Война, революция — это стресс нации. Иногда война приводит к тому, что становится в нечеловеческих условиях глотком свежего воздуха, как было в Великой Отечественной. Но я не думаю, что захватническая война (какой была, скажем, война немцев по отношению к французам), что она способна в нации вызвать что-то доброе и светлое. У меня есть ощущение, что война — это не способ решения нравственных вопросов.
И поэтому то, что происходит сегодня в Украине, оно, с одной стороны, приводит, конечно, к выковыванию нации, к её консолидации, ну а с другой — оно приводит к безумию политиков, к принятию ряда совершенно недальновидных и часто самоубийственных решений, приводит к оголтелой ненависти даже к тем людям, которые Украине никогда никакого зла не желали.
То есть я очень далёк от того, чтобы сегодняшнюю украинскую власть идеализировать. Она не может быть идеальной. Она ввергнута в условия, как чекисты это любят, когда любой жест будет отрицательным: «Не сдаёшься? Предатель. Сдался? Предатель». Они вообще очень любят слово «предатель», это у них любимый жупел. Вот сейчас Украина предала идеалы «Евровидения», идеалы честного конкурса, идеалы славянского братства, которые она предала уже давно. «Ну, все кругом предатели, одни мы в шоколаде».
И вот мне представляется, что эта ситуация с обеих сторон некрасива. А почерк этот продуцирования ситуаций, из которых нет хорошего выхода, мы его достаточно часто видим и в России сегодня. Конечно, следовало Самойлову пустить. И я уверен, что ещё пустят. Если не пустят — это величайшая глупость и ошибка. Именно глупость.
«Представьте себе ситуацию, что в вас безумно, бездумно влюблена девушка, которую вы не любите. Она вам неинтересна, скучна и не вызывает ответных чувств, но продолжает звонить и писать, давя на жалость. Звонит и плачет. Плачет и звонит». Прелестная цитата! «Плыла и пела. Пела и плыла». «И тут вы начинаете думать, что это и есть ваша судьба, что ваша миссия в том и состоит, чтобы ей осчастливить, что вы её боитесь бросить, как бы она ничего с собой не сделала. А по-настоящему всё равно не любите. Как разрешить это противоречие? Неужели жениться?»
Знаете, Миша, вот я сказал когда-то в «Эвакуаторе», что «мы обычно сильно преувеличиваем чужую неспособность без нас обходиться». Я могу это только повторить. Человек, который угрожает вам самоубийством из-за любви, с огромной долей вероятности ничего он с собой не сделает. А человек, который уверяет, что он вас любит и не может без вас жить, забудет вас на другой день. Мне кажется, что это всё иллюзия — будто без вас кто-то не может, будто кто-то вас ужасно любит. Просто ей так интересно, просто она свою жизнь наполняет вот таким смыслом. А не будет вас — и завтра забудет немедленно.
«Как вы считаете, «Хищные вещи века» — попытка Стругацких связать несовершенный мир «Стажёров» с прекрасным будущим «Полдня, XXII века»? — да нет, конечно. — Жилин так и не нашёл практического рецепта противостояния «хищным вещам»…»
Нет, почему? Нашёл. Конечно, единственным методом является творческий труд. «А когда закон перестаёт мне его позволять, я его нарушу». То есть человек работает, человек решает проблему. Мне кажется, что «Хищные вещи века», которые сами Стругацкие называли своей «единственной сбывшейся утопией», они достаточно характерны для этой эпохи. Вот попытка показать антиутопию потребления. А уже со временем, уже в следующей вещи Банев будет говорить: «Не так уж много у человечества было эпох, когда оно могло выпивать и закусывать quantum satis». Так что Стругацкие относились к «Хищным вещам века», как к одной из наименее страшных антиутопий, наименее авторитарных.
Мне кажется, что мир «Стажёров» он потому несовершенен, что в нём есть неразрешимые проблемы, вот они вторгаются в него впервые. Раньше у Стругацких были конфликты довольно искусственные — как в «Далёкой радуге», например, конфликт между этикой и наукой. По большому счету… Ну, то есть он есть, он неактуален сегодня. Может, когда-то будет, через двести лет. Сегодня актуален другой конфликт — именно конфликт «Стажёров», во многих отношениях конфликт «Хищных вещей». Единственный выход из него — к сожалению, через мучительный труд по созиданию Человека воспитанного. Вот это и есть единственный выход из утопии потребления.
Кстати говоря, я думаю, Стругацкие, если бы они работали дальше, они непременно задались бы вопросом: а каким образом связаны консьюмеризм и мораль? Мы привыкли, что потребление безнравственно. А есть другие совершенно мнения. Есть мнение, что именно потребление, именно консьюмеризм остановят когда-нибудь террористов. «Вот одна террористка увидела розовую кофточку, поняла, что у неё никогда такой кофточки не было — и передумала взрываться». То есть консьюмеризм имеет какую-то в себе, как это ни ужасно, моральную правду. Поэтому Виктор Банев — он лучше, чем мокрецы, потому что он с иронией и жалостью относится к человеку. Впрочем, это долгая тема.
«Можно ли считать прозу Валентина Пикуля историко-литературной попсой?»
Наверное, можно. Но попса по меркам тех времён, она… Как вам сказать? И Семёнов тогда казался попсой, а по сегодняшним временам кажется вполне серьёзной прозой.
Многие спрашивают, почему я не упоминаю систематически тех или иных авторов, список из шести человек. Потому что я их считаю недостойными упоминания. Вот будем ещё размениваться на мышей! Я говорю о тех авторах, которые меня занимают, а не о тех авторах, которые являются душевнобольными или которые, так сказать, иллюстрируют неприятные мне идеи. Зачем? У нас же не так много времени в эфире.
«Посоветуйте, что читать о Пушкине».
Да знаете, из беллетристики ничего не посоветую, потому что не пишется беллетристика о Пушкине. Пьеса Булгакова «Последние дни», пьеса Зорина «Медная бабушка» (по-моему, эталонная). Ну, в «Последних днях», вы знаете, Пушкин вообще появляется тенью на секунду и исчезает, пьеса построена вокруг его личности магнетической. Ну а из теоретических работ, я думаю, Чудаков Александр, у него довольно много об «Онегине». Он вообще предлагал сделать изучение «Онегина» отдельным школьным курсом вместо всей программы по литературе. Лотман, само собой. Набоков, «Комментарий к «Онегину» изумительный. Игорь Дьяконов мне кажется одним из самых в этом смысле недооценённых и блистательных авторов, хотя Пушкин не был его основной темой, да и замечательный человек.
«Интересной была бы ваша лекция о приложении некоторых выбранных вами идей «Опытов» Монтеня к современной жизни».
Я, честно говоря, никак не помню, чтобы я как-то интерпретировал «Опыты» Монтеня применительно к современности, а ещё менее помню, чтобы я оттуда что-то заимствовал. Я очень любил эту книгу в классе восьмом. Ну, разве что в кровь что-то вошло. А так сознательно — нет конечно.
«Почему Молодой Папа не вызывает у зрителя того благоговения, которое вызывал дон Корлеоне? При всей эксцентричности поступков и дерзости высказываний…»
Нет, ну как же? Он вызывает огромное благоговение, гораздо большее, чем дон Корлеоне. Всё-таки, знаете, Джуд Лоу пообаятельнее, мне кажется, Брандо. И уж точно он переигрывает всех остальных там, и Аль Пачино. Мне кажется, что Джуд Лоу сыграл феноменальную, виртуозную роль. Другое дело, что Молодой Папа с равной лёгкостью может быть и Христом, и Антихристом… и Трампом, таким тоже экстравагантным. Вот о риске такой интерпретации я лекцию как раз и читал.
«В эти дни в Лейпциге проходит книжная ярмарка. Я её многолетний посетитель. В прошлое десятилетие были представлены разные издательства. Потом дело ограничивалось Петербургом и Москвой. И наконец — только правительство Москвы. Последние два года России нет вообще. А между прочим, здесь большая русскоговорящая диаспора. Нечего сказать? Нет интереса? Нет денег?»
Знаете, я не знаю, замечательный юзер под ником eli_ta. Я не знаю, о чём речь, то есть в чём причина. Я вообще считаю книжные ярмарки делом таким факультативным, необязательным. То есть на них заключаются контракты, но я все свои контракты заключал вне их, в порядке личного общения с издателями. И литературные агентства, и книжные ярмарки — это, по-моему, достаточно такое занятие для удовлетворения писательской фанаберии. Дискуссии мне лично малоинтересны. И мне очень странно всегда видеть на европейских ярмарках эти дискуссии о толерантности, о тех же меньшинствах. Это как ПЕН-центр — прекрасная и бесполезная организация.
И к книжным ярмаркам вообще я отношусь в России с интересом только потому, что они дают мне увидеть моего читателя и с ним поговорить, продать какое-то количество экземпляров, хотя они продаются и так. Вообще же, по-моему, книжная ярмарка — это дело не очень важное. Вот такое у меня ощущение. Если вы хотите посмотреть на современную российскую литературу — ну почитайте её. А зачем ярмарка-то?
«Вопрос вам как Учителю. Как и чем спасти детей от свинцовой мерзости бытия? Ведь невозможно вырасти человеком, если воспринимать всерьёз то, что льётся на голову современного ребёнка в России».
Ну как? Посмотрите на замечательную вот эту… замечательный разговор детей в Брянске, которые там Навального защищают от преподавателей. И как жалко и беспомощно выглядят учителя в этой истории! Абсолютно диалог из фильма «Доживём до понедельника». Такие Генки Шестопалы выросли, а «дураки остались в дураках», если вы помните. Я считаю, что как раз наоборот — дети гораздо более успешно противостоят современной мерзости жизни. Так называемый жёлчный мешок — изначальный запас витальных сил — гораздо больше у человека молодого. И поэтому не думаю, что их надо как-то специально защищать. Их надо мотивировать, да, безусловно. Сделайте так, чтобы им было интересно. Самая большая беда современного ребёнка — апатичность. Надо сделать так, чтобы у него появилось дело. Поэтому я и говорю всё время о возрождении детских программ, детских заводов — ну, вещей, которые бы дети делали сами, понимаете. Ведь ФЭД собирали подростки. Ну и так далее.