.
«Недавно попала на прямой поэтический эфир в Фейсбуке Александра Дельфинова. Я прочитала также его иронические заметки в журнале «Берлин. Берега». Что вы думаете об этом?»
Вы знаете, один из редких случаев, когда не думаю ничего. Совершенно не знаком с творчеством этого автора. Придётся теперь после ваших добрых слов ознакомиться.
«Недавно умер замечательный режиссёр Михаил Калик. Вы говорили, что цените его фильм «До свидания, мальчики». Что в картине самое важное? Откуда перед войной появились эти светлые души?»
Вот видите, Андрей, это как раз очень неслучайная вещь, очень важный вопрос. Я когда-то, посмотрев фильм «Завтра была война» тогда ещё вполне адекватного Юрия Кары, задал себе вопрос: почему чудовищное время тридцатых породило эти светлые души, а замечательное время шестидесятых породило в семидесятые и в восьмидесятые самое гнилое поколение — фарцевавшее, не имевшее никаких идеологических ценностей, карьерное, конформное (как хотите назовите)?
И вот я очень отчётливо помню, как мы по талому снегу возвращаемся в воинскую часть после этого просмотра, и я с таким дружественным старослужащим Димой Морозовым (Дима, если ты меня слышишь, большой тебе привет! Я всегда тебя вспоминаю с нежностью), мы обсуждаем эту проблему, и не могу я найти ответа. Через двадцать лет я нашёл этот ответ, довольно бесхитростный.
Понимаете, время тридцатых годов, породившее в частности героев Калика, было стилистически цельным, а время шестидесятых — половинчатым. Это был террор, но первосортный террор, ножа не всунешь. И он формировал первосортные, крепкие, эстетически полноценные души. А это были люди, которые были сформированы абсолютно бескомпромиссной, в своём роде первоклассной средой, и они смогли отстоять в результате мир. А люди шестидесятых годов были сформированы средой половинчатой, компромиссной, и сами они были людьми нравственного компромисса.
Другое дело… Вот я собственно в «Июне», а особенно в первой части, пытался это показать в романе, что сталинские условия жизни всё равно людей уродовали, конечно. Уродовали в нравственном отношении. Многие проблемы загоняли вглубь, многие комплексы. То есть любовь была в это время очень уродливая, предательство было нормой жизни, но всё-таки это был уровень, понимаете, греческой трагедии или шекспировской трагедии. Ну, у Ахматовой: «Двадцать четвертую драму Шекспира пишет время бесстрастной рукой». Это шекспировское время по масштабу этих мерзостей.
А вот шестидесятые — это не шекспировское время, это время Виктора Розова и Александра Володина, тоже первоклассных по-своему драматургов, но, конечно, не того масштаба совершенно. Про шестидесятые шекспировскую драму не напишешь, и это сказывается. Даже уродство тридцатых, безусловное уродство — оно эстетически очень цельно. А боюсь, что именно цельность… Ну, вот есть такое английское понятие «integrity» или «wholeness» тоже есть, звучащее почти как «святость», как «holiness» тоже. Но мне кажется, что цельность важнее, чем вектор.
Вот такая печальная история про героев фильма «До свидания, мальчики», которые действительно были лучше своих шестидесятнических сверстников. Ну, как вы понимаете, ценность и прелесть этого фильма Калика ещё и в самой ткани жизни, в удивительной поэтической интонации, наверное, в гениальной музыке Таривердиева, такой сложной, такой прелестной, в монтаже необычайно изобретательном, в титрах. Ну, каликовская картина — она вообще образец такого поэтического кино. Это очень тонкая материя. Тут шаг вообще сделаешь — и соскользнёшь в безвкусицу.
Но Калик — это мастерюга с железной рукой. В этом смысле его поздняя картина «И возвращается ветер…» мне представляется даже более совершенной. Я очень люблю, конечно, и «Любить…», сделанную вместе с Инной Туманян. Я довольно рано узнал Калика, потому что всё-таки он через Инну Туманян мне стал известен, через учителя моего, и поэтому я ценю его чрезвычайно высоко.
«Вы заметили в лекции по Обломову, что одна из русских национальных черт — робость перед человеком, от которого нам что-то нужно спросить, попросить, отвлечь от какого-то его, как нам кажется, важного дела в сравнении с которым всё наше ничтожно и не важно. Это же, по сути, причина инертности и вялых социальных отношений между людьми. Как от этой избавиться? И возможно ли?»
Дорогой classic, тут проблема не совсем в том. Это не из-за деликатности происходит нашей, а это происходит из-за их самоуверенности. Действительно в России каждый человек, от которого что-нибудь зависит (ну, это такой действительно «синдром вахтёра»), он убеждён, что он занят принципиально важным делом, от которого мы его отвлекаем. Такое чувство, что когда вы ходите к врачу, то стыдно отвлекать его своими мелкими болячками. Он сидит, задумчиво глядя в пустоту, думает о чём-то высоком, а всех этих старух, торчащих к нему в очереди в участковой поликлинике, ненавидит. Это же касается водопроводчика. Такое ощущение действительно, что в России люди не работают, а делают что-то бесконечно более важное. А что это важное — я сказать затруднюсь. В своё время я предположил, что они «мыслят мир», вот если угодно.
«Что вы думаете о реакции Лимонова на вашу предыдущую программу?»
Ну, печальная реакция, конечно. Понимаете, как-то хочется по-офелиевски сказать: «О, что за гордый ум сражён!» Если ему трудно было… Там он пишет: «Потел, еле продрался». Если ему трудно было продраться через два довольно примитивных абзаца о его романах воспитания — ну, это говорит о том, что ему стало трудно читать. Может быть, это следствие болезни, которую он описал сейчас в последней книге. Может быть, следствие каких-то возрастных изменений.
Ну, Лимонов, проповедующий нечтение, — это очень странно. Во-первых, Мао Цзэдун действительно с его замечательной фразой «Сколько ни читай, умнее не станешь» — это мне хорошо известно. И я собственно эту фразу поставил в своё время эпиграфом к нашему три года просуществовавшему журналу «Что читать?». Но проблема в том, что сам-то Мао Цзэдун был чрезвычайно начитанным человеком, он читал в детстве, в молодости колоссально много. И, видимо, этот вывод мрачный, что «вот сколько ни читай, умнее не станешь», он сделан на собственном опыте в порядке глубокого личного разочарования от чтения, потому что жизнь-то его обманула. «Жизнь обманула старика». Книги солгали ему, в частности марксистские.
Что касается Лимонова, то это один из самых начитанных русских писателей. Я помню, кстати, как он мне рекомендовал уайльдовскую биографию работы Эллмана. Помню, сколько замечательных книг я всегда видел в его съёмных квартирах. Он, начиная с детства, когда он сам переплетал самодельные книжечки стихов Блока, а потом так же переплетал свои, он феноменально начитанный человек: и в Хлебникове, и в русском авангарде, и в теоретических работах каких-то, и в социологии. Он очень много читал.
И просто, видимо, сейчас, когда ему всё труднее это делать, он… Ну, знаете, это как Толстой в поздние годы проповедовал безбрачие. Когда слабеет мужской темперамент — человеку и хочется, чтобы никто этим делом вокруг больше не занимался. Но здесь, в данном случае слабеет темперамент читательский. Пожелаем же, чтобы не изменил хотя бы мужской.
«Во многих художественных произведениях большие деньги выступают универсальным мотиватором для действующих лиц. Неужели ли люди так легко представляют себе, как использовать крупные суммы, и нисколько не боятся их? Почему дармовые миллионы безусловно влекут к себе героев?»
Понимаете, vilsent, деньги никогда не выступают в своей обычной экономической функции. Деньги — это как бы сгущённое и овеществлённое время. Вот почему человек бережёт свои деньги? Не потому же, что они для него просто такой фетиш, нет. Деньги — это время вашей жизни, сконцентрированное предельно. Это потраченное вами время, ушедшее на труд, на унизительное какое-то добывание, на халтуру, на подёнщину. Всё это — деньги. И естественно, что когда вы получаете дармовые миллионы, возникает ощущение, что вам как бы дали вторую жизнь, что вы можете теперь поставить массу экспериментов, высвободить массу свободного времени, освободить его от труда, прожить другую жизнь. Вот почему нужны деньги. Это возможность, это бесконечный набор вариантов. Не говоря уже о том, что это ваша защита он множества случайных обстоятельств. Деньги переводят вас в другой регистр.
И я совершенно не в обиде, когда я вижу алчность. Другое дело, что жадность и алчность — это разные вещи. Понимаете? Вот очень важный такой семантический разворот, семантический намёк. Жадность — это когда вы бережёте то, что у вас есть, а алчность — это когда вы страшно жаждете того, чего у вас нет, когда вы жаждете обладать миром. И в этом смысле при выборе между жадностью и алчностью я, конечно, на стороне алчности. Мне хочется больше и больше: больше впечатлений, больше интересных людей, больше похвал, почёта, больше денег в том числе. Мне все эти желания, увы, в высшей степени присущи.
Вопрос от Саши из Славянска, он опять не о политике: «Почему герои самых известных зарубежных книг, такие как Холмс, Д’Артаньян, Том Сойер, тот же Уленшпигель, пользуются в России большей популярностью, чем в родных для них странах? Просьба сделать лекцию о приключенческом романе».
О приключенческом романе? Подумаю. Но, Саша, на ваш чрезвычайно милый вопрос я отвечу через три минуты.
НОВОСТИ
― Продолжаем разговаривать, отвечаем на вопрос Саши.
Ну, видите, Саша, вот вы перечисляете там Шерлока Холмса, Д’Артаньяна, Томас Сойера, Уленшпигеля. Это всё трикстеры. Это герои такой породы, которые присутствуют в плутовском романе. А первым плутовским романом, как я считаю, было Евангелие. Плутовской роман… Давайте я о нём сегодня расскажу. Раз вы предлагаете, почему бы не сделать лекцию о приключенческом романе? Но вы просите о Штильмарке. Штильмарк всё-таки несколько не вписывается в этот ряд.
Ну, это был человек (Роберт Штильмарк), который умел увлекательно рассказывать обо всём. И я помню, как мы с Кириллом Еськовым как раз, замечательным фантастом, говорили о том, что «Горсть света», автобиографический роман Штильмарка, он не менее интересен, не менее увлекателен, чем «Наследник из Калькутты». Тем более что, как вы понимаете, «Наследник из Калькутты» — это всё-таки роман, выдержанный не в традициях приключенческой литературы. Хотя там явные, конечно, следы «Капитана Блада», и Бернардито очень похож на множество других капитанов. Нет, тут