что ему и так хорошо.
Вот у Новеллы Матвеевой был замечательный сонет, что «тебе-то хорошо» мы говорим тому, у кого действительно есть своё дело. Да чем же это вдруг так хорошо ему? Тем только, что он занят своим делом? Ну, это, знаете, еще недостаточное благо. Но поскольку мы в большинстве своём являем людей, у которых нет такой маниакальной сосредоточенности на проблемах, мы и думаем: «Ну, ему и так ничего не надо. Ну и пусть он ходит, как Эйнштейн, подвязывает сандалии верёвкой и в жизни не носит галстука, ходит в дырявом свитере и полагает, что он счастлив».
Такое отношение к учёным — как к чудакам, которым ничего не нужно, — оно диктуется, конечно, завистью. И я это очень хорошо понимаю. Нельзя не завидовать человеку, который поглощён решением мировой проблемы. Вот у вашего батюшки, видимо, та же проблема — он производит на большинство окружающих впечатление такого прелестного чудака, не от мира сего, который занят какими-то своими правовыми, юридическими, теоретическими проблемами. «Зачем его ещё при этом и кормить? Ведь он питается работой». Это, к сожалению, очень общий подход.
Мне вот, например, понимаете, всегда было стыдно спорить о гонорарах за книги, потому что я считаю, что брать деньги за искусство — это как-то стыдно. И я действительно умею зарабатывать журналистикой, умею зарабатывать педагогикой, у меня есть какое-никакое дело в руках. И требовать внимания государства к себе, требовать, чтобы оно мне платило, да на фоне ещё, когда у него такие проблемы — ну, мне казалось как-то это стыдно.
Но ведь, с другой стороны, понимаете, давайте оценим сегодняшние гонорары не только учёных, а просто российских писателей. Ведь это кошмар! На это нельзя прожить. Когда книга, на написание которой у тебя ушло пять лет, ну, как у меня с романом сейчас… Он не так количественно велик, но надо было долго думать и много читать. Я думаю, что гонорар за современный российский роман сопоставим с суммарным вознаграждением за несколько лекций, прочитанных в Штатах или в Европе. Он сопоставим с гонораром за пять или восемь колонок в глянцевом издании. Ну о чём мы говорим? Понимаете, это, конечно, позор. Да, брать деньги за литературу нельзя. Да, требовать больших гонораров стыдно. А платить литераторам такую ерунду, которую им платят сегодня в России, не стыдно?
Кстати говоря, не только в России. Потому что если вы не являетесь автором коммерческой белиберды, в большинстве стран сколько-нибудь значительных вы, как правило, первую книгу издаёте забесплатно, потому что автора никто не знает, а издателю надо ещё вкладывать деньги в его раскрутку. Деньги пойдут потом, когда вас начнут знать. По-моему, это величайшая глупость, понимаете.
Мне, кстати говоря, в одной очень хорошей стране предложили за издание «Оправдания» ну настолько смешные деньги, что я сказал: «Знаете, вот для моего самолюбия проще будет, если вы издадите эту книгу бесплатно. Просто считайте, что я вам её подарил». Потом она принесла, кстати, довольно неплохие роялти. Но вообще, когда получаешь сегодня в России гонорар или где-то в мире, особенно в Европе, где тебя начинают издавать, вот так первое желание — это сделать широкий жест: подарить, запомниться широким жестом.
Кстати говоря, и вашему отцу, и вам я тоже советую не скорбеть по поводу вашей скудной жизни, а как бы гордиться, превратить это в такую интеллектуальную гордость: «Да, мы не снобы, мы не олигархи, мы не потребители, поэтому мы живём вот так». Ведь аскеза, в том числе христианская, — это очень часто именно форма реакции на бедность. Если ты не можешь эту бедность преодолеть — ну, объяви её делом принципа, сделай из неё пьедестал.
Возвращаемся к проблеме романа воспитания, которая почему-то действительно довольно многих занимает. Роман воспитания — это один из трёх древнейших жанров. Первый — роман странствия. Второй — роман о войне. Это довольно архаическая форма. И тут надо сразу же выделить три опять-таки основных разновидности романа воспитания.
Первое. Это собственно роман формирования личности, роман, где человек, как в «Исповеди» Руссо, вспоминает об обстоятельствах, так или иначе его в разное время формировавших, об обстоятельствах его личного взросления, если угодно. Это первая такая разновидность, наиболее невинная, исповедальная такая проза. Ну, как в «Детстве. Отрочестве. Юности», попытка отследить те обстоятельства, которые наиболее сильно на тебя повлияли. Это то, что Горький в наброске автобиографии назвал: «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца». Это интересное, довольно такое забавное, витиеватое название. Он в молодости часто так писал.
Такой роман воспитания имеет ценность прежде всего для автора, потому что это ценность самоанализа — ну, как «Самопознание» у Бердяева. Он имеет, конечно, интерес и для другого читателя, но преимущественно это книга авторефлексивная, это книга, которая так или иначе систематизирует ваш жизненный опыт. Это довольно ценно, но это не самое интересное.
Вторая разновидность романа воспитания — это роман теоретический, роман, который пишется для того, чтобы на собственном примере сформулировать некоторые теоретические вещи. Например, в своё время, когда в России полуподпольно издали «Майн Кампф», мне «Московские новости» заказали рецензию. Я написал, что это довольно скучный, монотонный, очень плохо написанный роман воспитания о том, как автора все время обижают плохие евреи. Это под конец становится чрезвычайно монотонно. Не говоря уже о том, что понятный эгоцентризм автора, понятная его сосредоточенность на своих переживаниях и маниакальная неспособность услышать другого человека начинают довольно сильно утомлять уже на 50-й странице.
Но тем не менее романы воспитания, которые несут некоторую теоретическую мысль, — вот эти романы представляют определённый интерес. Такова, например, трилогия Горького, в которой некоторые вещи — в частности глубочайшая косность крестьянства, и необходимость культуры и просвещения, и страшная темнота русского домашнего быта — эти все теоретические вещи на большом фактическом материале рассмотрены и этим фактическим материалом подкреплены. Конечно, Горький писал свою трилогию — «Детство», «В людях», «Мои университеты» — совсем не для того, чтобы просто вспомнить свою жизнь и разобраться в ней. Он докопался, как ему кажется, на собственном примере до главной причины российской катастрофы. Это ужасающее зверство, жестокость, ужасающая бескультурность, ситуация постоянного взаимного истребления. И «В людях» эта тема продолжается, потому что он видит, что все друг другу врут, даже старообрядцы. А в «Моих университетах» — Красновидово, знаменитая история, когда чего чуть не убили, когда подожгли лавку, где он работал, и народники бегством спасаются от возлюбленного ими народа.
Вся мысль очень проста: то, что мы часто называем русской идентичностью, на самом деле просто дикость, ситуация непрерывного мучительства и взаимного истребления. Он доносит эту мысль, и роман воспитания предстаёт довольно такой стройной системой.
Можно сказать, что и толстовская «Исповедь» тоже в значительной степени, хотя там речь идёт в основном о зрелых его годах, — это именно роман воспитания, который при этом не столько исповедь, сколько проповедь. Это тоже довольно важная особенность жанра.
И третий роман воспитания, который для меня представляет как бы наибольший интерес, — это такая попытка рассмотрения своей жизни как социального среза, как жизни типичного представителя. Такая книга — это, например, Короленко «История моего современника». Хотя это «автобиография вымышленного лица», как называл это Богомолов.
Или точно такая же книга Богомолова «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?». Я думаю, что главная заслуга Богомолова — это как раз не «В августе сорок четвёртого», а этот странный последний роман, в котором он настолько вжился в роль другого человека, что придумал ему авторскую речь, биографию. Это глубоко фундированный проект, очень тщательно придуманная, совершенно чужая, совершенно другая жизнь, которая с жизнью реального Богомолова, с его личностью практически никаких сходств не имеет. Но это читать очень интересно именно потому, что изображена жизнь типичного представителя — человека, который верит в пропаганду, который бывает жесток, когда это требуется, который не задаёт себе многих тяжёлых вопросов, а бежит от них. И в результате эта жизнь приводит его к полному моральному краху, который в финале романа совершенно очевиден. И он там в отчаянии восклицает: «Моя вина! Всё — моя вина!»
Вот такие автобиографии вымышленных лиц или такие со значительным автобиографическим элементом вещи, как «История моего современника», понимаете, они великую роль играют. По большому счету, мне не интересна жизнь человека выдающегося, потому что он именно очень нетипичен. А вот жизнь человека типичного, который умеет анатомировать среду, в которой живёт, который описывает свою повседневность, — вот этот роман воспитания мне бесконечно интересен.
Ещё раз вам хочу сказать: это не обязательно роман прозрения, потому что очень часто прозрение не наступает, но это роман формирования. В романе воспитания есть совершенно необходимые структурные элементы, есть важный всегда образ наставника, есть образ друга-предателя, без которого никогда не обходится, потому что это такой совершенно необходимый антагонист главного героя, и за счёт этого конфликт, и за счёт этого своеобразного двойничества фабула всегда развивается. И естественно, что мне здесь особенно важно — это разные аспекты взросления. Потому что в чём, собственно говоря, взросление заключается? Понимаете, это вопрос, ведь на который однозначного ответа нет.
Роман воспитания — ну, например, «L’Éducation sentimentale» Флобера, где речь идёт напрямую о воспитании героя, прямо воспитание чувств упомянуто в романе. Вот в «Воспитании чувств» очень интересная эволюция главного персонажа. Я вообще считаю, что «Воспитание чувств» — это самый интимный и в каком-то смысле самый глубокий роман Флобера. Я люблю его больше, чем «Мадам Бовари», а особенно всё, что там касается событий 1848 года. Ну, просто это, наверное, самое точное описание революции изнутри.