И конечно, сегодня я чувствую себя во многих отношениях как музыкант из этого оркестра, потому что моя деятельность в значительной степени обессмыслена. А для того, чтобы вернуть ей смысл, нужно вернуть ощущение и состояние оркестра. Я не говорю уже о том, что «Репетиция оркестра» — это действительно сложная притча, которую можно толковать множеством разных путей. Мне приходилось читать, например, рецензии о том, что как раз в фильме показан неизбежный в будущем тоталитарный режим, потому что без тоталитаризма не может быть порядка. Я же со своей стороны уверен, что тоталитаризм никогда не означает порядка. Тоталитаризм — это произвол. Образ порядка — это музыка. Неслучайно там главная профессия, главный гид по миру оркестра — это переписчик нот. Понимаете, вот ноты — это та условность, которая отличает человека от зверя. Ноты — сигнальная система. Ноты — это данный нам язык. И помните, там говорит режиссёр… дирижёр (хотя и режиссёр его устами, конечно): «Мы должны цепляться за ноты. Ноты — это всё, что нам дано».
Именно поэтому я надеюсь на то, что ноты нас вывезут опять. Ноты — сложная тонкая архаическая условность… ну, даже не архаическая, а я бы сказал здесь — изначально заложенная в человека, потому что человеку необходим язык. Человек — это тот, кому дана речь. Помните, как у Горенштейна заканчивается «Место»: «Я заговорил и понял, что Бог дал мне речь». Мне кажется, через поиск языка, мне кажется, через музыку возможно вот это возвращение к порядку — к порядку не полицейскому, а к порядку гармоническому, потому что гармония и есть порядок.
Вот в этом смысл фильма «Репетиция оркестра». Сегодня мы все уже слышим стук этой дирижёрской палочки. И мы понимаем, до чего мы дошли. Мы смотрим, в чём мы погрязли. Мы видим эту железную бабу, уже влетевшую в нашу стену, видим трещины по нашим стенам. И единственный способ как-то спастись у нас — это опять взять музыкальные инструменты, прислушаться к голосу музыки, а не к гортанному лаю, который нам иногда мерещится.
Ну, естественно, будут какие-то несогласные с этой трактовкой. Слава богу. Но, понимаете, я очень много знаю людей, которые панически боятся снова начать работать и думать, им очень нравится ситуация нынешнего разгула, когда они могут, по Пастернаку, оправдывать себя неправотою времени. Так вот, хватит! Понимаете, бомба эта уже в стену ударила. Московский ураган об этом очень явно напомнил. Хватит попустительствовать своим слабостям! Пора взяться за смычки!
На этой оптимистической ноте мы простимся на неделю.
09 июня 2017 года(Об американской готической литературе)
Добрый вечер, дорогие друзья. Доброй ночи, точнее. Я страшно рад анонсировать, что это наша с вами последняя программа из-за океана. Анонсирую последнюю встречу в заочном таком, что ли, режиме, потому что дальше мы уже будем общаться, как и принято, непосредственно в эфире ночном. Нет, конечно, ничего обольстительнее, ничего прелестнее той ситуации, когда ты в ночном эфире, чувствуя буквально вот этот отзыв огромной аудитории, ночью с ней разговариваешь из эховской студии, по которой я страшно соскучился, в которой я почти три месяца не был. И вот теперь мы с вами этим займёмся и будем уже, начиная со следующего четверга, выходить прямоэфирно и без всякой дистанции. Я возвращаюсь.
Спасибо большое друзьям-студентам, которые здесь меня терпели и слушали, в Штатах. Это было, по-моему, обоюдно полезно. Из этого курса лекций я собираюсь сделать книжку, которая будет называться «Абсолютный бестселлер», потому что главные сюжетные схемы мировой литературы, я думаю, теперь я могу более или менее отбарабанить, поскольку лучше всего понимаешь сам, когда объясняешь другим.
Тема сегодняшней лекции по довольно многочисленным заявкам, чтобы уже попрощаться на некоторое время с американской темой,— американская готика. Я довольно много за последнее время об этом прочёл. Меня эта тема занимает весьма. И мы с удовольствием об этом поговорим.
Из новостей, о которых спрашивают сейчас, примерно за три часа до эфира… Я никогда не скрывал, что американские эти программы записываю заранее — просто потому, что иначе получается какой-то квакающий очень звук при непосредственном разговоре отсюда. Поэтому, ничего не поделаешь, вот этот трёхчасовой зазор приходится допускать.
Но из наиболее свежих новостей, о которых чаще всего спрашивают: что означают обыски в «Руси сидящей»? Ну, уже успели правоохранительные органы сказать, что это всё самопиар данной организации, потому что всех в «Руси сидящей» заранее предупредили, что это касается не их деятельности, а третьих лиц. Ну, во-первых, мы с вами прекрасно знаем, что когда в России арестовывали, то всегда говорили: «Не собирайте ничего с собой, это на два часа. Мы ему зададим вопросы о третьих лицах, и он вернётся». Кроме того, мы знаем, что когда кто-либо проходит по делу свидетелем, следующий шаг обычно — это перевод в подозреваемые. Кроме того, мы знаем и то, что обыск — это мера не столько направленная на выяснение истины, сколько на психологическое воздействие.
Во всяком случае таковы предпосылки, такова история России. И ничего не поделаешь, правоохранительные органы, наверное, сами виноваты в том, что любой их визит воспринимается, как конец света. Если к вам пришли с обыском — не важно, свидетель вы или кто-то ещё — с большой долей вероятности вы подозреваемый. Если вы подозреваемый — с большой долей вероятности вы подсудимый. Если вы подсудимый — с большой долей вероятности вы не будете оправданы. Как говорят эти люди, делая своё специальное ударение, такое дактилическое: «Дело возбу́ждено. Вы будете осу́ждены». «Возбу́жденный палач залез на осу́жденную женщину»,— писал я когда-то. Это такая практика.
Поэтому говорить о каких-то… если уж и говорить о каких-то правоприменительных особенностях России, то совершенно очевидно, что обыск — это чёрная метка. Я что-то не слышал за последнее время об обысках в организациях лоялистских, патриотического направления. Напротив, мы наблюдаем в основном обыски либо в «Гоголь-центре», где ничего ещё вообще не понятно, что там происходило, либо вот в «Руси сидящей», которая, безусловно, сегодня из всех правозащитных организаций (наряду с «Мемориалом») самая влиятельная.
Я, конечно, от души поддерживаю Ольгу Романову. Ну, у Ольги Романовой в ходе освобождения её мужа Алексея Козлова выработался, я думаю, иммунитет против таких контактов с государством. У неё достаточно крепкие нервы, и вогнать её в панику не так-то легко. Я действительно очень люблю Олю Романову чисто по-человечески и профессионально как журналист, и ценю её очень высоко.
Ну и во-вторых, если уж действительно говорить о главном сегодня, то в России тюрьма — это главная духовная скрепа. Потому что, если её не будет, не будет страха. А если не будет страха, не будет ничего. И мне представляется, что именно ужас русской тюрьмы, её кошмар, её бесчеловечность, грязь, насилие, колоссальное неуважение к человеку, полная закрытость, смерть многих больных, вовремя не получивших помощи,— всё это необходимые условия существования российского государства в его нынешнем виде. Потому что если не будет постоянного страха тюрьмы, то в России вообще никто ничего не будет делать. А вот этот страх, мне кажется, он какой-то совершенно рациональной природы.
Понимаете, ведь на фронте люди не боялись гораздо более ужасных вещей, а вернувшись… Ну, это описанный Бродским парадокс: «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою». Это такая национальная клаустрофобия, такой страшный страх замкнутого пространства, дикий ужас тюрьмы, который висит здесь над каждым, подчёркиваю, потому что нет человека, которого нельзя было бы взять по каким-то бухгалтерским мотивам. Человек вообще в России поставлен в такое положение, что он не может не нарушать закон. И закон так написан, чтобы его нарушали. Всем необходима эта круговая порука всеобщей вины.
Губернатор не может быть не виноват. Губернатор — вообще расстрельная должность. Он придуман специально для того… должность эта придумана для того, чтобы человека выпускать на некоторое «кормление», отдавать ему участок России: «Кормись с этого как можешь, но будь уверен, что когда настанет момент и когда нам надо будет, твою голову сбросят толпе. И самого тебя сбросят, как балласт». Это такое условие игры. Поэтому сейчас, собственно, практически нет конкуренции на государственные должности и нет ни малейшего конкурса на должность губернаторскую.
Мне представляется, что «Русь сидящая» — одна из очень немногих в России правозащитных организаций, которая реально борется вот с этим главным злом, пытается как-то гуманизировать пенитенциарную систему. У меня нет ни малейших сомнений в том, что «бой неравен, борьба безнадёжна». Я совершенно уверен в том, что Ольга Романова может решить частные проблемы, но государственной реформы пенитенциарной системы в России не будет никогда — не только при нынешней власти, а вообще никогда, потому что без ГУЛАГа, без тюрьмы, без грязи, насилия и постоянного растления душевного удержать страну от сползания в полное беззаконие невозможно на данный момент. Нет никаких стимулов для человека жить прилично.
А обыски? Это такое государство, которое мягонько надавливает, вот так прощупывает слегка и напоминает о своём существовании. Ну, как оно ещё может о нём напомнить? Не переменой же гимна в самом деле. Так что обыски — это нормальное средство воспитания толпы, напоминание массам, что они подконтрольны, что с ними можно сделать всё что угодно. Поневоле вспоминается песенка Кима из его любимого мною правозащитного цикла: «Господа и дамы, какое счастье — шмон!». Действительно, до шмона человек чувствует себя на подозрении, а быть на подозрении всегда невыносимо. Зато вот когда уже начали шмонать, ты понимаешь, что тебя «взяли в работу». Вообще тот, у кого в России никогда не было обыска, тот не понимает настоящей природы своей страны.
Я очень рад, что «Руси сидящей», которая и без того постоянно находится в контакте с пенитенциарной системой, напомнили, насколько это важная организация. Я очень надеюсь, что ничего ей не сделается, но и ни секунды не верю в объяснения насчёт того, что это касается каких-то третьих лиц. Это касается Оли Романовой и её деятельности. Это касается тех, кто хоть как-то ещё помогает в России арестованным. Не имейте, пожалуйста, никаких иллюзий. Это направлено против них. Иначе это было бы сделано в иной форме. Ну, остаётся понадеяться на то, что в будущей Руси, уже