за то, чтобы это как-то вернуть.
Тут совершенно потрясающий вопрос: „Что зенки-то свои безумные выпучил, рогатый жидосатанист, извращенец, русофоб, щелкопёр, бездельник и похотливый паразит, шакал, нелюдь, зверь, христоборец зильбельтруд, ослеплённый ненавистью к Христу и России своим отцом-лжецом-дьяволом? Не надейся, тебе — зверю, варвару, содомиту, упырю, жидобандеровцу, сатанисту, иудею, богоборцу — и всей вашей своре жидовствующих цепных псов, либерастов, нацистов антихриста и холуёв дьявола, Страшного Христова Суда не избежать! Все будете сброшены Господом в огненную преисподнюю, где будете вечно выть, стонать, визжать, бесноваться и скрежетать своими жидовско-звериными клыками в бессильной злобе!!!“ Это стихи! Это поэзия! Счастлив поэт, который может вызвать столь сильную эмоцию у своего читателя. Если это пародия, то гениальная, но думаю, что так нарочно не придумаешь. Пишите ещё! Жгите! Выпейте яду, убейте себя об стену — и ещё пишите!
Вопрос о Кормильцеве. Да, я учту непременно.
„Насколько сегодняшнее время может быть интерпретировано в жанре „социальная научная фантастика“?“ Запросто. Всё, что происходит, достаточно фантастично.
„Если посчитаете нужным, не отвечайте, — почему же? — Уместен ли вопрос о ваших нынешних отношениях с Прилепиным?“ Они абсолютно такие же, как были. Я избегаю с Прилепиным споров о вещах, в которых он меня не убедит и в которых я не смогу его убедить. Это неинтересно.
Мне кажется, что впереди у Прилепина очень интересная эволюция, поскольку я соотношу его определённым образом с Горьким. Он, по-моему, находится на середине интересного пути. Другое дело, что иногда его жутко заносит. Он говорит: „Вот Быков не захотел быть поэтом большинства, а большой поэт может быть только поэтом большинства“. Ага! — скажу я. Особенно, конечно, Мандельштам в 30-е годы, особенно Бродский в 60-е. Поэт всегда становится поэтом большинства лет через 10–20, иначе он не поэт, иначе он не опережает время, — и тогда о нём нечего и говорить. Поэтом большинства был Демьян Бедный, о котором Ленин, неплохой литературный критик, сказал: „Демьян идёт за читателем, а надо быть впереди“. Да и вообще много поэтов. Даже Евтушенко не был поэтом большинства. Поэтом большинства был Асадов, что, впрочем, не умаляет его заслуг. Большинству нужен поэт, чтобы оно с ума не сошло и не пело только „Розовые розы Светке Соколовой“.
„Возможен ли сегодня диалог условного Мережковского и Розанова — двух громких голосов с двух разных полюсов?“ Нет, не возможен. Во-первых, просто Мережковский и Розанов… Если я — Мережковский, то Прилепин уж никак не Розанов. Спасибо за эти всякие лестные аналогии. Я знаю, кто Розанов, но не буду его называть, противно. Я вообще Розанова не очень люблю.
Если говорить серьёзно, то диалог сегодня не возможен вообще. Люди цепляются к словам, а не спорят — вот это очень важно. Нет понятийного аппарата. Я, например, пишу в колонке: „Нам придётся начинать с нуля на выжженной земле“, — а какие-то нелюди (иначе не могу сказать) тут же пишут: „Быков обещает превратить Россию в выжженную землю“. При чём тут Россия? Речь идёт о том, что нам культуру придётся пересоздавать, политику придётся создавать. Не нравится вам „выжженная“ — скажите „на забетонированной“, как уже писал Навальный или Гудков, или многие ещё (по-моему, Кашин). „Забетонировали всё пространство“, — скажите так.
Конечно, люди должны начинать с нуля, но выработка этого понятийного аппарата — дело будущего. А сегодня, когда идёт какое-то лавинообразное осыпание общей нравственности, когда люди всё время норовят друг друга обозвать либо „либерастом“, либо „дерьмократом“, либо „русофобом“, какой в этих условиях может быть спор? При этом только: „Жидосатанисты, горите в аду!“
„Стоит ли отдавать ребёнка в школу в шесть с половиной лет?“ Конечно, стоит. Чем раньше, тем лучше.
„Знакомы ли Вы с „тёмным фэнтези“? Ваше мнение о циклах „Чёрный отряд“ Глена Чарльза Кука и „Малазанская империя“ Стивена Эриксона?“
„Малазанскую [книгу павших]“ я просматривал, „Чёрный отряд“ я не читал. Могу ли я подсказать других авторов в данном жанре? Надо смотреть. Понимаете, всё-таки жанр „фэнтези“ предполагает хорошую память, а я очень мало помню из этого жанра, быстро забываю. Вы зря это называете „тёмным фэнтези“. Понимаете, настоящее „тёмное фэнтези“ — это „Чёрная башня“ Кинга. Вот это готика, это уверенность человека, что за пределами нашего мира только зло и ужас, только ледяная или раскалённая пустыня. В этом смысле Леонид Андреев… Кстати говоря, и Даниил Андрей тоже. „Роза Мира“ — вполне себе. Всё, что касается там этих шрастров — это, конечно, чёрное фэнтези. Чёрное фэнтези — это просто готический подход к миру. А тому, у кого нет готического подхода к миру (то есть уверенности, что мир лежит во зле), лучше не притворяться.
„Ваше мнение о незаслуженно забытых советских писателях 60-х, таких как Дубровин, Троепольский. Прочитал несколько повестей Дубровина — они произвели сильное впечатление“.
Дубровин был неплохой писатель, Троепольский — просто очень мощный. Мне очень жаль, что остался ненаписанным прекрасный его роман „Колокол“. Конечно, и „Белый Бим“ — замечательное произведение. Но он же прославился своими ранними сельскими рассказами («Прохор XVI“, кажется, если я не путаю, про агронома история), которые печатались в „Новом мире“ у Твардовского. Он деревенщик, причём деревенщик такого же класса, что и Овечкин — очень важный, на мой взгляд. Конечно, Троепольский был первоклассным писателем, очень едким и талантливым сатириком. Его трёхтомник у меня стоял на полке с детских лет. И сводить его к „Белому Биму“ — сентиментальной истории про собачку — было бы неверно. Хотя и „Белый Бим“ написан с большой силой ненависти — не только сентиментальности, но и ненависти к жестокому и тупому обывателю.
„Пользуетесь ли Вы курсами скорочтения?“ Боже упаси! „Считаете ли Вы принципиальным дочитывать книгу до конца, если она Вам определённо не нравится?“ Нет, конечно! Что, у меня три жизни, что ли?
„Важно ли читателю знать о настроениях автора?“ Я думаю, что важно. Об этом есть хороший рассказ Борхеса — один из немногих рассказов Борхеса, который я очень люблю — „Пьер Менар, автор „Дон Кихота““. Если бы автором „Дон Кихота“ был французский учёный-стилизатор, а не испанский в тюрьме сидящий несчастный гений, конечно, совсем иначе мы бы воспринимали книгу.
„Ваше мнение о Башлачёве, Летове, Янке Дягилевой?“ Янку Дягилеву я очень люблю — и как поэта, и как музыканта. Я думаю, если бы она преодолела кризис, мы бы получили поэта действительно гениального, во всяком случае очень крупного.
Летов — очень интересное явление. К тому же я всегда благодарен ему за хвалебный отзыв о „ЖД“. Он был одним из немногих, кто понял книгу, когда она появилась. Вообще мне кажется, что он и великолепный музыкант. Некоторые песни из „Ста лет одиночества“ и, конечно, великолепный альбом „Звездопад“ на меня производили сильное впечатление. Это не отменяет того, что энергетика его довольно тёмная, и сам он — личность довольно тёмная. Но при этом я восхищаюсь его одарённостью. Башлачёв мне не близок совсем.
„Ваше мнение о Лёхе Никонове?“ Не о Лёхе, а о Саше Никонове. Саша Никонов — автор замечательных книг («Апгрейд обезьяны“ и других). Он атеист, и мы на этом сильно расходимся, но человек нравственный и, по-моему, хороший. Меня, конечно, оскорбило в своё время его высказывание про эвтаназию для безнадёжных детей (не то чтобы оскорбило, а покоробило сильно), но я понимаю, что за этим стояла всё-таки мысль сострадательная, а не садическая.
Вернёмся через три минуты.
РЕКЛАМА
― Продолжается программа „Один“, отвечаю на вопросы.
„Что бы вы посоветовали почитать философского о жизни и смерти?“ — Олег спрашивает. Вы, прямо как Пастернак Сталину: „Нам надо с вами поговорить о жизни и смерти“. Но если вас это действительно интересует, то только вышла и сейчас ещё продолжает выходить книжная серия из трёх книг, которую подготовил Александр Лаврин — один из самых значимых для меня людей в современной литературе. Во-первых, прекрасный поэт, последний и любимый ученик Арсения Александровича Тарковского; кстати, автор одной из лучших, по-моему, книг о Тарковских, отце и сыне. И, кроме того, конечно, прославился он в своё время книгой „Хроники Харона“.
Сейчас он подготовил для издательства „ПРОЗАиК“… Алексей Костанян взялся это издавать — бывший шеф „Вагриуса“ бывшего, очень важный, по-моему, издатель. Я так говорю не только потому, что я у него начинал печататься. У меня было тогда два любимых редактора, они вместе работали — Костанян и Шубина. Потом раскололся „Вагриус“. Шубина возглавила известную „Редакцию Елены Шубиной“ при „АСТ“, а Костанян возглавил издательство „ПРОЗАиК“, которое специализируется на научной, биографической литературе, иногда издаёт худлит. Вот как раз на их пересечении и существует книга Лаврина.
Я известен некоторым преувеличением, некоторым чрезмерным восхищением тех, кого люблю. Но уверяю вас, что тех, кого я ненавижу, я ненавижу тоже достаточно сильно. Лаврина я очень люблю, потому что он предпринял титанический проект. Этот его трёхтомник, который сейчас начал выходить (только что днями вышел второй том), я должен вам сказать, что это для меня было самым сильным художественным потрясением за последнее время.
Первый том — „Хроники Харона“ — это вообще всё о смерти: мифы о смерти, новейшие концепции смерти, постгуманизм и так далее. Второй — «100 великих смертей» — история о том, как умирали великие. Я думаю, что это сопоставимо по значению с книгой Акунина (тогда ещё Чхартишвили) «Писатель и самоубийство». Во всяком случае, по объёму фактической информации это, конечно, не имеет себе равных. Но понимаете, в чём самая главная штука? Меня поражает тон, которым Лаврин это пишет. Может быть, потому что он с детства болел довольно много… Помните его знаменитое стихотворение:
Мы вылетим в окна широкие,