«Что с журналом „Юность“? Он закрылся или угроблен?» На мой взгляд, угроблен.
«Ваше мнение о писателе Владимире Амлинском». «Нескучный сад» — превосходная литература. Понимаете, на тогдашнем уровне… Если меня слышит сейчас Андрей Амлинский (хороший поэт, Володин сын), то ему большой привет. Дело в том, что Владимир Амлинский на тогдашнем уровне литературы казался обычным хорошим писателем, хорошим прозаиком. На сегодняшнем уровне, особенно «Нескучный сад», — это просто какое-то блестящее литературное качество.
«Не собираетесь ли вы в Ростов-на-Дону?» Позовите. Я, кстати, хочу ответить киевским друзьям, которые постоянно напоминают. Ребята, у меня сентябрь расписан по лекциям. В октябре я читаю два доклада (один в Стэнфорде, второй в Бостоне) и потом довольно много там езжу. Ну, это доклады на научных конференциях. Сентябрь и октябрь заняты. А в ноябре — конечно. Присылайте приглашения через лекторий «Прямая речь», и мы с вами договоримся.
«Что будет через 20–30 лет?» Не знаю. Знаю, что будет гораздо лучше, чем сейчас, гораздо. Исторический цикл просто нас к этому ведёт.
«Аркадий Белинский, — режиссёр, — считал Володина величайшим русским драматургом, „лучшим после Чехова“. Не могу ни оспорить, ни согласиться».
У меня была такая мысль, что у Володина ремарки талантливее реплик. Мне кажется, он был прекрасным прозаиком, поэтом очень хорошим. У меня даже вышел небольшой спор с моим любимым Александром Миндадзе, когда он в интервью мне говорил: «Я, как ящерица, не могу отбрасывать свой хвост, а мой хвост в 60-х. Я считаю Володина великим». К тому же он его знал близко, они дружили.
Володин был очень крупным явлением. И нельзя не признать, что «Дочки-матери» — выдающийся сценарий. Я вообще считаю его скорее сценаристом, чем драматургом. Все считают, что вот зря он ушёл из театра. В его пьесах, мне кажется, слишком много условностей, и во всех, кроме «Старшей сестры», есть, по-моему, некоторая всё-таки сиропность, некоторая недостаточность, что ли, недостаточность правды. Конечно, замечательный сценарий «Фокусника» — первая и, наверное, лучшая режиссёрская работа, самая экстравагантная и самая изобретательная работа Петра Тодоровского. Но всё равно и в «Фокуснике» меня некоторая сказочность, некоторая избыточная сладость отпугивают, хотя и гротеска, тоже едкого, много в этой прекрасной вещи, и Гердт там великолепно сыграл.
Мне больше нравится Володин времён «Записок пьющего человека», времён «Осеннего марафона» — поздний Володин. Ранний — социальный — всё-таки полон каких-то иллюзий. Мне кажется, он драматург класса Арбузова. Арбузова я никак бы не назвал гением, хотя у него есть замечательные… Я тут давеча перечитал (делать было нечего) пьесу «Мой бедный Марат». Ребята, ведь эта пьеса была когда-то хитом! Её легко поставить — там три героя, минимум декораций. Но это ужас что такое! В блокадном Ленинграде дело происходит, а герои выясняют какие-то тройственные отношения. Все герои милые, обаятельные, но это же просто, я не знаю, какое-то варенье — при том, что проблема-то взята верная, взят замечательный треугольник, он интересно решён. Но чтобы такое про Ленинград написать, настолько… Ну, это действительно какая-то сказка. Арбузов был великим сказочником, я очень люблю его «Сказки старого Арбата». И не зря Петрушевская — его ученица.
Наверное, беда многих советских драматургов была в том, что они были сказочники по своей природе, а их заставляли писать социалистический реализм, потому что сказка считалась плохим, вторичным жанром. Что, «Старомодная комедия» не сказка, что ли? Прекрасная сказка. Кстати говоря, и Володин писал в конце жизни замечательные сказки («Две стрелы», «Дульсинея Тобосская»). Это и был его жанр, мне кажется.
«Вы за Толкина или за Перумова?» Естественно, за Толкина. О чём вы говорите?
«Есть ли у вас любимый белорусский писатель или поэт, и какие произведения вам понравились больше всего?» На этот вопрос мне очень легко ответить, потому что один из моих самых любимых вообще писателей — это Владимир Короткевич (кстати, однокурсник Новеллы Матвеевой по Высшим литературным курсам). Короткевича называют «белорусским Мопассаном», называют справедливо. Он автор самого знаменитого советского триллера «Дикая охота короля Стаха», который Рубинчик, по-моему, очень страшно экранизировал. Действительно хорошее кино, хотя на сегодняшний вкус несколько медленное. Во всяком случае, повести я вам рекомендую обе, оба триллера Короткевича — и «Дикую охоту», и «Седую легенду». Я, кстати говоря, помню, как мне мать опять же в детстве (она раньше прочла) пересказывала эту «Дикую охоту короля Стаха», и это было гораздо страшнее, чем в оригинале. Это было очень здорово, это прекрасная повесть.
У него есть очень хороший роман, такой эпос исторический — «Колосья под серпом твоим». Но самое знаменитое его произведение — это, конечно, роман «Евангелие от Иуды». Оно экранизировано было, кстати говоря, но на русский с белорусского оно переведено только совсем недавно. Мне посчастливилось его прочесть по-белорусски в собрании Короткевича, ещё когда я в 1984 году приезжал на научную конференцию в Минск. Это было, конечно, довольно шоковое для меня впечатление. Я считаю, что это абсолютно великий роман. Ничего в нём мистического нет. Это роман о театрализованной, немножко похожей на роман Шарова репетиции восстания в Белоруссии, но это всё равно грандиозное явление.
И потом, стиль Короткевича упоителен, конечно. И Матвеева вспоминает, что общение, впечатление от личности этого человека было огромное. Он был ослепительно талантлив, хотя очень скромен. Стихи у него были, кстати, прекрасные, он начинал-то со стихов. В общем, «Короля Стаха», «Евангелие от Иуды» и «Колосья» я вам от души рекомендую.
«Знакомы ли Вы с творчеством Леонида Липавского?» Да, конечно — в той мере, в какой он напечатан. Я сразу вам хочу сказать, что и Друскин, и Липавский — это философия того уровня, который мне, конечно, не доступен. Но я читаю это с большим интересом, как и всё мне не доступное.
«Ваше мнение о творчестве Людмилы Улицкой. Какую её книгу считаете лучшей?» Лучшее, на мой взгляд, что написала Улицкая, — это книга рассказов «Девочки», потрясающих рассказов. Она абсолютный открыватель этой темы — детства в тоталитарном социуме. И, конечно, блистательные там есть вещи, типа «Бедная счастливая Колыванова», это просто эталонный рассказ. Вообще ранние рассказы — понимаете, они очень физиологичные, но при этом не противные, не отталкивающие, они с огромным темпераментом написаны. Из всех её других сочинений мне больше всего нравится «Зелёный шатёр», — нравится потому, что он написан очень концептуально новым способом. Там перехлёстывают друг друга эти темы, дважды одна и та же история внахлёст изображается глазами разных людей. В общем, «Зелёный шатёр» я вам рекомендую больше всего. «Даниэль Штайн» — тоже замечательная книга, но я больше всего люблю вот это.
«Как Вы относитесь к „романам“ Ролана Барта?» Плохо отношусь. Неинтересно.
Дальше большой вопрос про Дяченко. Вернёмся через три минуты. Нет? Нет, не вернёмся, ещё есть время. Тогда успею, по крайней мере, его озвучить: «Романы Дяченко, — Марины и Серёжи Дяченко, — „Vita Nostra“ и „Мигрант“ подтолкнули к таким мыслям. Развитие цивилизации исключительно по пути усложнения технологий не сделает нас счастливее». Знаете, как сказала Матвеева: «Но чтоб до истин этих доискаться, // Не надо в преисподнюю спускаться!» «Новым эволюционным вектором может (и должно) стать развитие внутренних резервов человека, но не посредством волшебных лучей или пилюль, а через „третью импульсную“. Каждый человек должен её активизировать в себе, — да, невозможно с этим спорить. — Человек может считаться полноценным членом общества только тогда, когда он делом докажет готовность брать на себя ответственность», — это абсолютно точно.
«Мигрант» — вообще недооценённая и едва ли не самая важная за последнее время книга Дяченко. Он слабее написан, чем «Vita Nostra», которая просто шедевр большой литературы без скидок на фантастику, фэнтези, на что угодно. «Vita Nostra» — настоящий шедевр. 20 лет они работают вместе — и вдруг неожиданно такой всплеск, который не только не уступает их ранним книгам, таким как тетралогия «Скитальцы» или совершенно потрясающая «Долина Совести», меня просто потрясшая когда-то. Но я считаю, что «Vita Nostra» — это роман, достойный называться абсолютным шедевром последних 10 лет и в русской, и в украинской, и в европейской литературе. Они, кстати, и были лучшими фантастами Европы признаны однажды.
«Мигрант» написан, может быть, слабее (во всяком случае, там нет такой ослепительной новизны), но «Мигрант» ставит очень важную проблему: каким образом инициировать желание человека заботиться о собственной судьбе? И я должен вам сказать: очень многие страницы «Мигранта» — вот этого юношу с бледно-зелёной кровью и вообще очень многих героев, анкету, голосование, где он нажимает первые попавшиеся кнопки, и его провозглашают социально безответственным — это очень здорово, мне это запомнилось. Роман о том, как вовлечь человека в управление собственной жизнью. Это блестящая книга. И если меня сейчас Марина и Серёжа слышат в своей Калифорнии, я им передаю огромный привет. Вы правильно спрашиваете, Алексей: «А кто будет принимать экзамен на гражданство?» Там у них хорошо сделано: там его принимает машина. Машине не соврёшь. Я и не против.
«Интересно Ваше мнение по поводу „всеобщей теории всего“ Веллера». Ну, Веллер абсолютно прав, теория Веллера справедлива. Если кого-то интересует, в чём заключается теория Веллера: её отличительная особенность (вот этого энергоэволюционизма) в том, что её можно изложить в трёх словах, — что я и сделаю через три минуты.
НОВОСТИ
― Мы продолжаем, дорогие неспящие в Москве (и не только в Москве, к счастью), продолжаем с вами в программе «Один» отвечать на вопросы и рассказывать всякие интересные штуки.
«Вопрос по Сорокину. Скажите, автор нормален? Подозреваю, что это так. Но что он хотел: эпатировать читателей, запомниться или скандально прославиться?» Понимаете, это такой жанр — жанр высокой пародии. Высокой, потому что он приводит всё-таки к серьёзным переменам в читательском мировоззрении. И он не только высмеивает, он как бы «поворачивает полено в огне», как Шкловский это называл. Мне кажется, что действительно есть некоторая избыточность в ужасах «Сердец четырёх» при очень изящной конструкции фабулы.