«Связь между этикой и эстетикой — она как бы не для всех? С какого момента она становится очевидной, по-вашему?»
Я бы не сказал, что связь, Дима. Я бы сказал, что это превалирование эстетики над этикой, потому что этику каждый конструирует по-своему. В эстетике есть вещи более или менее бесспорные. Кстати говоря, и Синявский, вот он очень точно когда-то сказал: «Всегда можно уговорить себя в этическом вопросе, а в эстетическом — нельзя». И как бы ни ломались копья в эстетике (а они всегда ломаются очень жёстко), там, по крайней мере, есть бескомпромиссность, потому что там ясно, где гений. Есть вещи спорные, типа «Чёрного квадрата», но «Улисс» бесспорен. Ну, масштаб его бесспорен, по крайней мере, масштаб новизны в том числе. Поэтому эстетика для меня — она критерий, что ли, более наглядный, более абсолютный. Эстетика вывезет всегда. Во многом здесь я тоже, конечно, ученик Синявского. И его эстетизм — такой несколько, может быть, радикальный по-христиански — он для меня чрезвычайно привлекателен.
«Почему в СССР не гастролировали западноевропейские рокеры? Ведь очень легко было бы сказать, что хиппи против американского империализма, а панки против Британской монархии, а металлисты против религиозного опиума».
Вот видите, Митя, это интересный вопрос. На самом деле они были, наверное, ещё опаснее для советской власти. А почему в СССР вообще не очень «прикармливали» левое искусство? А почему американские нонконформисты вызывали здесь известную оторопь? Почему Боб Дилан, пацифист, не был постоянным гостем Советского Союза, а для того, чтобы привезти Бреля, требовалось влияние и пробивные способности Евтушенко (если брать французов)? Дело в том, что Q-фактор — «фактор качества», как это ещё называется — это в СССР всегда было под большим подозрением, потому что талантливый и честный художник, даже если он приезжал «оттуда», он ведь не ограничивался никогда разоблачением своей родины, он начинал честно говорить ещё и о том, что видел здесь.
Мне кажется, они наиболее сильно обожглись на Андре Жиде. Была известная эпиграмма, приписывавшаяся всем острякам эпохи, начиная со Стенича и кончая Олешей: «Ах, как бы сей еврей не оказался Жидом», — эпиграмма на Фейхтвангера. После жидовского возвращения в СССР слово «жид» приобрело здесь дополнительный ругательный смысл. Можно было бы призвать «борцов с империализмом» и показать им Россию, но они увидели бы здесь такое лицемерие, что тоже бы, скорее всего, молчать бы об этом не стали. Такое есть ощущение. Хотя, конечно, и «битлы» бы вполне, я думаю, приехали. «Back to the U.S.S.R.» [«Back in the U.S.S.R.»].
«В каких ещё странах тема писателей-эмигрантов является одной из важнейших? Или это наша национальная особенность?»
Нет, в Латинской Америке — в огромной степени. Понимаете, вот Кортасар, например, — он французский писатель или латиноамериканский, аргентинский? Мне кажется, что, конечно, в огромной степени французский. Вообще тема эмиграции испанцев времён Франко в Латинскую Америку, латиноамериканцев времён разных диктатур второй половины века во Францию, в Испанию, тема бегства в Латинской Америке очень актуальна. В Польше в огромной степени тоже, потому что… В Чехии. Ну, это касается в большей степени как раз режиссёров. Скажем, Форман, который вовремя из Чехословакии убежал и реализовался в Штатах. Полански, который уехал из Польши. Вообще из стран соцлагеря бегство — это такая тема чрезвычайно значительная, я бы сказал, не менее значительная, чем у нас.
«Прочитал мемуары Набокова, — ну, имеется в виду Владимир Дмитриевич, — «Временное правительство». Оказывается, даже у самых трезвых современников был момент эйфории во время революции. Есть ли своя правда в этих мгновениях счастья?»
Ну а как не быть? Понимаете, когда падает на ваших глазах многовековая ложь, когда «сбывается социализма великая ересь», по словам Маяковского, когда неожиданно на ваших глазах происходит освобождение неправедно осуждённых, возвращение эмигрантов, приезд из ссылки, а до этого страна так долго мучилась фальшью, вот этой натужной военной риторикой в начале войны, и так как казалось незыблемо всё ужасное, и вдруг оно оказалось таким иллюзорным, конечно, момент эйфории неизбежен. Понимаете, ведь это потом наступают последствия.
Много раз я говорил, что ощущения обывателя — ну, они заслуживают сострадания, но они, вообще-то, не самоценны. Мир существует не для того, чтобы хорошо было обывателю. Мир существует для того, чтобы великие люди испытывали великие чувства. Вот в этом его смысл и оправдание. Конечно, жизнь миллионов — она и драгоценна, и интересна, и всё что хотите, но эмоции Блока, испытанные им в семнадцатом году, драгоценнее, интереснее, чем эмоции перепуганного обывателя или консерватора. Конечно, когда расстреливают Меньшикова, такого трогательного реакционного публициста, да ещё и на глазах у семьи — это ужасно.
Да, у революции есть своя чудовищная изнанка и свои гримасы. И конечно, выпуск «политических» — это во многих отношениях замена одних «политических» на других. Новая власть начала сажать немедленно, и не только большевики. Временное правительство тоже ведь пыталось, у него были такие пароксизмы наведения порядка. Они и Ленина хотели посадить, но он успел сбежать. Конечно, все издержки революции очевидны. Но ведь, видите ли, когда вы собираетесь выпить, вы же прекрасно знаете, как у вас будет болеть голова с похмелья и, весьма возможно, какие штрафы вам придётся платить за битые стёкла. Тем не менее, это не может вас остановить от некоторых проявлений эйфории. Вот так это устроено, понимаете. И революция — это момент такого высокого пьянства, высокого алкоголизма. Поэтому большинство лозунгов — они звучат как тосты: «За нашу и вашу свободу» и так далее.
«Слышали ли вы о практике лишения свободы за размещение и репост картинок?»
Не просто слышал, я много протестовал против этой практики и посильно защищал Евгению Чудновец, которая вот теперь так выпущена и 8 Марта встретила на воле, как и предсказывал автор этой программы. Дай Бог здоровья всем, кто добился её освобождения. Конечно, такая практика есть.
А я вас хочу, знаете, Женя, от чего предостеречь? Вы бы, дорогая моя, меньше бы светились в социальных сетях. Ну, зачем вам это? Вы что-нибудь скажете… А им же надо план выполнять. И вот они вас — цап-царап! — и тут же найдут экстремизм. Ну, глупо же. Не надо этого делать. Вообще мне кажется, что чем меньше будет у вас социальной активности, сетевой, тем самоуглублённее вы будете работать над собой, что ли. Мне кажется, всё-таки социальное, такое сетевое общение — это немножко мастурбация. Надо, мне кажется, в личном общении реализовывать свои планы.
«Есть ли не банальные книги о счастливой любви?»
Хороший вопрос, Рома. Есть. «Семейное счастье» Льва Толстого — там тоже герои проходят через очень интересные вещи, это такой гениальный эскиз «Войны и мира». Да полно, слушайте. «Укрощение строптивой» («Taming of the Shrew»). Многие говорят, что это сексистская пьеса. А я думаю, что как раз она о счастливой любви. «И роковое их слиянье, и… поединок роковой». Понимаете, это два молодых, здоровых, своевольных, очень красивых человека. И они играют в такую жестокую ролевую игру, эротическую по преимуществу. Это счастливая любовь? Конечно. Но это любовь конкурентов. Беатриче и Бенедикт у того же Шекспира («Много шума из ничего»). Потом, конечно, наверное, можно считать счастливой любовью отношения Инсарова и Елены (об это мы сейчас поговорим), но здесь Инсаров не получился, поэтому история не банальная, конечно, но так себе.
Знаете, вот отношения Розановой и Синявского, описанные в романе «Спокойной ночи». Там есть такая вторая глава, которая называется «Дом свиданий», свиданий на зоне — невероятной силы текст! Да, вот это. Ну, Мария Васильевна правильно говорит, что самый крепкий роман — производственный. И конечно, отношения весёлой, умной, язвительной красавицы и вот этого странного писателя Терца, похожего на гнома, — это интересный роман. И как роман это очень интересно. Он полон бесконечной нежности, бесконечного понимания. Эротический подтекст в нём очень силён. Синявский — интересный персонаж. И автор интересный, и персонаж. Поэтому роман «Спокойной ночи» как роман о счастливой любви я вам очень рекомендую. Ну и, конечно, три тома их переписки замечательной.
«Почему Печорин позволяет себе быть мерзавцем?»
Да не мерзавцем! Понимаете, он человек, вынужденный реализовывать свои огромные амбиции и потенции во времена, которые не предполагают ничего подобного, поэтому его, по-веллеровски говоря, «стремление к максимальному действию» выражается в том, что он несёт трагедию всем вокруг себя. Он осознал это ещё в Тамани и избывает эту трагедию на протяжении всего романа. Он действительно не может быть простым и добрым. Он рождён всех мучить, потому что он рождён для великого, а в том болоте, в которое он брошен, — тут, к сожалению, ничего, кроме похищения Бэлы или дуэли с Грушницким, ничего здесь ему не светит. Конечно, случись иное время — он бы никого не мучил, он бы до этого просто не снисходил.
Вот спасибо, ссылка на историю семьи Джеймисонов. Знаю эту историю, спасибо. Слежу внимательно за всеми таинственными историями, которые мне присылают. Спасибо и вам. Это здорово мне помогает — в смысле… в смысле нового романа.
«Почему бессильные у Стругацких всё же бессильные?»
Никита, а потому что «проклятая свинья жизни», как там сказано. Потому что внутри всякого сообщества такого живёт свой Иуда, свой Ядозуб. Потому что жизнь управляется законами гомеостатического мироздания (если помните «За миллиард лет до конца света»), гомеостазис — требование сохранения себя в норме. У Стругацких же очень точна эта мысль, она проходит через всё их творчество: мир мешает его изменить, косный мир. И кстати говоря, в экранизации «Гадких лебедей» Лопушанского этот мир побеждает косный и страшный.
Кстати, у Лопушанского скоро будет большая ретроспектива в Москве — то-то уж мы насмотримся шедевров. Как я люблю этого режиссёра, ребята! Вот меня часто спрашивают: кто из питерских режиссёров мне ближе всего? Потому что действительно «Ленфильм» породил постсоветскую «новую волну». Константин Лопушанский — потому что у него нет избыточной серьёзности по отношению к себе. Когда у него в «Русской симфонии» на портрете автора режут колбасу, я всегда подпрыгиваю от удовольствия! Вот у него есть и самоирония, и очень точное чувство сюжета. «Роль» —