и о какой деградации речь не идёт. Человечество вообще очень редко деградирует. У него случаются, конечно, Юлианы Отступники во времена, когда оно вынужденно отступает на уже освоенные территории, но в общем это довольно редкая история.
«Пересматривая «Спасти рядового Райана», не могу понять сюжетную линию немецкого солдата. Его отпустили, а он удивляет зверством в бою. Получается, Спилберг ставит вопрос о милосердии на войне и о цене милосердия?»
Ну конечно, он ставит этот вопрос. Но прежде всего, понимаете, Спилберг художник, поэтому он психологически всегда очень точен. Вот поставьте себя на место этого солдата. Если кто не видел «Спасти рядового Райана», которую я считаю всё-таки выдающейся картиной — и по агитационному её потенциалу, и, конечно, по гуманистическому… По-моему, великий фильм абсолютно. И кстати говоря, одна из лучших картин о Второй мировой войне, сделанных в XXI веке [фильм снят в 1998 году]. Именно она собственно, насколько я помню, вдохновила Никиту Михалкова на «Цитадель», потому что это общее место — что первые 20 минут «Спасти рядового Райана»… Собственно момент высадки в Нормандии — это, наверное, одна из лучших батальных сцен, когда-либо снятых. Да, здесь есть чему поучиться. Но гуманистический пафос этой картины, конечно, не означает того, что в подгонку к этому гуманистическому пафосу Спилберг будет сажать откровенные психологические ляпы, их там нет.
Поставьте себя на место этого солдата. Вот вас должны были расстрелять — вас пожалели. Совершенно естественно, что вы воспринимаете это потом не как милосердие, а как унижение, и уж конечно, сделаете всё возможное для того, чтобы в следующем же бою этим людям отомстить — тем, которые вас отпустили. Хочет ли Спилберг этим сказать, что не надо было отпускать? Нет, конечно, не хочет. Потому что ведь тут речь идёт не о судьбе этого солдата, а о том, какой урок получили солдаты во взводе. Если бы им предоставили возможность расстрелять безоружного — это могло бы оказаться для них чудовищным нравственным уроком, таким опытом, через который нельзя пройти.
И поэтому совершенно справедливо этот взводный (который на самом деле школьный учитель, в чём он потом признаётся), герой Тома Хенкса, этот персонаж не напрасно говорит: «Да, разумеется, следовало бы расстрелять его, но мы этого сделать не можем». И как раз это опыт школьного учителя, который прекрасно понимает, что за такого рода урок приходится расплачиваться очень жестоко. Возможно, его потом нельзя будет уже преодолеть.
Думаю, что в целом «Спасти рядового Райана» — это вообще картина, полная очень точных, очень ярких психологических зарисовок. И именно это обеспечивает ей достоверность. Понимаете, вот этого психологизма, этой точности, к сожалению, практически нет в последнем российском военном кино. Ну, я не говорю о том, что его нет в «Цитадели». Художника следует всё-таки судить по его удачам — скажем, по «Спокойному дню в конце войны». Но если уж так получилось, что у нас много за последнее время снимают о войне, наверное, можно было бы воспользоваться военной тематикой для того, чтобы поставить нравственные проблемы — ну, как делал Василь Владимирович Быков. А вместо этого мы наблюдаем, как правило, либо демонстрацию технических возможностей, либо разнообразные горны, трубы и барабаны. И вот это… Ну, я уж не говорю про кино попаданцев, которые вообще выпадают из всех эстетических критериев.
Мне кажется, что «Спасти рядового Райана» — это пример умного и при этом, безусловно, агитационного кино, это глубоко патриотическая картина. Но основа патриотизма здесь — не всякого рода императивы, типа «Родине нужна твоя жизнь!». Нет, здесь патриотизм в другом. Кстати, мне очень нравится эпизод, когда с помощью жвачки, понимаете, в самом начале он прикрепляет зеркальце к штыку и как таким перископом заглядывает, что там происходит на высоте. Вот эта жвачка здесь играет довольно такую позитивную роль. И очень приятно, что американский солдат — это человек со жвачкой, это всё-таки носитель каких-то приятных человеческих ценностей. И очень много там этого. Это именно фильм об американских солдатах — о солдатах, которые представляют Америку в целом, а не только её трубы и барабаны. Это очень важный урок.
А мы с вами вернёмся в студию через три минуты.
РЕКЛАМА
― Продолжаем разговор. Вот вопрос от Дмитрия: «Хочется вернуться к христологической теме. Литературных героев, которые так или иначе воскресают, много, — вот не воскресают, неправда, — Монте-Кристо, — не совсем, — Рокамболь, — нет, совсем нет, — даже Том Сойер, — совсем нет, Том Сойер выдал себя за мёртвого, — который присутствует на собственных похоронах. Кто из них в какой степени христологичен? И какой из этого следует вывод? Согласитесь, христологичность Тома Сойера стоит подвергнуть сомнению, — да, безусловно. — Кстати, новозаветные истории — исходя из этой логики, тоже удачный литературный эксперимент с архетипическим сюжетом, и не более того. Не так ли?»
Дима, нет. Понимаете, если бы в этой истории не было как раз воскресения, то это был бы эксперимент с архетипическим сюжетом. Но в основном вы правы в одном аспекте: если мы будем рассматривать Библию не только как сакральный текст, действительно священный текст, но и как художественное произведение (а именно к этому я в последнее время и призываю), то мы увидим, конечно, что жанр плутовского романа вырос из Евангелия; и плут — это не только обманщик, и совсем не обманщик, а это творящий чудеса. И поэтому, начиная с «Ласарильо с Тормеса», конечно, все плутовские романы используют евангельский антураж и евангельский сюжетный архетип.
Что касается Тома Сойера, Рокамболя и уж подавно целого ряда героев в диапазоне от Швейка до Бендера — здесь правильнее, конечно, говорить о типе трикстера, который замечательно исследован Марком Липовецким, очень хорошим современным филологом. Только другое дело, что Липовецкий считает трикстера циником и на этом основании его несколько, так сказать, морально опускает. Мне-то наоборот кажется, что трикстер — это и есть прямой наследник Христа, странник, философ, кудесник. Неслучайно Бендер говорит (у Бендера его генеалогия прослежена очень точно): «Я даже был как-то Иисусом Христом». Это, разумеется, вполне логичное обоснование, потому что сам этот типаж — он тоже носитель модерна и милосердия.
Иной вопрос, что вот с этим я как раз не могу согласиться, что его цинизм — ну, это своего рода противостояние такой зверской сентиментальности, очень присущей, как правило, людям архаики. Они же очень все сентиментальные. Они ужасно любят, как правило, давить слезу, говоря о вдовах и сиротах, количество которых они непрерывно увеличивают, и так далее. То есть мне меньше приятен сентиментальный садист, нежели, да, циничный, весёлый, может быть жуликоватый проповедник.
В конце концов, ведь в проповеди Христа тоже гораздо больше того, что кажется цинизмом, нежели того, что кажется сантиментами. Христос не склонен к сантиментам, и вера его не плюшевая и не домашняя, а огненная. И поэтому знаменитые слова «У кого есть — тому прибавится, а у кого мало — у того и последнее отнимется» — это настоящая мораль модерна, это мораль модерниста, мораль трикстера, мораль странника и проповедника.
А просто тупо сочувствовать? Ну, понимаете… Я вообще всегда очень понимаю и очень сострадаю так называемым людям, у которых мало в данном контексте. Ну, вы понимаете, о чём идёт речь, да? Но при этом всё равно всё моё сочувствие, вся моя любовь всегда с людьми, у которых много, с людьми, которые дерзают, с людьми, которые ставят себе великие задачи. А насчёт сочувствия малым сим… Понимаете, сострадание, конечно, хорошая вещь, но тоже всегда вспоминается: «Нищих всегда при себе имеете, а Меня — не всегда». Это такая достаточно глубокая христианская мысль, и она, разумеется, остаётся актуальной.
Вот тут чрезвычайно тоже важный и любопытный вопрос от постоянной слушательницы. Вообще хочется всех постоянных слушателей поблагодарить, потому что… ну, есть ощущение родства. «Вы упомянули «Конец главы» Голсуорси. Нельзя ли попросить у вас лекцию об этом романе? Я очень его люблю».
Аня, понимаете, я бы с удовольствием, но опять-таки, чтобы говорить о Голсуорси, надо быть как минимум Ливергантом, исследователем XX века британского. Я же могу вам о «Конце главы» сказать вот что. Голсуорси при всём традиционализме такой своей формы большого семейного романа, романа о семейном decline, о семейном упадке, он выступает безусловным новатором, мне кажется (я бы даже рискнул сказать — пионером) в одном аспекте.
Вот в «Конце главы» поставлен очень важный вопрос. Там есть герой-поэт, который, когда его самолёт разбился в пустыне, оказался в плену, и ему предложили принять ислам. И он ислам принял, потому что его жизнь стоила для него дороже, чем убеждения. Разумеется, если бы его заставили расстреливать кого-то, расстреливать единоверцев, он бы этого делать, конечно, не стал. Но поскольку он в силу его убеждений не разделяет религиозных предубеждений всяких и не считает это каким-либо серьёзным фактором, то он ислам принял, не отрекаясь при этом от чего-то интимно для него важного.
И вот его все морально осуждают, а главная героиня считает, что он поступил совершенно правильно, потому что она его любит. И он потом сам жертвенно отказывается от неё и уезжает, чтобы не отравлять ей жизнь. Ну, можно спорить о том, в какой степени устарели идентификации вроде веры. А можно спорить о том, в какой степени этот герой прав или в какой-то степени он, может, кощунствует.
Но для меня одна абсолютно принципиально важная здесь вещь — то, что проблема поставлена, и поставлена она таким консерватором, как Голсуорси. Неслучайно именно был первым президентом ПЕН-клуба, фактически его создателем. Это вопрос о свободе совести. И конечно, те, кто осуждает этого героя, для меня совершенно неприемлемы. О его выборе я могу спорить. Но о тех, кто его осуждает, спорить не могу — мне с ними всё понятно.