской. Вот только что отвёл семинар по биографической прозе, по жизнеописаниям. Как всегда, после двух занятий, на третьем произошёл качественный стадиальный рост — и мой, и аудитории, потому что общение с аудиторией доброжелательной, талантливой и понимающей позволяет и тебе вырасти, и ей многому у тебя набраться. Мне кажется, что научить нельзя… Ну, это Слепакова говорила:
Горьким млеком на лугу
Римлян потчует волчица.
Научить я не могу,
Но — ты можешь научиться.
Это как раз касается… Ну, очень приятно знать, что это стихотворение «Ученику» имеет посвящение — Д.Б. Мне очень приятно знать, что я именно ученик некоторых писателей: Житинского, Матвеевой, Слепаковой, многих, Лилианы Комаровой в журналистике, многих. Меня учили очень достойные люди.
И поэтому я верю в то, что вам можно помочь в двух вещах, даже в трёх. Первое — научить справляться со своим талантом. Второе — научить меньше обращать внимания на привходящие обстоятельства, на так называемый пресловутый смех за левым плечом; не обращать внимания на критику, на конкуренцию, ставить себе чисто литературные задачи. И третья вещь — можно научить избавляться от прокрастинации. Когда вы сидите и понимаете, что вам надо что-то написать, но не решаетесь — можно научить это преодолевать. Вот это всё для литературы очень важно.
«Вы недавно сказали, что ваших мемуаров «не будет, не ждите». Мемуаров в целом очень не хватает. Из предков большинство людей колом не могут выбить. А вы знакомы со столькими людьми — мемуары были бы богатые».
О ком хотел, я написал. Дело в том, что я почти ничего не помню, почти ничего. Я помню тексты, помню некоторые удачные слова, мне сказанные, а так моя жизнь как-то не состоит из внешних событий. Это, может быть, хорошо. Может быть, плохо. Я не знаю. Я вспоминал недавно, был на Савёловском вокзале и вспоминал, как мы в ларьках местных в 93-м году покупали алкоголь. Вот вспышка такая воспоминаний явилась. А что это был за алкоголь, и где он продавался, и почём — я совершенно не помню. И о чём я тогда писал, я помню довольно смутно. Помню некоторые статьи в «Собеседнике» удавшиеся, как мне кажется. Помню репортажи от Белого дома в 93-м году и в 91-м. Помню поездку в Нагорный Карабах, когда там была горячая точка. Помню 96-й год, урывками 98-й, хотя из него помню в основном только брак. Ну, вот какие-то… И 97-й урывками тоже.
Понимаете, вот всё, что было с детьми моими, я более или менее помню, потому что, как правильно сказал Валерий Попов: «Ребёнок — это колоссально сильный детонатор, усилитель звука». Вот если вы себе купили что-то, то это радость, но она забывается. А если вы ребёнку купили пачку фломастеров или билет на «Итальянцев» тогда — это многократно резонирует, это колоссальный резонатор. Вот всё, что было с детьми — их проблемы школьные, студенческие — я хорошо помню, а свою жизнь я помню очень смутно. И это такие действительно… Пока я не пишу — я не живу. Вот когда я пишу — я всё помню. Ну, это функция моя — писать. Я ничего другого толком не умею. Преподавать ещё. А когда я не занят делом, то это не жизнь, а… ну так, фон такой довольно вялый. Поэтому не будет мемуаров.
«Вы положительно отзывались о прозе Алистера Кроули. Что вы думаете о других оккультистах: Гюисмансе, Мейчене, Блэквуде? Вы также сказали, что не любите «Голема». А как же «Ангел Западного окна»?»
Сергей, Кроули в наименьшей степени оккультист. Цитируя того же Попова, чьи афоризмы всегда очень точны: «Писатель ко всему остальному в жизни относиться непрофессионально, поверхностно. Только писать. Даже спиться он по-настоящему не может». И Мейчен, и Гюисманс (уж Гюисманс-то точно), и конечно, Монтерлан, и конечно… Ну, «À rebours» ведь Гюисманса — это чистая литература. Хотя и «Портрет Дориана Грея» часто возводит к нему, и скорее всего, именно «À rebours» («Наоборот») упомянут как любимая книга Дориана, но, конечно, Гюисманс в наименьшей степени законодатель мод и такой эстет. Он просто писатель, понимаете.
И Кроули профессионально в своей жизни только писал. Всё остальное… Ну, рассказы его блистательные. Всё остальное, как мне кажется, было формой эпатажа, увлечения, сбора материала. Какой он там оккультист? Послушайте, если бы он действительно что-то знал, если бы он был действительно оккультистом, наверное, его жизнь не пришла бы к такому нищему и такому бесславному финалу. Хотя всякое бывает. Я в оккультизм вообще не верю. Мейчен тоже гениальный фантаст, изобретатель. Ну, «Великий бог Пан» — какая изумительная вещь! Весь Кинг из неё вышел и признаёт это. Весь их оккультизм сводился к тому, что они пером своим умели делать чудеса. Вот и всё.
«Маша Трауб — что вы можете сказать про её творчество?»
Мне нравится Маша Трауб. Нравится она мне своей честностью. Вот назвать книгу «Плохая мать» — это почти как по-ахматовски сказать: «Я дурная мать», что так восхищало Цветаеву.
«Сталкивались ли вы с творчеством писателя Ганса Гейнца Эверса?»
Не настолько, чтобы об этом говорить.
«Услышала высказывание «высокая кухня — один из признаков скорого упадка цивилизации».
Нет конечно. Понимаете, я не из тех, кто противопоставляет в духе Шпенглера цивилизацию и культуру. Я считаю, что чем цивилизованнее, тем культурнее. Я считаю, что «высокая кухня» — это признак расцвета цивилизации, потому что это признак усложнения, а для меня сложность — это главный критерий значительности.
«Были ли у вас в жизни чудеса?»