дишь, его переубеждать не в чем. Он в любой ситуации будет поступать так, как ему выгодно, а не так, как ему… Как бы это сформулировать? Не так, как ему морально.
«Я недавно расстался со своей девушкой. Был с ней несколько лет, хотел жениться, полностью раскрывался. Сначала она высказывала своё мнение, потом в её манере появились покровительственные и даже повелительные черты. Она стала меня презирать с моими слабостями. Однажды она сказала что-то, что говорило о её полной глухоте к моим переживаниям, я вскипел и неожиданно для себя выпалил: «Вон! Видеть не могу!». Я думал, что всё кончено, а она через час пришла извиняться и вообще вела себя, как побитая собака. И тут я понял, как надо себя вести. Наши отношения стали идеальными. Неужели нет женщин, к которым, по словам Ницше, не надо брать плётку?»
Это, кстати, слушайте… Это Марк. Это очень интересно. Помнится, в одном классе очень умном проходили мы «Преступление и наказание». И вот я там цитирую Ницше в разговоре, говорю: «Ты идёшь к женщине — захвати с собой…» Угадайте — что?» И такой голос с заднего ряда одинокий: «Контрацептивы?» — причём совершенно серьёзный! И меня это потрясло! А потом один раз в аудитории совсем молодой, с восьмым классом я на лекции обсуждал… Ну, там дети в диапазоне от двенадцати до пятнадцати. И вот я с ними обсуждаю: «Ты идёшь к женщине — захвати с собой…» И такой мрачный мужской голос сзади: «Цветы!» Ну, они не знают эту формулу Ницше про плётку.
Видите, конечно, эта ницшеанская формула — глупая и подлая. Ты идёшь к женщине? Лучше уж действительно захватить цветы и контрацептивы. А насчёт плётки — это обычно повторяют такие чмошники, такие слабаки, понимаете, которые сами в плётке нуждаются. Я думаю, что это не про вас.
Но в одном вы, безусловно, правы: человек, который жалуется женщине, раскрывается перед ней, рассказывает ей о своих проблемах, он подставляется сильно. Не нужно этого делать. Понимаете, ситуация полной откровенности в семье, полной откровенности с женщиной — она мне встречалась крайне редко. Ну, в моём случае это так. Я могу себе это позволить, потому что я имею дело с человеком абсолютно понимающим и, по сравнению со мной, безупречно моральным. Это так.
Но вот вообще тут я с горечью должен процитировать вам опять себя, хотя я понимаю, что дурной тон — себя цитировать. Но у меня, когда мне было лет двадцать, что ли, у меня были такие стишки, которые я и сейчас… ну, как бы я их не перепечатываю, но я не огорчаюсь, когда мне их цитируют.
Не рассказывайте слабым о своих победах.
Не рассказывайте бабам о своих проблемах.
В крики свары, в рыки своры, в тяжкий час России
Бабы ищут в нас опоры, а не рефлексии.
Ведь от жалости у бабы — только шаг до злобы.
Береги свои ухабы от своей зазнобы.
Ведь на жалости далече не уедешь, друже:
Подойдёт, возьмёт за плечи — будет только хуже.
Я, конечно, сам пересмотрел с тех пор многократно эту позицию. И эти стихи написаны как такой разговор мужской в курилке, поэтому и слово «бабы» здесь присутствует. Я знаю, что сейчас многие феминистки вспыхнут, но нельзя же всё время рассчитывать на людей недалёких. Поэтому иногда приходится просто употребить в стихах вульгаризм с целью эстетической, а не интеллектуальной. Просто это такая красочка в разговоре.
Так вот, не рассказывайте вообще женщине о своих проблемах, не грузите её. Достоинство мужчины ещё и в том, чтобы часть своих проблем переживать внутри себя лично или делиться только, я не знаю, с другими мужчинами. Там же, в тех же стихах у меня было:
Выпьем! Нет для человека радостнее факта,
Что не он один калека: всё спокойней как-то.
Некоторая простота этих стихов объясняется действительно тем, что автору 20 лет, это в армии написано или сразу после армии. Так что не надо, Марк, вот правда, не надо женщине жаловаться. Женщина нам дана не для этого. Кроме тех исключительных случаев, когда женщина действительно всё понимает, жалеет и прощает. Такие святые женщины бывают, но я не могу вам рекомендовать в любом случае их искать. Где же вы такую найдёте? Они все уже, мне кажется, расхватаны.
Услышимся через три минуты.
НОВОСТИ
― Продолжаем разговаривать. У нас чрезвычайное количество увлекательных вопросов, ну, из писем, я имею в виду.
«Помню ваше эссе «Блуд труда» в этом сборнике. Меня зацепило ваше отношение к феномену советского положительного героя. А потом я вспомнил повести Вильяма Козлова «Президент Каменного острова» и «Президент не уходит в отставку». Главный герой этих книг — типичный советский положительный герой — угрюмый, злобный, нелюдимый, собирается жить лесником в тайге. И тем не менее вокруг него всё время танцы с бубнами, и главная героиня влюблена без памяти, ведь единственные сколько-нибудь значимые действия для неё совершает он. Меня этот персонаж страшно раздражал, я ненавидел этого терминатора».
Миша, во-первых, Вильям Козлов — это всё-таки, понимаете, не самый подходящий пример для разговора о советском положительном герое. Вот его сын, Юрий Козлов, написал несколько ещё хороших текстов, типа «Воздушный замок» или «Изобретение велосипеда». И вообще молодой Козлов был очень талантлив. Конечно, начиная с «Колодца пророков», то, что он гонит, это совершенно невыносимо, но он от отца довольно резко отличался. Более того, в «Изобретении велосипеда» у него образ отца не самый привлекательный для советского писателя.
Что касается Вильяма Козлова, то у него действительно все положительные герои — они такие угрюмые, ершистые. Над этим замечательно издевался Валерий Попов — над такой ершистостью советского положительного героя и его страстью к разрушению. Там: «Врывается в мастерскую ваятеля, все крушит! Ваятель с душой пожимает ему руку». Все эти ершистые, вихрастые, угрюмые, вечно недовольные персонажи — ну, они, конечно, омерзительны. Просто Вильям Козлов — это самый, наверное, наглядный случай. Конечно, это был человек глубоко бездарный, прости меня господи. Я как вспомню какой-то «Ветер над домом твоим»… Боже мой, что в армии приходилось читать! В армейской библиотеке и не было ничего особенно хорошего, кроме, как сейчас вспоминаю, книги пьес Антокольского «Театр», которую я выпросил у библиотекаря себе на дембель.
Так вот, советский положительный герой — он вообще чаще всего эксплуатирует такую давнюю, и не только советскую, и не только российскую матрицу, что «чем человек некоммуникабельней, мрачней, противней, тем он лучше». Вот гений настоящий должен быть мрачным, замкнутым, от всех отдельно и всё время гонять людей из своей мастерской. Соответственно, и настоящий вождь должен быть мрачным, как у Набокова в «Истреблении тиранов».
И вообще не нужно всё время… Вот моё глубокое убеждение: не нужно всё время напускать на себя этот мрачный, серьёзный вид. Мне довольно противны эти подвижники, знаете, которые, по формулировке того же Попова, «похож на Христа за пазухой». Эти мрачные, вечно всем недовольные, вечно всех ругающие люди, занятые якобы чем-то великим, они меня не убеждают. Мне кажется, они просто ищут какое-то оправдание для своей душевной неделикатности. А душевная неделикатность, по-моему, исключает всякую любовь и всякую пользу. По-моему, человек, у которого нет элементарного умения разговаривать с людьми, — это человек довольно бесполезный. Вряд ли он занят чем-то величественным, если он такой некоммуникабельный.
Мне кажется, что один из таких печальных примеров — это Мать Тереза, которая всю жизнь была человеком крайне мрачным. Она занимается этими своими больными, а видно, что она больных не любит. И когда опубликовали после её смерти её дневники и переписку со своим духовником, которую она вела, она там часто говорит, что она не видит больше Бога, не чувствует Христа. И я так полюбил её после этого, что она честно в этом признавалась. И мне стало понятно, в какую трагедию она себя ввергла. Она ненавидела тех людей, ради которых приносила свою жертву. И действительно… Ну, когда я говорил об этом с Петром Мещериновым, он сказал: «Она не перестала чувствовать Христа, а просто ушла на более высокий уровень его чувствования». Если хотите, можно так это понять. Но у меня всегда было ощущение, что она изначально совершала страшный грех постоянного насилия над собой, а это черта такого противного положительного героя.
Знаете, что интересно? Из всех советских писателей-сказочников, вообще из всех советских прозаиков я больше всего любил Александра Шарова, очень важного для меня писателя. Я о нём говорил в прошлой передаче, упоминая его военные сочинения. Так вот, у Шарова как раз есть эта повесть «Хмелёв и Лида», где медсестра берёт к себе раненого из теоретических соображений. И в результате и она его начинает ненавидеть, и он её.
Невозможно, понимаете, творить добро из теоретических побуждений, это будет добро по принуждению. И кончится это тем, что вы возненавидите сами и тех бомжей, которых кормите, и тех ближних, ради которых жертвуете. Собственно бунюэлевская «Виридиана», она же об этом рассказывает в известном смысле. Потому что, принося себя в жертву, человек должен или испытывать от этого большое удовольствие, или лучше ему этого не делать. Вот таково моё, так сказать, глубокое убеждение, основанное, рискну сказать, на всё-таки знании человеческой природы.
«Где будет происходить Принстонская конференция?»
Понимаете, я сам не очень знаю. Я знаю точно, что это будет происходить с одиннадцати до двух в субботу. Ну, может быть, в Ист Пайне, в этом зале. Если вы зайдёте на принстонский сайт, я уверен, что вы там найдёте. Я как-то найду, куда мне прийти. Думаю, что найдёте и вы. Там мы можем, конечно, и повидаться, и поболтать о чём хотите.
«У меня вопрос об открытых финалах в литературе и в кино. Со стороны читателя, зрителя, по-моему, есть два мнения: принятие открытых финалов и получение удовольствия от домысливания вместе с автором; и неприятие из-за чувства, что тебя облапошили».