Владимир Сорокин недавно в интервью Андрею Архангельскому сказал, что он не может читать современную российскую литературу, потому что всё это миры, которые уже были, пользуются чужими мирами. Я подумал сначала: как верно. А потом подумал: а сам-то? Ведь сам-то Сорокин пользуется в основном советским миром, чтобы выворачивать его наизнанку, а при создании собственного (как в «Ледяной трилогии»), по-моему, изобретает велосипед.
Между тем, конечно, в современной российской литературе есть люди, скажем, такие как Владимир Шаров, например, или как тот же Алексей Иванов, которые создают абсолютно собственные миры, совершенно не заёмные. Не следует думать, что Алексей Иванов живёт в мире «Угрюм-реки». Мир Алексея Иванова — это мир, заново увиденный глазами очень умного и очень едкого человека. А Дяченко те ж? Нет, что вы? Есть миры, есть.
«На какие учебники лучше ориентироваться при изучении курса литературы в 10–11 классах?» Как уже было сказано, на Игоря Николаевича Сухих. Замечательный двухтомный учебник, по-моему, не имеющий себе равных.
«Зачем же вы лишили нас политической и культурной матрицы аж со времён Ивана Грозного? Не переборщили?» Нет, Сергей, не переборщил. И вы скоро в этом убедитесь.
«Что Вы можете сказать о книге Элиезера Юдковского „Гарри Поттер и методы рационального мышления“?» Увы, не читал этой книги и ничего не могу о нём сказать. Так жизнь и кончу, всё знать не буду.
«Вы сказали, что в так называемой Новороссии может начаться развитие русского этноса по особому пути. А что вы скажете об Украине? Не представляет ли она собой сейчас эдакий „остров Крым“: туда съезжаются диссиденты-интеллектуалы из авторитарных стран СНГ». Съезжаться-то они съезжаются, но в какой степени Украина готова их принять и в какой степени она сама готова свою матрицу переформатировать — вопрос.
Иногда у меня очень оптимистический взгляд на это. Иногда, особенно как почитаешь то, что они пишут о России, видна какая-то совершенно непонятная злоба, направленная на всё русское абсолютно (что, по-моему, всё-таки является неким перебором даже в условиях ныне идущей войны). Мне обидно за русскую литературу, за русское сознание, которое объявляется тотально рабским. Всё-таки это одной краски. Я могу понять механизмы, по которым это происходит, но количество озлобленных дураков, конечно, зашкаливает. Это нормально, это бывает. Ничего не поделаешь. И не мне, наверное, и не нам учить Украину нравственности. Но некоторые вещи меня смущают всё равно, — как смущают, мучают и возмущают меня они в России. Я не знаю, сможет ли Украина стать «островом Крымом» для России.
Тут один публицист в «Известиях» (не хочу лишний раз его называть) вообще написал поразительную фразу, которая (не хочу опять-таки слыть доносчиком) подпадает, по-моему, сразу под несколько статей: «Что такое украинцы? Нет никаких украинцев. Не будет Украины — не будет и украинцев». Ну, интересно. А американцы? Не будет Америки — не будет и американцев? Это экстраполировать очень легко. Вот Быков дал концерт в «саакашвилевской Одессе». Интересно очень, почему, если я бесплатно выступаю в Зелёном театре в Одессе, это вызывает справедливое негодование, а если Стас Пьеха или Тимати едут туда выступать, но там их по разным причинам не пускать, то это они едут проявлять патриотизм? Вот это меня, честно говоря, смущает. Ребята, вы уж как-нибудь определитесь: или вообще нельзя выступать в Украине, или давайте тогда всех как-то более или менее ставить в равные условия.
«Знакомы ли вы с творчеством Ясутаки Цуцуи?» К сожалению, совершенно не знаком. Ну, теперь буду знаком. А особенно мне нравится фамилия.
«Читали Вы книгу „Шантарам“?» Читал, увлекательная книга, но как-то я Клавелла больше люблю. Хотя, по-моему, Клавелл работает в том же жанре.
«Как вы считаете, почему в наших широтах комедия считается жанром нищенским?» Да не считается, что вы? «Горе от ума», «Ябеда», «Недоросль», «Ревизор», «Вишнёвый сад». Ну что вы?
«Интересно ваше мнение…» О чём мнение? Нет вопроса. Спасибо за интерес.
Да, я, к сожалению, не успел ответить лично, но я отвечу обязательно на письмо Инги. Инга, я счастлив, что вы в нелёгком своём положении меня читаете и слушаете. Мне почему-то кажется всё-таки, что вы выберетесь из болезни и выкарабкаетесь вообще из этой ситуации, судя по письму. Но ваше письмо требует ответа столь серьёзного, и оно так меня поразило! Знаете, это было, как какой-то удар в грудь, и удар очень радостный в каком-то смысле, потому что вы написали мне самые дорогие для меня слова за последнее время. Я вам отвечу обязательно.
«Социальный дарвинизм — это не по-христиански». Да, конечно, это не по-христиански. У Латыниной действительно очень много социального дарвинизма. По-христиански её отвага.
«Согласитесь ли вы, что „Бёрдмэн“ — лучший американский фильм за последние несколько лет?» Нет, не согласен. Лучший американский фильм за последние несколько лет — это финчеровский «Бенджамин Баттон».
«Всё больше и больше укрепляется стена, железный занавес всё плотнее ложится на нашу реальность. Но когда он падёт, какой народ мы получим?»
Меня тут, кстати, многие спрашивают, что я думаю о письме Владимира Яковлева (ну, не о письме, а о колонке Владимира Яковлева). Владимир Яковлев — один из очень немногих людей на памяти, чья интуиция действительно безупречна, чьи проекта — от «Коммерсанта» до «Сноба» и «Возраста счастья» — всегда были абсолютно успешные и точно попадали в аудиторию. Я считаю, что Яковлев многое написал верно.
Я вот что хочу сказать. Он пишет: «Уезжайте. Будет страшно». Но если все уедут, действительно будет страшно. Я хочу сказать: «Оставайтесь. Будет интересно». Если вам очень хочется убрать детей — уберите детей. Мне кажется, что не будет такого ада, как в 1917 году, но будет интересно. Будет большая смена, большая перемена, будет много шансов подумать, передумать заново, перепридумать очень многое. Нужны умные, нужны доброжелательные, нужны сострадательные, поэтому сейчас наоборот — не время бежать, мне кажется. И потом, не забывайте, что слишком большое количество абсурда всегда является признаком быстрых и благих перемен.
«Когда падёт Гиперборея?» Никогда. Гиперборея падать не должна. Гиперборея как образ такого могучего Севера — это понятие скорее культурологическое, нежели политическое.
«Будет ли обещанная лекция о Рембо?» Если вы настаиваете, то — конечно.
«Читали ли Вы Нила Геймана?» Пятый раз отвечаю: да. Очень хорош. Даже видел его.
«Сильно ли подорожают книги?» Думаю, да.
«Что Вы можете сказать об „Элегантности ёжика“? Друзья не могут дочитать от возмущения, которое их переполняет по отношению к главным героиням». Ничего особенного не могу сказать. Прочёл — и забыл.
«Меня давно интересует вопрос взаимоотношений Хемингуэя и Фицджеральда». Прочтите «Последний взгляд» — довольно приличную книжку того же автора, который написал «Последний дюйм». Как же его, Господи… Он же написал «Дипломат», он же написал «Горы и оружие». Ну, я сейчас вспомню. Очень хороший автор, популярный в Советском Союзе. «Последний взгляд».
«Кто для вас Радзинский — писатель, драматург, историк или актёр моноспектаклей? Также интересно ваше мнение о трилогии „Апокалипсис от Кобы“». Я очень чту Радзинского, прежде всего как драматурга, по-моему, превосходного. Всё остальное он тоже делает, как драматург. «Апокалипсис от Кобы» — очень интересная книга, я подробно о ней писал. Интересна она не как анализ эпохи Сталина и личности Сталина (про Сталина он всё сказал в своей книге о нём, что хотел, по-моему), а как анализ личности человека свиты. Вот друг Сталина: как он оправдывает себя, как он всё понимает и продолжает всё делать. Это точнейшая психологическая вещь. Хорошая книга, я её всем рекомендую.
«Что Вы думаете о произведении Агеева „Роман с кокаином“?» Уже много раз говорил, что это произведение Марка Леви, это хорошо доказано. Жил он и преподавал иностранные языки в Ереване, умер в 70-е годы. Хороший роман. Немножко истерический, но хороший.
«Одной из самых интересных особенностей в русской литературе является галерея неприкаянных, лишних, страдающих, кризисных мужчин — от пушкинского Онегина и лермонтовского Печорина до чеховского Платонова и вампиловского Зилова. Это знак времени. Есть ли сейчас в литературе подобные образы?»
Я вам хочу напомнить, что этот ряд складывается на самом деле из Онегина (Онега), Печорина (Печора), Рудина (река Руда, протекающая на юге России и в Польше, по-моему — ну, в Польше уж точно), Волгина (героя «Пролога») и Ленина. Онегин — Печорин — Волгин — Ленин. Ленин тоже взял такой псевдоним, потому что считал себя, мне кажется, лишним человеком, хотя есть и другие версии. Да, это такой тип. Правильно сказал Бахчинян: «Лишний человек — это звучит гордо!» Есть хорошее определение Владимира Гусева: «Лишний человек — это человек, соотносящий себя с вневременными критериями». Я, в общем, считаю, что лучше быть лишним, чем востребованным.
«В одной из передач них Вы упомянули, что пишете книгу о Сигизмунде Кржижановском. Чем он Вас привлекает?» В третьей части романа «Июнь» действует писатель, похожий, на мой взгляд, на Кржижановского. Он, как и Кржижановский, наделён фанатичной верой в силу литературы, в силу букв, и он там понимает, что он может своим текстом влиять на Сталина. Он выдумывает целую идею, целую теорию, как можно воздействовать на человека с помощью слов, думает пробудить в нём человечность; устраивается на крошечную должность в одном из наркоматов, чтобы раз в год готовить для Сталина отчёт о каких-то совершенно десятых агрономических достижениях, просто чтобы сам уровень, сам набор слов и букв воздействовал на него. И всё, что дальше происходит со Сталиным, представляется ему результатом его воздействия. Но вместо того чтобы разбудить в нём добро, он почему-то будит в нём всё большее и большее зло, раскрепощает его. И с каждым новым его докладом это зло усиливается. Там интересно придуманная версия, не буду вам рассказывать.