глупостями, такими вот идиотизмами на пустом месте. Так что надо бы помнить, чем за это обычно расплачиваются.
Ну а теперь я с запозданием начинаю — что делать? — отвечать на вопросы, тоже довольно многочисленные и любопытные.
«Что думаете о Ридли Скотте и «Бегущем по лезвию»?»
Я вообще считаю, что Ридли Скотт — один из самых талантливых американских режиссёров. И он наглядно демонстрирует старую мысль Юрия Арабова о том, что в основе американского блокбастера чаще всего лежат классические, чаще всего библейские, а иногда ещё восходящие к Возрождению по литературной классике приёмы и темы. Я не думаю, что фильм Ридли Скотта «Бегущий по лезвию» так уж глубок и содержит в себе такие уж тонкие библейские намёки, но то, что он замечательно сочетает метафизическую глубину с темпом, с увлекательностью — ну, о чём тут говорить? Я вообще настаиваю всегда на том, чтобы кино базировалось на каких-то архетипических, более древних основах — они гораздо легче усваиваются.
«Любое художественное произведение, — спрашивает Виктор, — в литературе, театре, кино подразумевает моральное развитие или рост героев. А есть ли произведения, где главная тема — падение или отсутствие развития?»
Да полно, сколько угодно. Чаще всего это литература модернизма, которая собственно и вытащила на свет вот эту энтропию, эту неготовность человека развиваться и нежелание его развиваться, а наоборот — распад, тема распада. Наиболее наглядное явление здесь, по-моему — Беккет, который есть такой поэт диссоциации, такого распада личности. И драматургия его, и романы — всё на эту тему. А Беккет — ученик Чехова. Мне кажется, и у Чехова как раз темы этого распада преобладают. Вот «Ионыч», например — ну, какое же здесь развитие? Здесь, наоборот, у него что-то было, а потом оно постепенно превращалось в самопародию. Так что мне кажется, что это самый наглядный пример. Ну, Чехов — отец европейского модернизма. Для модернизма вообще очень характерно увлечение, характерен интерес темами такого медицинского распада, разложения. У Кафки этого довольно много, например, в «Сельском враче», в любимой моей притче.
Почему это так? Понимаете, я всегда настаивал на том, что модернизм — это как раз время рационализма, время осмысления иррационального, попытка дотянуть его, как писал Пруст, «до светлого поля сознания». И поэтому естественно, что наиболее внимательно модернизм относится к ситуации болезни, распада, энтропии. Он, как врач, подходит к миру и берётся, разумеется, прежде всего за болезни, потому что о здоровом что же говорить? Джойс представляется мне исключением из этого дела, потому что он самый здоровый и самый весёлый из всей этой плеяды. И то «Поминки по Финнегану» — роман такого сновидческого языка — он, конечно, никакого развития не предполагает там, да и сюжет никак не развивается.
«Здравствуйте, Дмитрий. Народные поговорки гласят: «Потри русского — проявится татарин». В какой степени это верно для клана Михалковых, для Евтушенко? А если потереть еврея, кто проявится? Чистый первочеловек Адам? А может, этот «ящик Пандоры» лучше не трогать?»
Видите ли, дорогой Соломон… Конечно, это у вас псевдоним, потому что редко так бывает, чтобы принципиально антисемитские вопросы подписывались именем «Соломон Моисеевич». Это вы так троллите меня. Но меня не больно-то потроллишь. У вас вопрос, конечно, задан забавно: «Что будет, если потереть еврея?»
Я сейчас писал как раз предисловие к большому «Избранному» Горенштейна. Там четыре, на мой взгляд, самые увлекательные и редко переиздаваемые его повести выходят: «Улица Красных Зорь», «Ступени», «Чок-Чок» и «Муха у капли чая», самое такое загадочное произведение. Вот Шубина решила так подобрать — довольно нестандартно. И когда я к этому писал предисловие, я обратил внимание, что мир Горенштейна, где бы действие ни происходило, делится на евреев и антисемитов. Причём действие может происходить среди русейших русских, как, например, в «На крестцах», в пьесе такой двухтомной из эпохи Ивана Грозного, в романе-пьесе. А может происходить среди немцев. А может вообще в глухой русской деревне. Но всё равно деление то же самое, только евреи назначаются по другому признаку.
Если брать главную проблему горенштейновского творчества, то он говорит, конечно, о вырождающемся гуманизме. Он говорит, что гуманизм давно отошёл от своих величественных средневековых образчиков, от Возрождения и стал просто оправданием слабости, маской слабости. Это ницшеанская такая мысль, но она любопытная, она у него художественно очень интересно преломляется.
Так вот, мне кажется, главная претензия Горенштейна к евреям — то, что они перестали быть иудеями. Вот если потереть еврея, то под ним — под вечно трепещущим, загнанным — откроется могучий иудей. Ну, помните, как Мандельштам, который долго отрекался от иудаизма в пользу европейской культуры, в «Четвёртой прозе» заговорил о том, что кровь его отягощена наследием царей и патриархов, и поэтому стыдно ему иметь дело с племенем немытых романес (писателей). Иудей — древний, жестоковыйный, ветхозаветный — актуализируется в травле, при гонении. Так что если потереть еврея, то найдёшь царя и патриарха. Я по-разному могу относиться, конечно, к прозе Горенштейна, хотя я считаю его гениальным писателем, но вот этот его взгляд мне кажется достаточно — ну, как сказать? — обоснованным, достаточно по крайней мере выстраданным.
«В вашем блоге был опубликован текст одного филолога, проводящего сравнение между литературой и медициной. Насколько вы согласны с мнением автора?»
Ну, это не мой блог, а это как бы блог, который ведётся талантливыми и доброжелательными людьми, желающими как-то отследить разные мнения обо мне. Спасибо. Ну и там действительно появился фрагмент из Сергея Оробия, где он сравнивает нынешних российских писателей с разными врачами разного профиля. Это довольно интересная такая идея, довольно перспективная. Но как бы Сергей Оробий дорог нам не только этим. И собственно не за это мы его любим. Это забавная такая шутка, не более того. Можно с кулинарами сравнивать писателей, можно с наркоманами. Всё это очень весело.
«В книгах некоторых русских писателей внушается нам, что каждый русский человек может устроиться на Западе и даже стать зажиточным и успешным предпринимателем в Америке. В чём смысл такого внушения?»
Ну, я не знаю, кто из русских писателей, Лёша, вам внушает эту мысль. В принципе, я замечал одно… И это я не пытаюсь вам внушить, а просто это, ну, извините, такая объективная реальность. Действительно, русский человек на Западе, как правило, достигает несколько больших успехов, чем в России. Более того — он остаётся при этом русским. Понимаете? Он не становится американцем, в нём не появляется ни западная идеология, ни западная психология.
Русского очень легко отличить на Западе. Просто то, от чего он избавляется, уехав из России, — это не личность, не национальность, не какие-то приметы национального духа. Нет, это вещи вредные. Он как бы освобождается от большого количества вредных прыщей или каких-то врождённых излечимых заболеваний: от постоянной оглядки, от страха, от необходимости как-то унижаться перед государством, от взяточничества очень часто, от коррупции. Иными словами, действительно русский на Западе — это русский, которому никто не мешает.
Я с довольно многими из них общаюсь, причём это не только выходцы из бывшего СССР, а это отъезжанты из совсем недавней России, люди абсолютно разных национальностей и абсолютно разных профессий. Конечно, отблеск России, довольно наглядный и явный (это же несмываемо), на них на всех лежит. Надо вам сказать, что это довольно счастливые люди.
И вы обратите внимание лишь на такую закономерность (я как раз в своём курсе здесь об этом рассказываю): один из самых устойчивых метасюжетов русского романа — это попытка построить правильную Россию вне России. Ну, такая мечта о русском Израиле. Такое место, где вот русские соберутся и заживут правильным образом. Это и «Остров Крым», это и множество таких русских колоний — ну, скажем, взять Житинского «Подданный Бризании», такое русское государство в Африке с гимном «Гори, гори, моя звезда». Это, в общем, довольно забавно всё.
И действительно, русскому человеку для того, чтобы осуществиться quantum satis, почему-то достаточно уехать из России. Ну, возьмите Штирлица, например. Какая чистая русская душа! И как он любит Родину! Но он как раз доказывает собой довольно наглядно, что Родину лучше всего любить на расстоянии. Я часто писал о том, что Штирлиц — это такая сбывшаяся мечта Бендера. Он же и попал, в конце концов, в Аргентину. Он и есть наше продолжение Бендера, третий роман про Бендера. Но просто, к сожалению, единственный способ существования Бендера за границей — это разведчик.
И вот таких историй довольно много, поэтому… Вы знаете, в этом большая беда, что правильную Россию можно построить только вне России, потому что в ней самой ну слишком много… Кстати, и Новороссия — это тоже попытка найти такую территорию, на которой мы вот сейчас построим правильную Россию. Ну, там в силу специфики строителей и в силу многих других обстоятельств получилось то, что получилось. В Америке как-то, на мой взгляд, получилось несколько лучше. Не зря я так люблю бывать здесь в городе Севастополе. Это такая своего рода компенсация за невозможность поехать в настоящий Севастополь.
А мы услышимся через три минуты.
РЕКЛАМА
― Поехали дальше, продолжаем разговор.
«Обожаю Горчева. Подскажите англоязычных человеконенавистников подобных ему».
Ну, знаете, как раз англоязычных человеконенавистников тут просто пруд пруди, потому что это русская литература целомудренная и так считает необходимым любить людей, а в британской циников полно, причём таких гуманных, симпатичных циников, очаровательных. Ну, Ивлин Во. Кстати, у Уайльда очень много такого скепсиса замечательного (ну, не горчевского, конечно, но близкого). У Моэма масса подобных вещей. Если вас интересуют более желчные, такие уже совсем сердитые молодые люди…