я. Удивительная физическая мощь, крепкость и та же самая мотивированность. Что сделало Ржевскую? Да то, что в ИФЛИ у людей действительно не было минуты свободной. Если вы хотели там учиться, вы должны были всё время соответствовать непрерывно повышающимся требованиям.
И я сам в своей практике (грех, наверное, о ней говорить, но тем не менее), всякий раз когда мне в школе попадается трудный класс или когда в институте, как сейчас я вижу, у меня трудные студенты, единственное, что можно сделать — это завалить его сложнейшими заданиями и на этом поднять его самоуважение. Чем это объясняется? Азарт. Вот у школьника — а особенно у школьника среднего, лет двенадцати-тринадцати — ещё есть колоссальный запас этого азарта, страстное желание думать о себе хорошо. А чтобы думать о себе хорошо, надо делать великое.
Вот почитайте дневники, например, ифлийца Давида Самойлова. Он вспоминает, какие невероятно серьёзные и ответственные разговоры велись в ИФЛИ, как эти люди говорили о марксизме, как они представляли себе будущее, как они без малейших скидок обсуждали стихи друг друга. Причём это отличалось от Литинститута, где с каким-то остервенением, с остервенелым наслаждением друг друга топчут. Нет, это было на самом деле тоже такой формой самоутверждения — спрашивать с себя много, относиться к себе серьёзно.
И я полагаю, что если нам сейчас начать формировать такие вузы… Кстати говоря, в момент перестройки таким вузом был РГГУ (при всех претензиях к нему). Если нам сейчас сформировать хотя бы один вуз, где будет учиться ни чиновная и не партийная элита, а реальные победители олимпиад, где детям будут давать серьёзные задания, имеющие прямое отношение к нынешней реальности… Ну, например, вот представьте себе: сделать, так сказать, информационное обеспечение программы сноса пятиэтажек. Взрослые дяди ничего не могут придумать, а дети придумали бы вам тысячу занятных мероприятий, позволяющих и сплотить жильцов, и всем объяснить происходящее, и найти какие-то новые аргументы.
Это задача для молодой элиты. Но эту элиту не надо бояться отыскивать. Ведь у нас, как вы понимаете, боятся двух вещей. Во-первых, боятся (и довольно основательно), что такая школа будет превращаться в секту. С другой стороны, боятся (и это уж совсем неосновательно), что эти умные, когда они вырастут, первым делом начнут валить власть. Не думаю.
Понимаете, я не зря первым пунктом упомянул власть как бренд. Конечно, когда власть занимается растлением нового поколения, когда она формирует бойцов, типа «Наших» или типа «Молгвардии» («Румол» это называлось и так далее), когда власть поощряет пляску на плакатах с портретами оппозиции, то тогда это гнусно. Но вообще чувство причастности власти к мейнстриму — это чувство вредным не бывает. Подлость настоящая — это когда ты чувствуешь, что ты льстишь начальству. Как говорил Пушкин: «Вот только что видел великого князя, и до сих пор всё моё существо как бы исполнено подлости».
Но одно дело, когда ты подлизываешь начальству, а другое — когда у тебя есть ощущение, что ты служишь государству. Вот чувствовать себя востребованной частью огромной страны — это идеологически очень полезно. Я не знаю, возможно ли сейчас это сделать или уже всё государственное скомпрометировано до конца. Но я хорошо знаю, что вот те подростки, которых я помню по своему детству, которые участвовали в политклубах и политбоях, которые состояли в Детской редакции радиовещания или в «Двенадцатом этаже», которые действительно пробовали себя в серьёзном и взрослом, будь то экспериментальный завод «Чайка» или театр Спесивцева, или передача «Ровесники», — это были люди потенциально готовые мир перевернуть. Но так случилось просто, что… Да, кстати, я не упомянул «Алый парус», который тоже был замечательной кузницей кадров благодаря Щекочихину, Хлебникову, да многим, Минаеву, конечно, Борису. Вот это были модели настоящего образования.
Если у ребёнка не будет ощущения живого дела, с которым он постоянно связан, как это ощущение было у ифлийцев, я думаю, что ничего не получится. Естественно, вопрос: а почему это должны быть такие замкнутые, такие капсулированные структуры? На это я могу ответить: эмпирически просто понятно, что в России всегда именно такие структуры были наиболее эффективными. Почему это так? Я не знаю. Может быть, потому, что общество в целом рыхло, и оно недостаточно пронизано горизонтальными связями, а вертикальные тоже, в общем, относительные. И поэтому нужно создавать вот эти замкнутые маленькие структуры, в которых всё время господствует интеллектуальное напряжение.
Вообще в России идея салона, кружка всегда была особенно живуча. Но, ничего не поделаешь, если мы хотим моделировать новое образование, то это должны быть маленькие замкнутые элитные школы. Вот здесь как раз «в войне и в любви все средства хороши», потому что для того, чтобы вырастить новое поколение интеллектуальной элиты российской… А без него ничего не получится! Для того чтобы его вырастить, можно иногда рисковать. Вы мне скажете, конечно, что велик шанс, что из этих детей ничего не получится, а психика их будет изувечена. Но, знаете, всегда в таких случаях я вспоминаю слова Вадима Сергеевича Шефнера: «Тот, кто не долез до вершины горы, всё-таки поднялся выше, чем тот, кто взобрался на кочку».
Естественный вопрос: готов ли я заниматься вот таким образом? Вот только им я и готов заниматься. Но другое дело, что я не знаю, насколько это возможно сегодня, насколько это сегодня кому-то нужно. Может быть, это программа будущего. Но тот, кто захочет построить в России будущее, обязан начинать его с лицея. Так гласят все наши исторические уроки и такова наша историческая программа.
Спасибо за внимание. Услышимся через неделю.
05 мая 2017 года(военная литература)
― Здрасте, дорогие друзья. В эфире Дмитрий Быков через океан. Мы попробуем ответить на сегодняшние вопросы.
Сразу хочу сказать, что темой лекции будет по многочисленным очень просьбам, для меня важным, военная литература. Приближается День Победы. Совершенно очевидно, что люди хотят об этом говорить. Я должен начать с весьма горькой констатации. Хотя лекция у нас, как обычно, в четвёртой четверти, но я хочу объяснить своё желание выбрать именно эту тему. Хотя предложений много, и в основном они касаются, конечно, литературы всемирной, американской в частности, но просто, понимаете, не хотелось бы заниматься эскапизмом, не хотелось бы бежать от насущных вызовов.
Можно потратить, как в этом году, 450 миллионов на празднование Дня Победы. Можно превратить этот праздник в сплошное беснование. Можно сделать из него «победобесие», есть такой термин. Можно сделать из него повод для бряцания оружием, а можно повод для бряцания медалями. Всё это, мне кажется, исчерпывающе укладывается в формулу Высоцкого: «Как прикрытье используем павших».
Победа — это главная духовная скрепа, как сейчас говорят. С этим я спорить не могу. Но осмысление этой Победы, осмысление этой войны — оно у нас, вероятно, действительно очень где-то далеко впереди. Потому что шестидесятые годы и пятидесятые — лейтенантская проза — сказали незначительную часть правды о Победе, хотя они первыми пробили брешь официоза. Восьмидесятые и девяностые кое-что договорили, но тоже главная духовная скрепа осталась духовной скрепкой, и в результате идеологическая и фактологическая цензура очень многое продолжает прятать. Наконец, сейчас делаются определённые попытки рассказать правду о предвоенной ситуации, как-то проанализировать вхождение России в мировую войну, вспомнить 39-й год, пакт о ненападении, порассуждать о том, в какой степени Сталин ответственен за вот такой катастрофический характер первых военных событий и так далее. Но это всё сейчас совершенно исключено.
Поэтому мы, вместо того чтобы разбираться, вместо того чтобы предпринимать все усилия, чтобы это не повторилось, мы как раз, наоборот, как мне кажется, используем войну и Победу для оправдания самых разнообразных художеств нынешней российской власти. А вот это, мне кажется, находится в абсолютном противоречии с духом Победы, в абсолютном противоречии с духом ветеранов.
Ведь понимаете, в чём дело? Главный итог всякой войны — это попытаться сделать, чтобы она не повторилась, потому что война не может быть главным событием истории. Это действительно катастрофическое событие, чудовищное, трагическое. Это ежедневная, ежеминутная пятилетняя трагедия. И если воспринимается эта трагедия сегодня как единственный луч света в советской истории, единственное время, когда страна была свободна от диктатуры, потому что перед ней стояли вызовы более серьёзные, — ну, это, конечно, очень серьёзная катастрофа нашего сознания. Тут есть о чём поговорить. И мы, конечно, поговорим.
Главная же проблема в том, что у нас новой военной литературы совершенно нет. У нас мало того что нет «Войны и мира»… И это понятно — потому что у нас 50 лет спустя после Победы (вы знаете, Толстой писал роман через 50 лет после Бородина) идеологическая цензура совершенно не ослабла. И говорить о каком-то реальном осмыслении истории мы до сих пор не можем, потому что у нас вся концепция нашей так называемой русской цивилизации сегодня держится исключительно на Победе. И вынуть этот гвоздь — значит действительно обрушить всё. Здесь нужна хирургическая точность действий. Но я думаю, что мы будем всё это обсуждать ещё не один десяток лет. И едва ли даже мы — внуки победителей, не дети, не победители, а внуки победителей — едва ли доживём до правды о Победе. Это надо сказать. Поэтому давайте попробуем хотя бы какие-то пролегомены к этой теме проследить.
Я начинаю отвечать на вопросы на форуме. Очень многие просят высказаться о ситуации с Веллером.
Во-первых, несчастна, конечно, та страна, в которой скандал между писателем и телеведущей становится самым обсуждаемым политическим событием на протяжении недели. За это время в мире столько всего произошло, а мы продолжаем вот эту ситуацию обсусоливать и обмусоливать. По всей вероятности, это связано с тем, что у общества действительно случился какой-то очень серьёзный раскол моральный, и поэтому поиски морального критерия занимают всех в данном случае: вот какое поведение можно считать нормативным? Об этом в России действительно колоссальн