Вот когда-то меня этому учила Маргарита Зиновьевна Арсеньева, Царствие ей небесное, она умерла второго мая, мой учитель на журфаке. Тогда мы знали её как Тужеву. Маргарита Зиновьевна Арсеньева — прекрасный прозаик и переводчик. Кстати говоря, вот сейчас вышла её предсмертная книга, такая замечательная проза, она называлась «Давно, на Пушкарской», так называлась первая часть. Название второй я сейчас уточню.
Но вот одно я могу сказать совершенно точно: книга Маргариты Арсеньевой, которая вышла сейчас в издательстве «Геликон» в Питере (спасибо «Геликону», что он успел её издать и она успела получить отзывы на неё), вот эта книга — удивительное событие. И она, конечно, такие глубины человеческих отношений показывает, такие глубины этой порчи, которую сталинизм навёл на людей. Это книга о пятидесятых годах — о самой важной, по-моему, эпохе. Выход этой книги — это действительно огромное событие. Если будет у вас возможность — почитайте. По-моему, она даже и в интернете сейчас будет. Но вот Маргарита Зиновьевна всегда объясняла, что единственное, чем вы можете утешить свою боль — это помощь другому человеку, потому что вы переключаетесь на чужое страдание и отвлекаетесь от своего.
Поэтому, если ваш этот мальчик, о котором вы говорите, если он в депрессии — ну, попытайтесь как-то, может быть, даже если это не будет правдой, попытайтесь дать ему понять, что вам хуже, чем ему. Знаете: «Спасая чужую жизнь, спасёшь свою». Фланнери О’Коннор назвала этой пословицей, надо сказать, один из таких самых циничных своих рассказов. Ну, как циничных? Из самых жестоких. Но тем не менее — спасая чужую жизнь, спасёшь свою.
«Читают ли Стругацких сейчас в нерусскоговорящих странах?»
Да, и весьма интенсивно. И сейчас планируется, как вы знаете, американская экранизация «Пикника», уже почти снята.
«Мне представляется, что «Лес» и «Управление» — это взгляд снаружи и изнутри на советский проект. В части про Лес деревня видит его как чудо и не понимает его. В части же про Управление становится видна обратная сторона проекта — бюрократия, одержимость и бессмысленность. Мне менее понятна эта часть».
Конечно, она менее понятна. Они для того её и писали, чтобы она была вам не понятна, потому что там, как и у Лема в «Рукописи, найденной в ванной», подчёркивается абсурдность и принципиальная непонятность вот этого тоталитарного мира и, более того, абсурд как его непременная составляющая.
Тут мне пришёл на почту ещё вопрос: «А почему Валерий Попов придаёт такое значение гротеску?»
Мне Попов однажды в интервью ответил очень чётко: «Или вешаться, или гротеск». Вот это совершенно точно. Абсурд мира, такого тоталитарного мира — он лишь зеркальное отражение и даже, я бы сказал, такое воспроизведение через линзу, через увеличивающее стекло изначального мирового абсурда. Тоталитарность его просто дополняет до гротеска, тоталитарность его вывод из тени и делает его такой видимой сыпью, болезнь обретает лицо. Но мир вообще абсурден. А мир тоталитарный — это отражение такой божественной тоталитарности.
Это давнее утверждение Кафки, что… Собственно ведь «Процесс» — роман не о тоталитаризме, а это роман об иудаизме. А если говорить ещё глубже, то это вообще роман о мироустройстве, роман о тоталитарном устройстве единобожной религии. Кстати говоря, и многобожие ничуть не более демократично. Мир верующего несвободен. Об этом ещё Синявский писал: «Несвободен верующий. Несвободен влюблённый». Всё это — мир диктата. И в этом смысле процесс идёт над всеми и каждым, он длится всегда.
Другой вопрос, что в мире современного Запада у осуждённого есть права, а в мире восточного тоталитаризма человек должен всё время кланяться и благодарить, когда его лишний раз осуждают. Собственно у меня была когда-то такая идея — нарисовать карикатуру, где палач замахивается и говорит: «Сами же мне потом «спасибо» скажете». Вот это такой мир действительно сплошного тоталитарного насилия, но в «Улитке» он просто доведён действительно до такого живописного гротеска.
«Как вы относитесь к литературному заключению: «романы «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» написаны братьями Катаевыми, а Ильфа приписали из жалости»?»
Слушайте, все эти разговоры о том, что «Двенадцать стульев» написаны братьями Катаевыми, разбиваются абсолютно обычным анализом текста. Я уже не говорю о том, что у нас есть очень надёжные свидетельства. И Катаев никогда не скрывал, что план романа принадлежит ему, а фигура Бендера — Ильфу и Петрову. Перечитайте «Записные книжки» Ильфа — и генезис стиля вам станет абсолютно понятен. В «Одноэтажной Америке» очень известно и очень видно, где писал Ильф, а где Петров, но у них уже был общий стиль, в котором есть действительно черты и ильфовского печального еврейского скепсиса, и петровского такого романтического советского гротеска. Причём кто из них был большим циником — трудно сказать.
Сейчас же, понимаете, идут (я не буду называть этих людей, чтобы их не популяризировать лишний раз) огромные спекуляции на тему того, что именно Булгаков — такой главный оправдатель зла и любимый писатель многих пошляков — написал Ильфа и Петрова всего. Это довольно известная теория. Но есть ещё и другая теория. Вот её сейчас я буду, наверное, популяризировать просто в пику булгаковистам. Мне очень интересно проследить: а не Ильф ли и Петров написали «Мастера и Маргариту»? Ну, в частности такое количество сходств. Обратите внимание на фигуру Азазелло, который вылитый Балаганов, или Коровьева (Паниковский), или Бегемота (Козлевич). Кот и козёл — вечные спутники сатаны и чёрные. Это известно. А давайте предположим, что это Ильф и Петров написали «Мастера и Маргариту». Тоже очень изящно получается.
На самом деле просто Булгаков писал роман как личное послание Сталину и, зная, что ему нравится «Золотой телёнок», воспользовался некоторыми кодами плутовского романа, чтобы роман имел успех у Сталина — у главного читателя. Он же не для публикации его писал. Возможные последствия публикации в «Мастере» описаны очень чётко — травля Мастера за роман, за «пилатчину».
Тут в чём дело? Понимаете, в «Мастере» (это как раз тема моего курса здесь) соединены две сюжетных схемы. Одна, поверхностная, схема трикстерского романа, бендеровского романа, Хулио Хуренито и так далее — это вся воландовская часть. А вторая схема — это схема Мастера, доктора, схема «Доктора Живаго». И тут появляются все приметы: и роковая женщина, и мёртвый ребёнок. Ну, в общем та схема советского романа, которая присутствует во всех эпосах от «Тихого Дона» и до «Лолиты», во всех сочинениях XX века. Это довольно большая отдельная тема. Но вот линия Фриды — такого двойника Маргариты — она написана, безусловно, с учётом этой традиции, которая потом в пятидесятые годы дала «Доктора» и «Лолиту». Я думаю, что работа под названием «Мастер и доктор» могла бы быть очень показательной. Мастер-то ведь не трикстер. Понимаете, в чём дело? Трикстер — это Воланд и в каком-то смысле Иешуа. А Мастер — это трагический, пассивный герой, просто гений, просто профессионал. И роман о профессионале — это совершенно отдельное направление в советской литературе.
Можно много об этом говорить, но пора прерваться.
РЕКЛАМА
― Ну ладно, продолжаем. И невзирая на то, что четвёртая четверть у нас традиционно посвящена лекции, я всё-таки на некоторые вопросы, понимаете, должен ответить, настолько они важны.
«Почему вслед за словами героя Шварца Ланцелота: «Нужно убить дракона в себе», — никто не пишет справочной литературы, как это нужно сделать?»
И рядом же вопрос: «Часто в полемике с фашистом слышишь аргументы: «это ты сам себе вредишь», «потом увидишь, чем это кончится». Неужели можно применять только чуждые себе аргументы? Ведь ты-то понимаешь, что «так нельзя», а фашисту ничего объяснить нельзя, и он никогда не поймёт, что «это плохо обернётся». Брат молодого националиста. Кирилл. Киев».
Понимаю, Кирилл, вашу трагедию, потому что в Киеве довольно много сейчас молодых националистов. И хотя в том, что их вырастили, в том, что они возникли, есть большая доля и нашей вины, так сказать, «золотник и нашего пота», как говорил Бабель, но, конечно, никто ответственности с этих нацистов, с неонацистов не снимает. Они есть. Это не те нацисты, которые фигурируют в разговорах Первого канала. Конечно, смешно сегодня и неприлично говорить о том, что в Киеве произошёл антиконституционный переворот. Там много чего антиконституционного происходило до переворота, и у народа уже терпение закончилось. Ну, повторять эти глупости мы не будем, но… Хотя они исходят иногда из верховных уст. Сам президент России говорит постоянно, и в том числе с Ангелой Меркель, что вот в Киеве произошёл антиконституционный переворот, хунта пришла к власти. Сейчас про всё это уже довольно смешно слушать. Ну, бог с ним… Хотя не знаю, конечно, бог ли. Теперь проблема в ином: что можно сделать с молодым националистом? Три есть способа.
Первый способ победить националиста — это, к сожалению, внешняя катастрофа, катастрофа, вызванная внешним поражением. Я не желаю отнюдь Украине военного поражения от России, но думаю, что для нациста, для настоящего нациста нет никакого другого аргумента, кроме чужой силы. Это не значит, ещё раз говорю, что я оправдываю военное, прямое по сути дела, провоцирование конфликта, которое случилось в Донецке и в Луганске. Это отнюдь не значит, что я оправдываю поведение России в этой ситуации. Но на нациста сильно действуют, на национальное чванство вообще сильно действуют военные неудачи. Это первое.
Второе, если этот способ представляется чересчур травматичным. Второй такой способ победить нациста, переубедить нациста — это, как правило, любовь. Ваш брат, молодой националист, должен полюбить девушку противоположных убеждений или иной национальности — и на этой трагической любви переломиться и в чём-то убедиться.
Ну а третий путь, который переубеждает нациста. Тут ничего не поделаешь, к сожалению… Это и русского нациста касается, и украинского, и еврейского — любого. К сожалению, тут ничего не поделаешь против одного аргумента — «сам увидишь». Если человек выстраивает у себя нацистское государство, он должен убедиться, чем это кончается. Нацистское государство рано или поздно пожирает самоё себя, тут возникает такая улитка самоуничтожения, ну, просто потому, что нацизм — это непрагматично. Нацизм — это вообще самоубийственно.