И трагедия вот эта, трагедия отчасти и Василя Владимировича Быкова была в том, что он не мог эти проблемы поставить ни на каком материале, кроме военного, только военный легитимизировал их хоть отчасти. Только под конец жизни он смог написать своего «Афганца» — жестокую повесть, но повесть о том, что и в мирное время все эти фронтовые добродетели необходимы и спасительны. «Ведь всё равно умрём, ведь всё равно всех убьют. Почему же надо всё время совершать какие-то моральные компромиссы?»
Поэтому повести Быкова — это скорее, конечно, осмысление не столько войны, сколько опыта XX века в целом. Ну, «Альпийская баллада» — это, может быть, ещё о войне. В остальном же это его способ высказываться о человеческой трагедии, о трагедии человеческого существования. Вообще бытование Быкова в советской прозе было довольно парадоксальным, и он существовал как бы всё-таки будучи еле разрешённым. Из того, что напечатал Твардовский в «Новом мире», он ничего при жизни не мог переиздать. Вот до перестройки переиздать «Мёртвым не больно» он не мог, потому что вещь эта о многом рассказывала, в том числе о готовности швырять людей в топку, в топку этой Победы.
Я думаю, что «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева — замечательный, хотя и незавершённый эскиз военной эпопеи. Но опять-таки взгляд Астафьева — это тоже не вся правда о войне. И это взгляд человека, который запомнил самое чудовищное, запомнил быт войны, а к смыслу войны он и не пытался подступаться, потому что он не думал о таких вещах. Он, конечно, был не идеолог, а именно прежде всего изобразитель. «Пастух и пастушка» — великая повесть, она тоже об этом, эта «современная пастораль».
Но нам нужно сейчас, мне кажется, прежде всего осмысление, переосмысление двух вещей. Ещё раз говорю: едва ли наши внуки до этого доживут. Внуки победителей не доживут уж точно. Но будущая военная проза должна будет отвечать на два вопроса.
Во-первых, это вопрос об истоках героизма, потому что, сразу говорю, героизмом называется на войне не только подвиг, но и повседневное существование. Истоки героизма — это вопрос: кто способен выживать и делать своё дело, а кто ломается? Мне, кстати, дед об этом часто говорил, что замечательные воины получаются из бухгалтеров — они и так всё время ходят как по минному полю. Эти сугубо мирные, даже ленивоватые люди на войне оказываются очень чёткими профессионалами.
В чём механизм бесстрашия? Как избавиться от страха? Я думаю, что Тендряков в замечательном рассказе «Донна Анна» впервые плотнее всех подошёл к поискам этого критерия. Где найти критерий, почему один ломается, а другой — нет? Известно, что самолюбование подсекает очень сильно. Вообще высокая самооценка, как правило, является фактором риска здесь. Известно, что физическая выносливость очень важна. Но всё-таки в чём источник настоящей силы духа, откуда она берётся? Боюсь, что мы без каких-то новых военных испытаний на эти вопросы ответить не сможем. А получать такой ценой литературу о войне мне бы, например, не хотелось.
И второй вопрос, который тоже осмысливать придётся, — это вопрос о роли Советского Союза в 39-м году. «Дневники Мура», например, Георгия Эфрона, которыми я много пользовался для последнего, крайнего, скажем так, романа, предпоследнего уже теперь, — в этих дневниках очень подробно и мучительно прослежены недоумения нормальных советских людей, с ужасом воспринимающих резкую фашизацию советской прессы. То, что мы на какой-то момент выступали союзниками Гитлера — это было. И говорить сейчас о том, что «любое упоминание об этом — это подрыв устоев и клевета» — ну, это неверно.
Другой вопрос — надо понять, было ли это стратегической или тактической задачей, было ли это временной уступкой, было ли это спасением советских границ (присоединение Западной Белоруссии), имело ли смысл подписывать протокол Молотова с Риббентропом и секретные протоколы к этому договору или этот договор весь был одной гигантской ошибкой и капитуляцией. Вот к этой проблеме надо подходить серьёзно, потому что, если мы хотим исторической правоты, мы должны прежде всего добиться исторической правды. Невозможно полусловами, полунамёками отделаться от реальной проблемы.
И нельзя всю вину здесь перевалить на Сталина. Но то, что какой-то короткий тур вальса, какой-то момент увлечения, какой-то момент почти такой идеологической симфонии здесь был — об этом придётся говорить. Не только ведь Эйзенштейн ставил «Брунгильду» в Большом… то есть «Валькирию», не только ведь… Вагнер здесь вообще не решающий фактор. Но и «Милый Ханс, дорогой Пётр» Александра Миндадзе тоже рассказывает о совершенно объективной реальности. Помогали немцам усиленно. И немцы нам, и мы им. Поэтому все попытки замолчать, замазать вот эту трещину — они безнадёжны. Надо чётко совершенно понимать, что происходило у Советского Союза с Германией. Надо помнить, что Сталин пытался искать какие-то ходы для переговоров с Гитлером даже в сентябре-октябре. Здесь нужно это помнить.
Другое дело, что опять-таки мотивы Сталина при этом могли быть разными. Может быть, он спасал страну, а может быть, он спасал свою власть. Обо всём этом тоже стоит подумать. В любом случае, настоящая правда о войне говорилась в России в три этапа, и вся военная проза имела эти три этапа.
Сначала это просто воспевание героизма, воспевание подвига, во многих отношениях лакировка, пока не появилась лейтенантская проза. Второй этап — это та самая лейтенантская проза, проза о войне, которая печаталась в пятидесятые и шестидесятые годы. Но опять-таки установки этой прозы были пацифистскими, там говорилось о том, что война — это не героическое дело, а кровавое и мучительное дело.
Но вот третий этап, на мой взгляд, ещё не наступил. Третий этап — это попытка ответить на вопрос: война формирует нацию или она формирует фантом вместо нации? Вот это вопрос, кстати, к вашему старшему или младшему брату, дорогой украинский собеседник, вот о том националисте. Можно сказать, что война нацию формирует. А можно сказать, что она загоняет вглубь её проблемы. Война действительно всё списывает, но ни одной проблемы она не решает, она загоняет их вглубь.
И Победа в Великой Отечественной войне, с одной стороны, раздавила в мире самое страшное зло, самое страшное зло в мировой истории, хуже фашизма ничего не было. Фашизм — это квинтэссенция всего самого омерзительного, что есть в человеческой природе, сознательное радостное искажение человеческой природы, искажение божественной природы, это сознательное радостное преступление, наслаждением грехом. Но, с другой стороны, эта война очень укрепила Сталина, укрепила его режим. И можно ли сказать, что нация была сформирована? Можно ли сказать, что советская нация оформилась, отковалась в этой войне? Вот это вопрос, на который предстоит отвечать.
И вообще вопрос о том, как война влияет на нацию. Что получается? Вот у Толстого в «Войне и мире» этот вопрос задан. И получилось, что эта скрытая теплота патриотизма нацию действительно формулирует, формирует. Под влиянием этого толстовского гипноза мы живём до сих пор. Но вместе с тем не всякая война и не всякую нацию — вот что важно. Потому что Наполеон-то Францию погубил. Нацию-то он сформировал, но Францию-то он погубил. И в результате Франция… Я думаю, что истоки её вишистской катастрофы лежат именно в катастрофе Наполеона. Вот здесь есть о чём подумать.
Пока мы не научимся думать и задавать вопросы, пока война будет загонять все наши проблемы вглубь, мы правду о войне не напишем. Нам остаётся надеяться только на то, что хоть когда-то свободный разговор на эти темы будет возможен.
У меня спрашивают, почему я не прочёл обещанную лекцию о поэтах восьмидесятых и девяностых, в том числе и Денисе Новикове. Ребята, потому что более важные темы меня от этого увели. Не наклеивайте ярлыков, вслушивайтесь в сказанное. А я на следующий раз постараюсь все ваши просьбы выполнить. Пока!
12 мая 2017 года(роман воспитания)
― Здравствуйте, дорогие друзья. Попробуем мы провести ещё один эфир из Штатов. Вернусь я довольно скоро, ну, просто потому, что заканчивается семестр, поэтому я надеюсь, что в середине июня мы уже перейдём на более или менее популярное общение из студии. А 19 мая появлюсь я в Москве, чтобы провести несколько лекций. И в частности как раз 19-го у нас встреча в ЦДЛ с Фёдором Бондарчуком. Насколько я полагаю, там будут известные проблемы на входе — ну, просто потому, что уже в большой степени распродана эта встреча. Но волшебное слово «Один» вам в помощь. Или я там буду стоять на входе, или кто-то из представителей «Прямой речи». В любом случае шансы туда попасть ещё, по-моему, есть. Я думаю, что с Бондарчуком поговорить всегда интересно. Тем более возможности задать свой вопрос у вас будут. Ну и будет ещё несколько лекций в субботу и воскресенье. Следите за сайтом «Прямой».
Я, честно говоря, довольно долго думал над темой сегодняшней лекции, потому что заявок много и они взаимоисключающие. Но в результате я принял решение поговорить о романе воспитания, потому что, как ни странно, три заявки одновременно от разных людей на эту тему пришло. Она показалась мне экзотической. Но это, с другой стороны, такая достаточно весёлая, достаточно симпатичная тема — прежде всего потому, что жанр этот казался мне долгое время мёртвым. А сейчас оказалось — нет, ничего, он довольно себе перспективен. Вот давайте поговорим об этом.
Пока я начинаю отвечать на вопросы. Большая их часть, во всяком случае на форуме и в письмах, о приговоре Руслану Соколовскому.
Понимаете, в чём проблема? Вот есть вещи, которые комментировать невозможно — ну, просто, казалось бы, настолько они очевидны, что любые комментарии превращаются в пошлость. Вот Руслан Соколовский — блогер, который высказывается о религии неуважительно и вдобавок ловил покемонов в храме. Эти действия могут быть интерпретированы в моральных терминах как угодно, но в юридических не могут быть интерпретированы никак: он закона не нарушал.