бы её… ну, если не к утоплению, как Офелию, то по крайней мере к затяжной депрессию и, возможно, сумасшествию, что для Офелии как раз нормально.
И разумеется, вот что здесь особенно симптоматично, особенно интересно? Это отсутствие Клавдия. Понимаете, вот в этом мире Клавдий не нужен, потому что они сами абсолютно добровольно отстраиваются в такую историю. Ни Гертруды, ни Клавдия… Ну, роль Гертруды, может быть, как-то запоздало изображает упоминаемая Фамусовым матушка-императрица, но это, конечно, не так. На самом деле в этом мире Клавдий не нужен, потому что все придворные, вот эти…
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором, —
Безумным вы меня ославили всем хором.
Зачем им Клавдий? Они без Клавдия покорно совершенно отстраиваются в такую систему. Общество двадцать второго — двадцать четвёртого годов насквозь гнилое, радостно вернувшееся к худшим традициям XVIII века, не к лучшим, не к Просвещению, а к худшим, раболепнейшим, к отвратительнейшим, — вот это и есть грибоедовская тема: задыхание Гамлета — человека, который рождён для великих дел, а плавает в болотце. И конечно, конфликт остаётся тем же самым.
Но, обратите внимание, пьесы гамлетовского склада всегда появляются в такой яме исторической, на нижней точке синусоиды — после блистательного века и перед блистательным веком. И в этом смысле глубоко не случайно, что Чацкий — это же человек будущих шестидесятых годов. Но он не дожил до них, потому что на тридцать лет Россию подморозил Николай.
Вот в этом смысле ужасно жаль сегодняшних Чацких, которые ограничиваются произнесением монологов перед дураками. А что можно делать — они пока не знают. Одна надежда, что этот тип воскреснет. И продолжение линии Грибоедова — это, конечно, гениальная русская сатирическая поэзия шестидесятых годов, пятидесятых-шестидесятых годов, которая тоже в свой черёд была подморожена. В этом, кстати, бессмертие «Горя от ума» — пьесы о стране, радостно плюхающейся в прежнее. Правда, к счастью, это болото становится всё мельче. И есть шанс, что у новых Чацких, по крайней мере, есть какая-то надежда. Вот за это Грибоедову спасибо большое.
А мы услышимся, как всегда, через неделю в полночь.
02 июня 2017 года(Шарль де Костер, Федерико Феллини)
― Добрый вечер, дорогие друзья. Приступаем к предпоследнему, я надеюсь, американскому эфиру, потому что через неделю я раздам зачёты, прочту последнюю лекцию и буду выдвигаться в сторону любимой студии «Эха Москвы». Почему-то, кстати, на этот раз форум для сетевых вопросов у нас оказался не открыт, и поэтому я отвечаю только на те вопросы, которые пришли непосредственно мне на почту, на dmibykov@yandex.ru. Их много, они качественные, и я с удовольствием поотвечаю на них.
А что касается темы сегодняшней лекции, то пришли два предложения одинаково для меня интересных. Одно — в количестве трёх — поговорить о Шарле де Костере. Это, видимо, в связи с тем, что я упоминал в предыдущем эфире его роман «Свадебное путешествие», в одном из предыдущих эфиров. Его недостаточно знают, и я с удовольствием об этом поговорю. А вторая история — это поговорить (видимо, к его сорокалетию) о фильме Федерико Феллини «Репетиция оркестра». Поскольку я довольно много в последнее время думал об этой картине и как раз писал для «Новой газеты» статью, где он упоминается в связи с такими моими активными размышлениями о последних годах советской власти, я с удовольствием эту тему затрону тоже. Будет две лекции, только совсем коротких.
А теперь поговорим непосредственно о тех сегодняшних проблемах, которые я не могу никак миновать.
Дело, которое меня заботит сейчас больше всего и которое, наверное, самый большой для меня шок за последние годы, — это история Юрия Дмитриева, руководителя петрозаводского «Мемориала». Юрий Дмитриев мне известен довольно давно, потому что мой сын ездил к нему на Соловки вместе с группой учеников Московской киношколы. У них есть такие экспедиции, довольно жестокие экспедиции, прямо скажем. Это серьёзное средство воспитания — не только потому, что бытовые условия на Соловках, наверное, не самые льготные, но прежде всего потому, что вообще посещение этих мест, где массово расстреливали людей, а выживших подвергали пыткам, — это для молодого организма, конечно, серьёзный шок.
Но я никогда против этого не возражал, потому что, во-первых, руководство киношколы знает, что делает, а родителям, по-моему, в таких случаях надо помолчать. А во-вторых, если не сейчас, то когда они должны узнавать эту правду и когда они выдержат эту правду? Всё-таки ребёнок, мне кажется, более склонен к тому, чтобы такие вещи выдерживать, у него больший запас прочности. И вот за всё время, что Андрей туда ездил и что его друзья и однокурсники туда ездили, у них не было никаких оснований пожаловаться на Дмитриева. Наоборот, они говорили о нём, как о человеке исключительной порядочности, как о человеке чести.
Да и вообще вся эта история с Дмитриевым сама… Вы знаете, что ему инкриминирована детская порнография на том основании, что он фотографировал свою приёмную дочь, фотографировал для себя, не распространяя никак этих снимков, а просто фиксируя её постепенное выздоровление. Вот эта история представляется мне классическим примером использования и так довольно спорной и довольно невразумительно сформулированной статьи для того, чтобы закатать ни в чём неповинного человека.
Ну, в самом деле, изготовление детской порнографии — о чём тут может идти речь? Давайте дадим определение порнографии. Любое фотографирование голого ребёнка является изготовлением порнографии? Даже если его в данном случае снимали в медицинских целях? Девочка досталась ему почти в дистрофии. Сам он её взял, потому что он вырос в приёмной семье и, видимо, считал долгом своим хоть одного ребёнка спасти из детского дома. Не будем сейчас говорить, в каких условиях там ребёнок содержался. Люди делают, что могут. Но, вероятно, условия эти были в любом случае хуже домашних.
Юрий Дмитриев — человек, который на протяжении последних 30 лет выполняет работу, которую при правильной постановке дела следовало бы выполнять научному институту. У нас до сих пор… Вот я делал сейчас интервью с Полиной Барсковой, замечательной поэтессой и исследовательницей ГУЛАГа. Она там как раз впрямую говорит, что Института блокады у нас до сих пор нет. Кстати, она исследует в основном не ГУЛАГ, а именно исследует она ситуацию блокады. ГУЛАГ там только в той степени, в какой она занимается судьбой репрессированных, арестованных людей (в том числе Хармса), которые тогда там собственно среди этой смерти, в этом пространстве тотального ада ещё и были подвергнуты репрессиям. То есть машина эта не останавливалась ни на миг.
Барскова как исследовательница блокады говорит, что Института блокады до сих пор в России нет. Есть музей, который занимается этой проблемой. На Пискарёвском кладбище есть люди, которые действительно тоже создают свою летопись. Но нам нужен научный институт, который бы публиковал рукописи, изучал дневники, устанавливал правду. Блокада вызывает очень много вопросов, и эти вопросы обсуждаются в публицистических статьях и не обсуждаются в научных.
Та же история абсолютно у нас и со всем, что касается духовных скреп, со всем, что касается войны, и со всем, что касается ГУЛАГа. До сих пор в стране нет научно-исследовательского центра, который бы выполнял работу, в одиночку поднимаемую Дмитриевым. У нас нет людей, которые бы устанавливали реально, где кто в каком месте расстрелян и закопан. У нас на месте массовой казни (9 тысяч человек там убили) в Петрозаводске, под Петрозаводском стоит один деревянный крест, хотя должен был бы стоять колоссальный мемориал. И детей туда должны были бы привозить не просто из киношколы помогать в раскопках, а чтобы они там стояли, смотрели и понимали, что здесь делалось и как это делалось, когда находят эти черепа, а сверху ещё брошенную свинью, чтобы думали, что это скотомогильник, а сверху две бутылки водки, выпитые палачами.
И вообще всё, что изложено в статье «Дело Хоттабыча», действительно читать нелегко. Я даже как-то не очень понимаю, как здесь можно говорить о журналистской удаче, поскольку слова «журналист» и «удача» с таким материалом не монтируются. Но это чудовищно! И кстати говоря, мне вполне убедительной представляется версия, что, скорее всего, Дмитриев был арестован именно потому, что он накопал имена палачей. А палачи не очень хотят, потомки палачей в частности (вряд ли кто-то дожил), потомки палачей не очень хотят, чтобы их фамилии в таком контексте назывались.
Абсурдность этого дела, мне кажется, очевидна всем. Сейчас к нему подключились довольно многие. Мне очень приятно, что работу группы, в том числе группы «ВКонтакте», где проводятся консультации по делу Дмитриева, координирует от «Мемориала» Лиза Верещагина — талантливый московский поэт, молодой, действительно очень талантливый, и по совпадению такому замечательному студентка МГИМО, у которой я когда-то преподавал. Просто я, Лиза, хочу вам сказать, что я очень восхищаюсь вашей работой. Наверное, без вашей группы я бы не узнал о том, что это так далеко зашло.
И кстати говоря, вот дети, которые туда вместе с Андреем, сыном моим, ездили, часть их оказалась не в курсе, что Дмитриев вообще сидит. Понимаете? И вот представить себе, что полгода человека по этому делу держат в СИЗО — это невозможно. И то, что всё общество молчит по этому поводу… Я понимаю, конечно, что оно отвлекается на проблему мальчика, читающего «Гамлета», и эта проблема тоже по-своему заслуживает внимания (кто бы спорил), но в целом вот это пример того, как совершенно за гранью добра и зла живёт сегодняшняя Россия. Это очень печально.
Всё, что от меня зависит, конечно, для того чтобы расследование дела Дмитриева прошло объективно и инициаторы ложного доноса были наказаны, — всё для этого я обещаю сделать. Но пока 6 июня можно прийти в Музей ГУЛАГа. Это всё, что у нас есть. Института нет, но музей есть. Это на Самотёке, в центре Москвы. Там в 6 часов соберутся люди, чтобы провести презентацию книг Дмитриева, его расследований, его списков, которые он опубликовал.