«Откуда ваш негативизм в отношении социальных сетей?»
Я вам могу ответить, откуда мой негативизм. И даже более того — я могу вам пожелать такого же точно негативизма. Когда-то я брал интервью у Виктора Суворова и спросил, есть ли у него мобильный телефон. Он говорит: «Зачем же мне это ботало?» Ботало — это тот колокольчик, по которому можно найти потерявшуюся корову. Вот если говорить откровенно, социальная сеть — это ваш способ подарить миру компромат на себя. Я не понимаю, зачем это нужно.
Вот я как-то летел в самолёте, и рядом со мной летела молодёжь очень шумная. И вот летели мы 10 часов — и они 10 часов говорили. Я всё время думал: как это можно, о чём можно 10 часов орать? Даже если бы они не орали, даже если бы они шептались, о чём можно говорить 10 часов? Общение, роскошь человеческого общения — это хорошая такая вещь, которую начинаешь ценить на необитаемом острове, но, вообще говоря, слишком увлекаться общением не надо.
По-моему, социальная сеть — это разбазаривание такого зерна, которое предназначено для посева, а вы его жрёте. То есть в самом общем виде социальная сеть — это, конечно, общение имитационное, потому что большинство людей там (много раз я тоже говорил) общаются не душами, а самолюбиями.
Но самое главное — вот я читаю иногда, и я совершенно не понимаю, зачем эти люди мне рассказывают о том, как они испекли тортик, о том, как они посмотрели на закат и что они при этом подумали, о том, как они сфотографировались под берёзой или под глицинией, или, я не знаю, на фоне Лувра. Я совершенно этого не понимаю! То есть — что мне за дело?
Но ты мне душу предлагаешь —
На кой мне чёрт душа твоя!..
И больше того — всегда возникает ощущение какой-то такой банальности этих выводов, какой-то такой мелкой страстишки, какой-то борьбы самолюбий. Дискуссии совершенно бессмысленные, когда никого там не убедишь. Вот там Рыклин спорит с Муждабаевым о том, надо ли сочувствовать эмигрантам, не надо сочувствовать эмигрантам. Я очень люблю Рыклина, совершенно не могу принимать всерьёз Муждабаева, потому что это, по-моему, за гранью. Но именно поэтому я не понимаю, зачем им полемизировать. Зачем мне полемизировать с кем-либо? Ну, только для того, чтобы мне лишний раз нахамили или я, не сдержавшись, лишний раз нахамил? Не понимаю.
Мне кажется, что социальная сеть — это не общество будущего. Это даже вообще не прообраз организации будущего. Это имитация, это имитационная структура. И настоящие будущие социальные сети придут из совершенно другого источника. Это будут люди, объединённые делом или интересами. Я могу понять социальную сеть людей, которые вместе изучают конкретный язык или обсуждают научную проблему. Но это, простите, можно делать и в частной переписке. Я совершенно не понимаю вот этого фейсбучного феномена публичного дневника, как я не понимал его ещё в «ЖЖ».
Иногда что-то обсудить возможно, но вообще пока всех, для кого моё мнение хоть что-то весит, я просто призываю отказаться от писания в социальные сети. Во-первых, вы высвободите себе огромное количество времени и творческой энергии. Во-вторых, вы избавитесь от множества поводов для дурного настроения: тот не понял, тот не прокомментировал.
Я вообще сейчас даже, понимаете, не очень понимаю, зачем надо показывать только что написанное стихотворение. Ну хорошо, есть два-три человека, которым можно его послать. А выкладывать зачем? На всеобщее обозрение зачем? Это бред какой-то. Стихотворение живёт в концертной форме, когда ты его читаешь, или для тебя самого как форма лирического дневника, как инструмент самопознания. Но оно не должно, не может быть элементом обсуждения, элементом диалога. Этот диалог на внешнем уровне невозможен. «Молчи, скрывайся и таи». Знаете?
Но самое главное — третий пункт, по которому я настойчиво призываю вас отказаться от социальных сетей. Не надо давать в руки государству никаких свидетельств против себя. Вот сегодня вы что-то написали, а завтра (это, кстати, тоже возможно) вы кого-то лайкнули — и это уже тоже повод для того, чтобы вас обвинить в терроризме.
Поймите, мы живём сейчас в системе, которая нуждается в непрерывном ужесточении. Она должна постоянно поддерживать себя в состоянии истерики, потому что ей иначе ничего нового не предложили. Ну, посмотрите: правда, никакую новую повестку, никакие новые идеи они не предлагают. Я не понимаю, с чем Путин пойдёт на выборы, потому что всё только «не», «не» и «не»: чтобы губернаторы не воровали, чтобы англосаксы не напирали, чтобы украинцы не смели и так далее. Но позитив-то в чём? Идея в чём? Что вы хотите сделать? Где какие-то новые технологии управления? Где новые технологии понимания? Или вы так и будете жить, цепляясь за имеющееся, да? Это, конечно, будет вести к ситуации всё большей истерики, надрыва и всё большей охоты на ведьм, когда уже за ведьму будут принимать самого пушистого какого-нибудь и невинного заю.
Поэтому я настоятельно вам советую: не давайте им в руки никаких аргументов, не говорите о себе. Потому что даже если вы скажете, что вам сегодня очень нравится Венеция, кто-то напишет, что это русофобия, потому что: «А у нас есть, допустим, Архангельск, который ничем не хуже». То есть нужно минимизировать любые ненужные, так сказать, неофициальные или даже, я бы сказал, непрофессиональные, любые непрофессиональные элементы общения.
Вы скажете: «А с кем же общаться?» Ну, с родителями можно поговорить, бывает довольно интересно. Иногда — с женой. А особенно интересно поговорить с детьми. Потому что я в разговорах сыном получаю какой-то, я не знаю, ну невероятный заряд пессимизма — не оптимизма, а именно такого романтического пессимизма. Он сейчас в таком гамлетовском возрасте и всё воспринимает очень всерьёз. Это мне как-то помогает, это промывает мне глаза.
Поэтому всем, кто общается в соцсетях, я советую объявить сначала день, потом месяц без Фейсбука. Идея — «разорим Цукерберга». Я даже не хочу его разорять, я желаю ему всяческого счастья. Я понимаю одно: нельзя вечно находиться в контакте, потому что чем больше вы в контакте, тем меньше вы с самим собой.
Кстати, тут хороший вопрос: «А какой был аналог соцсетей в прошлом?»
Пожалуй… Ну, я не беру сейчас такие ленинградские проявления, как «Эфир», когда люди связывались по этим телефонам, где могли слушать друг друга, встречались в нескольких точках в Питере. Это прекрасная была практика, но немножко тоже напоминающая соцсети. Понимаете, у людей раньше культ уединения какой-то существовал, культ того, что Розанов называет «уединённым». Сколько было бы написано шедевром, если бы люди не сидели в уютных жежешечках и не писали бы в фейсбучках — просто потому, что великое всегда вырывается под очень сильным напором.
И самое главное — я не понимаю, почему человек действительно считает свою частную жизнь достойной увековечения. Фотки эти беспрерывные — поймите, это субститут. Это вы сфотографировались, а не сделали что-то. Если бы вы две строчки сочинили в этот день, было бы гораздо лучше. Во всяком случае, мой опыт сетевых дискуссий однозначно отрицательный. Ну, иногда это помогало мне расслабиться, кулаками помахать. Может быть, я меньше срывался на домашних, а тратил этот запал в сетевой полемике. Но лучше я от этого не становился. Поэтому — ноль Фейсбука, максимум самоанализа.
Услышимся через три минуты.
НОВОСТИ
― Ну что? Продолжаем разговаривать. Много сложных вопросов, на которые у меня однозначного ответа нет.
«В Сети широко комментируется письмо Шмелёва, где он радуется тому, что «немецкий рыцарь поднял меч на советского дракона». Прокомментируйте».
Видите, давно, вообще-то, разбирают, давно комментируют этот фрагмент. Иван Сергеевич Шмелёв не принадлежит, прямо скажем, к числу моих любимых авторов. Это давно так было. Ещё когда начали перепечатывать «Богомолье», меня неприятно очень задел сусальный тон этой книги, множество уменьшительно-ласкательных суффиксов, рассказ вместо показа. Я не люблю Шмелёва. Эпопея его «Солнце мёртвых» тоже меня раздражает — и даже не своим (ну, это не эпопея, это в сущности повесть), так сказать, явным совершенно антисемитским душком: «О нет, это не русская жестокость, не русское зверство», — и так далее. Антисемитизм — ну, я же говорю, это стыдная, конечно, болезнь, но и сифилитики бывают приличными людьми. Что же тут? Не в этом дело.
Я понимаю трагедию Шмелёва: он сына потерял, сам едва не погиб. Он вообще как раз человек удивительной нежности родительских чувств. И тут у меня к нему не может не то что никаких претензий, а вообще никаких комментариев. Но «Солнце мёртвых» — это всё-таки книга, написанная… Я не знаю, можно ли к ней предъявлять претензии. Книга, написанная на уровне такой беллетристики второго ряда. Там нет по-настоящему ярких и убедительных картин, там очень много субъективного.
И дело в том, что, конечно, Шмелёв увидел Русскую революцию избирательно. И понятно, что он видел её глазами человека, который пересиживает его в Крыму. И причины её он не понимал совершенно. Ну, он вообще был человек неидеологический, метавшийся. Февраль его вроде вполне устраивал, Октябрь он сразу возненавидел. Понимаете, Шмелёв — это довольно наглядное свидетельство того, как консерватизм, охранительство, дружба с Ильиным, сугубое, такое очень по-византийски трактуемое обрядовое православие, умиление патриархальным московским бытом, как всё это вместе приводит в конце концов к фашизму. И всё-таки для меня мучительно и отвратительно читать вот эти фрагменты шмелёвских писем, где он говорит, что «божье делается». Это ужасно. И поэтому никакого…
В сущности, многие делали такие ошибки. И Мережковский брал деньги у Муссолини. Мерзость это всё, конечно. Хотя Мережковский остаётся моим любимым представителем русского Серебряного века наряду с Блоком и лучшим русским историческим романистом, бесспорно. Хотя его романы далеко не исчерпываются, конечно, историей. Это блестящая религиозная проза, по-настоящему христианская. «Иисус Неизвестный» — вообще одна из величайших христианских книг.