А где гарантия, что нам дадут квартиру в нашем районе?» Никакой гарантии нет. «А где гарантия, что после Путина не станет хуже?» Тоже никакой гарантии нет. К тому же, будем откровенны, сегодняшняя российская власть всё возможное сделала для того, чтобы после неё стало хуже. И хуже будет при ней или после неё — это совершенно однозначно. Хуже будет.
Так вот, попытка перемен всегда в России наталкивается в России на два основных возражения. Первое: «Тут жили или в данном случае так жили наши предки. Как они жили — так и мы будем. Нечего и начинать». Традиция. Понимаете? Консерватизм. Традиция плохо жить любой ценой. И второе, тоже с этим тесно связанное: любые перемены действительно не гарантируют нам (помимо отказа от нашей индивидуальности, это уже само собой), они не гарантируют нам улучшений. Но, простите, полный отказ от динамики, отказ от развития — это гарантированная смерть. Ведь мы к этому приходим сейчас.
Вот Шаргунов совершенно справедливо написал о том, как живут люди в измайловских общежитиях, строители Олимпийской деревни, где всюду запах разложений, безумия и самоубийства. Это кошмар! Но, конечно, когда ещё не решены проблемы этих зданий, заниматься сносом пятиэтажек — это просто кощунственно, это бесчеловечно. Но давайте решим проблемы этих зданий. Ведь тоже можно сказать: «А где гарантия, что этих людей переселят в какое-то хорошее место? Наша власть и так нас постоянно обманывает». Но это не значит, что надо продолжать жить в умирающем доме.
И в очень многих отношениях вся сегодняшняя Россия хочет именно жить в умирающем доме. Ну, та модель общества, которая у нас построена — общества совершенно авторитарного, общества, в котором народ никак не влияет на решения о своей участи, общества, в котором нет ни малейшей попытки прислушаться к голосу этого самого народа, и в данном случае уже не важно, прав он или не прав, а важно, что у него нет механизмов ничего выразить, — разумеется, это катастрофическая ситуация.
И то здание, в котором мы сейчас живём, та страна, в которой мы живём и которая построена нашими предками, она сейчас для жизни непригодна. Её надо радикально перестраивать, как попытался Горбачёв (и неслучайно здесь вот этот термин «перестройка»), либо надо её каким-то образом строить на новых основаниях, не перестраивая. «Пирамиду перестроить невозможно», — тогда говорили очень многие. Но вы же все сейчас видите, что страна сегодня в гораздо более катастрофической ситуации, чем она была в 85-м году. Это просто ещё у нас не жахнуло, слава богу, ничего сопоставимого с Чернобылем. Тогда Чернобыль стал главным показателем того, что так дальше жить нельзя. Я это очень хорошо помню.
Вот вечно консервировать положение вещей — это, простите, лишать будущего в том числе и своих детей. А говорить: «Нас уже столько раз обманывали!» — простите, это всё равно что говорить: «Мы уже столько раз рождались и всегда после этого умирали». Ну, что же это такое? Да, человек обречён родиться, умереть и довольно много страдать между этими двумя событиями. Но это не повод не рождаться.
Вот этот сегодняшний консерватизм, попытка любой ценой сохранить, и очень часто сохранить худшее — это, конечно, чрезвычайно опасная тенденция. Другое дело, что тот же Окуджава спустя пять лет уже совсем иначе реагировал на хрущёвки и на сносы. Вот смотрите, вот у него:
Дом предназначен на слом. Извините,
если господствуют пыль в нём и мрак.
Вы в колокольчик уже не звоните.
Двери распахнуты. Можно и так.
Всё здесь в прошедшем, в минувшем и бывшем.
Ночь неспроста тишину созвала.
Серые мыши, печальные мыши
все до единой ушли со двора.
Где-то теперь собралось их кочевье?
Дом предназначен на слом. Но сквозь тьму,
полно таинственного значенья,
что-то еще шелестит по нему.
Мел осыпается. Ставенка стонет.
Двери надеются на визит.
И удивлённо качается столик.
И фотокарточка чья-то висит.
И, припорошенный душною пылью,
помня еще о величье своём,
дом шевелит пожелтевшие крылья
старых газет, поселившихся в нем.
Дом предназначен на слом. Значит, кроме
не улыбнётся ему ничего.
Что ж мы с тобой позабыли в том доме?
Или не всё унесли из него?
Может быть, это ошибка? А если
это ошибка? А если — она?..
Ну-ка, гурьбой соберёмся в подъезде,
где, замирая, звенит тишина!
Ну-ка, взбежим по ступенькам знакомым!
Ну-ка, для успокоенья души
крикнем, как прежде: «Вы дома?.. Вы дома?!..»
Двери распахнуты. И — ни души.
Блестящее стихотворение! Хотя слово «блестящее» здесь, конечно, не годится. Это страшное, невероятно печальное стихотворение. Ну, без слёз это невозможно читать, особенно когда эти мыши до единой ушли со двора, и двери надеются на визит, и удивлённо качается столик, и фотокарточка чья-то висит. Ну, невероятно грустно!
Обратите внимание, что это написано пять лет спустя после вот этого радостного приветствия городских строений. Что-то ужасное переломилось с 59-го года по 64-й. 64-й год — год отставки Хрущёва, когда Хрущёв, разочаровав всех, ушёл. Вы не представляете себе масштабов этого разочарования. А если представляете, помните его, то видите — он надолго скомпрометировал любые, скажем так, реновации, «хреновации».
Но тем не менее, несмотря на весь пафос этого стихотворения Окуджавы, невозможно не признать того, что возвращаться в эти старые сносимые дома никто особенно не рвался. Люди понимали, что будущее им ничего хорошего не предложило взамен, но идеализировать прошлое они тогда ещё не были готовы, прошлое было слишком близко. И хотя про Хрущёва всё было понятно, но реабилитация Сталина состоялась по-настоящему только в семидесятые годы, когда уже умерли многие из жертв репрессий. Ну а некоторые умерли, как мы знаем, ещё раньше, ещё в 37-м году, поэтому некоторые рецидивы сталинизма были возможны ещё в пятидесятые и в шестидесятые — «наследники Сталина», как это называл Евтушенко. Но по большому счету массовая реабилитация прошлого началась после того, как первоначально реабилитированные успели вымереть. Вот это очень важный критерий.
Поэтому, понимаете, можно сколько угодно сегодня говорить о безобразном осуществлении этой программы. Да, программа осуществляется безобразно. Но нельзя не признать и того, что панический страх российского общества перед любыми переменами — это ещё более катастрофическая вещь, чем любые ошибки власти. Мы не хотим ничего менять. «Вот как предки жили — так и мы будем». Мы не хотим ни малейшего веяния новизны. Вот этот антимодерн, который по всему обществу сегодня разлит, — понимаете, мне кажется, это ситуация абсолютного тупика.
Мне скажут: «А как же, вот если бы вас выселяли из вашего дома?» Ну, во-первых, если бы мой дом был в таком же положении, в каком сегодня находится страна, я бы, наверное, такое выселение приветствовал. Конечно, я потребовал каких-то гарантий, что меня оставят в моём районе, что у меня не отнимут мои квадратные метры. Это было бы очень для меня важно, как и для всех. Но если бы я жил в доме прогнившем и находящемся в том же катастрофическом состоянии, что сейчас страна, я бы крепко задумался, конечно.
Видите, отсюда же и достаточно скептическое отношение россиян к эмигрантам. Относятся скептически, а тем не менее разъезжаются, и разъезжаются усиленно, ну, может быть, потому, что, видите, переезд в другую страну и переезд в другой дом — это всё-таки наиболее мягкий способ улучшить своё положение: не крушить все дома вокруг, а просто тихо переехать. Таких желающих сегодня очень много.
И правильно написал Михаил Визель, что известия о русской литературе, в частности о смертях, приходят в основном из-за границы. Вот Александр Гаррос, который умер в Израиле. Вот Анатолий Алексин, который жил в Израиле, а умер в Люксембурге. Вот Евтушенко, который умер в Талсе. Это всё достаточно о многом говорит. Русская литература — она может сколь угодно много думать о родине, а живёт она в значительной степени в эмиграции. И это печальная, конечно, вещь. Ну, про себя-то я не говорю, я никуда от вас не денусь, хочется вам того или нет. Но, конечно, то, что в России, с одной стороны, всё хотят сохранить, а с другой, все хотят уехать — ох, ребята, это грустный знак, это, я бы сказал, трагический знак. И к этому ещё придётся как-то относиться.
Хорошо. Значит, сейчас мы поговорим… У нас всё съелось, конечно, за счёт коммунальной темы, но она настолько типичная и настолько она ключевая для современного общества российского! И потом, понимаете, вот эти все люди, которые вцепились в свои квадратные метры… Я их очень понимаю. И я их умоляю не навешивать на меня ярлыков, не визжать, не кричать: «Да вы за Кремль!»
Слушайте, почему любое мнение должно немедленно интерпретироваться в терминах «продался тому», «продался этому»? У вас очень много доказательств тому, что я не за Кремль. Я очень много усилий трачу на то, чтобы моя биография была чиста: зарабатывать самому, понимаете, не лезть ни в какие государственные проекты, не говорить никаких проплаченных слов. И я никогда этого не делаю. И за это вы можете поручиться, и я могу поручиться за это.
Поэтому, товарищи… Очень многие люди пытались меня оклеветать на эту тему — и у них никогда ничего не вышло. Давайте не будем навешивать сразу ярлыков на любое мнение, которое вам почему-то не нравится. А то вот это дикое желание на всех напасть, всех заклеймить, сказать «вы с теми», «вы с этими»… Ну, в стране в результате ни о чём нельзя стало говорить. Понимаете? Ну, никакую тему нельзя уже обсудить без того, чтобы немедленно не нарваться на упрёки в предательстве. Давайте всё-таки думать.