й подход к «Острову Крыму» — это, продираясь сквозь его трешовую форму, прислушиваться к серьёзным эпизодам, прежде всего таким, как эпизод с кликушей, когда Лучников, помните, слушает записи.
Там ведь какая история? «Остров Крым» — трагический роман, но эта трагедия входит в него дозированно, осторожно. Она — как бы как удочка, как умный рыбак — подёргивает читателя. Она ему не даёт забыться, напоминает ему, что здесь всё серьёзно, но эти напоминания строго дозированы. В романе много смешного, пародийного, провокативного, но в основе его — очень умная и взрослая боль, очень серьёзная боль.
«Вы упоминали, что умные девушки выбирают себе окружение поглупее. Происходит ли то же самое с мужчинами? Можете ли подсказать литературные примеры?»
Литературных примеров много, потому что талантливый писатель всегда хвалит менее талантливого и… ну, не то что ругает более талантливого (самые умные, конечно, так не делают), но покровительствует тем, кто хуже. Если вам покровительствуют — значит, вы хуже. Вот это надо просто помнить.
Поступают ли так мужчины? Да, есть такие мужчины такого женственного склада, которые любят появляться в основном в окружении людей глупее себя и слабее себя. И вообще покровительство — это дурной тон. Я не говорю, что многие девушки устраивают себе сознательно дурацкое или некрасивое окружение, но известно, что красавицы любят блистать на фоне некрасавиц. Посмотрите, как любят красавицы появляться с некрасивыми подругами, чтобы их подчёркивать, чтобы подчёркивать их внешность. Чтобы появляться с некрасивой подругой — не нужно смелости. А вот чтобы рядом с красавицей — здесь нужно как-то знать себе цену, надо эту цену понимать. Это довольно важный и довольно принципиальный момент. И вообще, если вы стараетесь избежать конкуренции и ради этой конкуренции вы выгрызаете себе какую-то нишу, где вы один, — это, конечно, хорошая штука, удобная, но это не всегда говорит о вас хорошо.
А мы услышимся ещё через три минуты.
НОВОСТИ
― Ну что, продолжим. Незаметно, как-то легко летит сегодняшний эфир. Это потому, что темперамент подключился, проблемы, каждого лично затрагивающие.
«Пишут, что ваш роман «Оправдание» написан под сильным влиянием романа «Посмотри в глаза чудовищ», — не знаю, кто это пишет, это глупость. — Сейчас читаю «Погляди в глаза» и возмущаюсь. Вставки с Виландом, Маяковским на сюжет не влияют и больше похожи на паразитирование. Все персонажи романа недалёкие, одинаковые и говорят одинаково. Настоящий Гумилёв был не такой. Читаю, и подгорает сзади».
Витя дорогой, во-первых, если подгорает сзади — это не всегда плохо. Значит, книга вас задела. Во-вторых, не забывайте, что «Посмотри в глаза чудовищ», невзирая на довольно серьёзный пафос романа, это тоже книга, выполненная в трешовой форме, и объектом пародии здесь является «Маятник Фуко» Эко. И конечно, пародирование этой книги совершенно явное — это такой тоже способ развития.
Я говорил о том, что литература развивается чаще всего через пародию. Ну, ещё до меня это говорил Тынянов: «Человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым». И «Дон Кихот» — пародия. И в Евангелии сильны элементы пародии прямой на Новый Завет, но только это высокая пародия. И вообще в Евангелии сильны элементы плутовского романа. И кстати, «Посмотри в глаза чудовищ» — это такой плутовской роман, где Гумилёв — это вот такой новый тип, ну, трикстер, скажем так, чтобы не дразнить гусей. Поэтому давайте любые ваши претензии к книге всё-таки корректировать с её жанром.
А что касается «Оправдания», то «Оправдание» написано, наверное, под некоторыми влияниями, но сильнее всего, во всяком случае интонационно, здесь было влияние Горенштейна. А говорить о влиянии Успенского и Лазарчука я бы здесь не стал, потому что разные жанры, разные сюжеты, книги очень разные. Я дружил очень с ними. С Успенским я дружил, с Лазарчуком продолжаю дружить. Они втянули меня, в общем, в литературу, потому что до того меня как-то считалось хорошим тоном не печатать и при этом ругать. Ну, девяностые годы вообще были для меня не очень лёгким временем, как и для страны в целом. А так получилось, что после публикации большой подборки моих стихов в «Глазах чудовищ» меня стали знать как поэта. За это я им всегда благодарен. Но прозаического, какого-то вообще педагогического, идейного влияния они на меня никогда не оказывали. Это просто мои близкие друзья, родные для меня люди. Утрату Успенского я до сих пор продолжаю ощущать как очень болезненную.
«Почему для Пушкина было важно изучить историю Пугачёвщины?»
Ну, жанровый сдвиг творчества Пушкина к изучению истории, потому что без неё не понятны корни, и такой географический сдвиг Пушкина на Восток, и идеологический, и географический, и, я бы сказал, топологический — это общеизвестные вещи. Пушкин действительно всё больше съезжал в глубину веков и в глубину страны, потому что без этого невозможно было понять её тайные коды. Он умер как раз накануне того, как эти тайные коды начал разгадывать.
«Что бы вы посоветовали прочитать у Марины и Сергея Дяченко — лучшего не столько в жанре фэнтези, сколько в описании человека?»
Прежде всего — «Армагед-дом», «Vita Nostra» и «Пандем». Вот это три романа, которые, на мой взгляд, являются классикой. Потом — тетралогию «Скитальцы», прежде всего «Страх». Ну, многим очень нравится «Пещера», а у меня «Пещера» вызывает более сложные чувства. Но можно, наверное, и «Пещеру». Вот так бы я охарактеризовал такой, что ли, «передовой отряд».
Самая совершенная их книга и самая близкая мне, безусловно, «Vita Nostra». Это шедевр! Это огромное событие. Я помню, когда она вышла, все её так воспринимали. Был «Конгресс фантастов», была презентация книги. Все за день её прочли и ходили осчастливленные, потому что в нашем жанре, в нашем цеху появился колоссальный прорыв. Понимаете? Но я не думаю тем не менее, что «Vita Nostra» — это сейчас самое актуальное чтение. Оно актуальное, наверное, для вашего внутреннего развития. Ну, для любого человека это важная книга. А вот для понимания того, что происходит в России — «Армагед-дом».
Но дело в том, что, видите, в «Армагед-доме», как мне кажется, всё-таки они скиксовали в конце. Я могу это сказать, потому что я люблю этих авторов, я их считаю великими, без дураков. «Мигрант» — очень важная книга. Вот в чём они скиксовали? Мне кажется, как раз в «Мигранте» дан более верный ответ. Почему всё время в «Армагед-доме» воспроизводится цикл? Происходит катастрофа, надо бежать через портал — и дальше всё начинается сызнова. Там гениальная вот эта деталь, что сразу начинают очень много все рожать после катастрофы. Это чудесно описано.
Понимаете, они сделали такой вывод: как только в обществе хоть кто-то проявит самопожертвование, его перестанут гонять по этим кругам и «оставлять на второй год», как это называется Радзинский. К сожалению, самопожертвования недостаточно. В «Мигранте» дан более верный ответ: видимо, цикл прервётся, когда люди возьмут свою судьбу в свои руки, когда они научатся за неё отвечать и как-то собой управлять.
Кстати говоря, «Армагед-дом» — это такая интересная реплика, такой пандан к «Попытке к бегству», произведению весьма занимательному и, думаю, неоценённому, произведению очень масштабному для Стругацких. Почему идёт этот поток машин? Как можно его остановить? Стругацкие считали, что его остановить в принципе невозможно. Дяченки полагали, что ход истории нарушим. Но можно ли его нарушить одним самопожертвованием? Я, честно говоря, не думаю. Думаю, что здесь только масштабное прозрение.
«Есть ли, по-вашему, объективные критерии хорошей прозы? Многие люди с профильным образованием называют Кинга и Роулинг детской литературой. Мне доказывают, что Кинг ремесленник, потому что у него лубочная мораль. Просто, извините, наболело. Не могу ответить, что меня трясло от победного угара, когда Пол Шелдон запихивал листы своего романа в глотку горящей Энни Уилкс. Это чувство нельзя количественно измерить, но оно есть».
Понимаете, меня тоже трясло от победного угара в этот момент. Это имеется в виду финал «Мизери». «Мизери» вообще я считаю одним из трёх лучших романов Кинга. Первый, конечно, «Мёртвая зона». Второй — «Мизери». И третий — «Сияние». Да, вот так получается, что всё своё лучшее Кинг написал в XX веке. Это не значит, что я не люблю «Revival» или что у меня претензии к «Мешку костей», но тем не менее лучший Кинг — это Кинг до 95-го года. Ну, так получилось. А рассказы гениальные есть и сейчас.
Каковы критерии хорошей прозы? У поэзии и прозы критерии довольно похожие. И неслучайно Горенштейн, которого я уже упоминал, считал, что в прозе ритм ещё важнее, чем в поэзии, потому что он неочевиден, потому что его простраивание требует большего профессионализма.
Наверное, главный критерий хорошей прозы… Ну, их два. Это, во-первых, «изобразительная мощь», как Николай Богомолов это называет. Вот действительно изобразительная сила текста, способность пластическими средствами переместить вас в другой мир — это очень серьёзный критерий. Ну а второе — это то, что Веллер называет «эмоциональным диапазоном». Видите, я всё время ссылаюсь на мнения авторитетов. Ну, что же поделать, если они уже на эту тему подумали. Эмоциональный диапазон, конечно, важен. Человек стремится не к благу, а к масштабу, к дельте, к разнице переживаний и так далее.
Вот у Стивена Кинга она достигается. Действительно, эмоциональный диапазон, который вы испытываете на протяжении чтения его текстов, он очень значительный, он сопоставим с лучшими американскими образцами. Неслучайно Кинг всегда говорил, что для него критерий, для него образец — это не литература ужасов, а Драйзер. Он же в очень откровенной книге «Bare Bones» (так скажем, «Голые кости», «Подноготная») сказал, что у хорошего писателя не видно руки автора, который переставляет персонажей, персонажи действуют по собственной логике. И у него эта логика есть. И конечно, он замечательно пишет внутренние монологи. И хеппи-энда у него никогда нет. И его мораль не лубочная совсем. Ну, скажем, «Shining» («Сияние») — книга совсем без лубочной морали. И «Доктор Сон» — её продолжение — тоже, хотя она, конечно, хуже.