не столь сидящей, будут какие-то другие формы взаимодействия человека и государства, кроме обыска. Хотя, прямо скажем, надежды на это мало, потому что если в течение 700 лет не было иначе, то почему бы вдруг должно это стать?
Я поотвечаю немножко на вопросы. Ну, почему немножко? Собственно, я собираюсь этим заниматься в ближайшие три четверти часа.
Вопрос Андрея:
«Как следует понимать роман Анатоля Франса «Остров пингвинов»?»
Очень приятно, что вы читаете Франса. Вообще один из моих любимых авторов. В особенности, конечно, рассказы, в частности «Прокуратор Иудеи». Ну и «Восстание ангелов» — довольно славный роман. И нравится мне, конечно, «Остров пингвинов», вами упомянутый.
Понимаете, Андрей, в советском литературоведении существовал такой штамп, что это пародийная история Франции. На самом деле, конечно, не только. Это роман, который следует рассматривать, на мой взгляд, в одном ряду с такими антропологическими фантазиями, вообще характерными очень для начала века. Эта тема продолжала волновать людей на протяжении всего XX столетия. Ну, возьмём роман… рассказ Севера Гансовского «День гнева» про этих умных медведей. Дело в том, что тема отличия человека от животного и превращения животного в человека — это одна из главных тем XX века. Достаточно вспомнить «Остров доктора Моро», пророческий роман Уэллса; достаточно в связи с этим вспомнить «Собачье сердце»; конечно, Александра Беляева с «Человеком-амфибией». И вообще Беляев — как наш советский Уэллс — большинство уэллсовских тем перепел под себя и как-то вот слегка их трансформировал под советскую проблематику. Но это вообще очень советский вопрос — разумные животные и так далее.
Естественно, связано это прежде всего с главной проблемой XX века, а именно с возможностью революционным путём изменить массовое сознание. Можно ли превратить массу в осмысленный коллектив? Можно ли превратить угнетённого раба в свободного человека? Какую операцию надо проделать над животным, чтобы оно очеловечилось? Что вообще отличает человека разумного, ответственного за свою судьбу, от раба? Вот над этим вопросом размышляла вся мировая литература XX века. К сожалению, ничего особенно убедительного она на эту тему не придумала. Самая мрачная фантазия содержалась, конечно, в «Острове доктора Моро», где все эти люди, люди-звери, все эти пумы, тигры и так далее, обезьяны, где они, помните, собираются в центре поляны у костра и мрачно скандируют: «Разве мы не люди? Разве мы не люди? Ведь мы знаем закон».
Вот у Франса собственно вся ироническая коллизия в том, что пингвины случайно оказались окрещены. Там такой отец Маэль, которого в замечательной пародии, в этой стилизации жития святых соблазнил дьявол, в его гранитное корыто дал ему парус, и он доплыл до Южного полюса за 30 дней. И там, на Южном полюсе, увидел пингвинов, но, поскольку ему было 98 лет, он по старческой близорукости принял их за людей и решил окрестить.
И вот что делать с окрещёнными пингвинами? На небесах огромный диспут. Там все святые, святая Екатерина, Блаженный Августин и сам Господь не знает, как ему поступить, потому что дать пингвинам бессмертную душу невозможно. Это значило бы пойти против собственного творения, слишком радикально нарушить его законы и вообще допустить, что пингвины могут попасть в рай или в ад. Но под конец он решил их действительно очеловечить, превратить их в людей. Причём людьми вполне они не стали, они остались такими толстенькими, косолапыми, довольно прагматичными.
Это как раз рассматривать надо в одном контексте с беляевскими и уэллсовскими романами и булгаковской фантазией. Дело в том, что, понимаете, ведь они на то и пингвины (вот это намёк на роковое несовершенство человеческой природы), чтобы эгоизм всегда брал верх, чтобы стадное начало (они же привыкли жить в стаде, в стае), чтобы это стайное начало всегда побеждало. И неслучайно в «Острове пингвинов» история человечества описана, как борьба стадности с личностью. Ну, так получается, что стадность побеждает.
Вот эта догадка Франса о том, что это будет век стай,— для 1907 года это довольно неплохо. Ну и в целом вопрос поставлен довольно радикально. У меня получается у самого такой ответ, что, по Франсу, людей от пингвинов отличает именно способность к богословию. Потому что для Франса — библиографа, такого библиофила, такого пра-Борхеса — для него человек отличается именно способностью философствовать на абстрактные темы. Богословие, по Франсу, это такое самое достойное занятие. Мы можем долго спорить о том, был ли Франс атеистом. Я думаю, что, конечно, не был, хотя бы потому, что для него культура и религия — это в достаточной степени синонимичные понятия. Но, конечно, он иронически относился к богословию. Другое дело, что он более разумного и более достойного занятия для человека всё равно не находил.
Вот так и следует понимать «Остров пингвинов»: именно способность к мысли абстрактной и к бескорыстному философствованию отличает человека от зверя. Ну и конечно, «Остров пингвинов» — это замечательная стилизация всей средневековой литературы, богословских диспутов, теологических трактатов, исторических хроник. Это просто замечательное, смешное такое упражнение на тему европейской истории. К сожалению, пингвинами мы в XX веке и оказались в огромной степени.
«Несколько слов о «Манараге»».
Неинтересно, Равиль. Понимаете? Вот при всём желании я не нахожу в «Манараге» Сорокина ничего, что цепляло бы лично меня. Это развитие нескольких идей, высказанных в «Теллурии». Почему-то вся эта проблема с книгами, с их тиражированием, с их поеданием, с готовкой на них — ну, это, мне кажется, так бесконечно далеко от сегодняшней российской реальности, и даже от европейской, потому что Европа, в которой неожиданно произошло такое кратковременное восстание опричнины, она, мне кажется, тоже живёт совершенно другими вопросами. Ну и вообще как-то мне не показалось, что эта книга хорошо написана.
Для меня лучший текст Сорокина за последнее время — как мне представляется, это «Метель». Но опять-таки не думаю, что Сорокина стоит как-то сейчас персонально обсуждать. То есть с этим автором более или менее всё понятно. После «Дня опричника» там, по-моему, не появилось ничего принципиально нового, ничего такого, о чём стоило бы говорить. Кстати, и «День опричника» — ведь по большому счету это замечательное (конечно, нет слов) упражнение на тему «Князя Серебряного». То есть здесь, мне кажется, никакой принципиальной новизны в моделировании русской истории не достигнуто. Одно только мне кажется очень важным, и это замечательно в литературном отношении — вот этот вопрос «Что же будет?» и ответ предсказательницы: «Будет ничего». Это из тех литературных реплик, из тех цитат, которые входят в жизнь крепко и основательно.
Вопрос:
«Как следует понимать зубец Т в ментаграмме у люденов? Это врождённое или приобретённое? И можно ли воспитать из себя людена?»
Ну, Стругацкие говорят нам совершенно однозначно, что есть генетические болезни, которые никак нельзя имитировать. И помните, Виктор Банев очень боится, что он станет мокрецом, а ему объясняют, что с этим надо родиться. Понимаете, воспитать из себя человека культурного, мыслящего, сколь угодно прогрессивного можно, а человека нового типа — нельзя. Это другое устройство мозга. Поэтому нам надо с вами радоваться, если нас с вами возьмут пожить в будущее, и мы ещё будем всё время думать: «Не забыть бы мне вернуться?» — как тот же Банев в «Гадких лебедях». Но пожить — да, а поучаствовать — нет. Поэтому мне кажется, что людена воспитать нельзя.
А что такое зубец Т в ментаграмме — по-моему, довольно понятно. Это особенно развитая способность к телепатии, к пониманию другого, к эмпатии. То есть людены лучше устанавливают связь друг с другом. Вот в этом, на мой взгляд, залог их победы. Что касается каких-то чисто нравственных люденских особенностей, то мы о них судить не можем. Я могу порадоваться только тому, что почему-то вот эти люди — с сегодняшней точки зрения фрики — они наиболее охотно набиваются на какие-то мои мероприятия. И меня это очень радует. Может быть, я их интересую как забавный такой экземпляр. Но в моём семинаре довольно большом здесь самая удивительная особенность студентов, которые ходили меня слушать,— это вот именно их такая странная продвинутость, это их фантастическая способность к усвоению материала, очень высокая степень взаимопонимания и быстроумие колоссальное. И главное — то, как быстро они проникаются сказанным. То есть я с восторгом убедился, до какой степени они быстро понимают, как мало им надо времени, чтобы овладеть совершенно новым для них экзотическим русским материалом. За это я им колоссально благодарен.
«Существует ли аналог русского «Улисса», то есть вообще аналог «Улисса» в России? И каким образом попасть на вашу лекцию по «Улиссу»?»
Лекция по «Улиссу» будет 16-го в Театре Фоменко. Ну, это Bloomsday. Попасть? Элементарно. Вы знаете волшебное слово. Если оно почему-либо не срабатывает, попробуйте меня набрать. Но вообще есть вероятность, что я там буду стоять у входа, и поэтому все желающие попадут. Ну, никогда ещё не так не было, когда кто-либо ушёл обиженным.
Что касается аналога русского «Улисса», то он есть. Одиссея — это такой вообще русский жанр. Сначала это «Мёртвые души», а в XX веке это «Москва — Петушки — такое странствие по водке. Там очень много черт «Улисса» и огромное количество языковых игр, такая карнавально-патетическая структура, религиозные аллюзии, плазма текста, необычайно и богато оркестрованная. Ну, конечно, «Улисс» гораздо больше, чем «Москва — Петушки». Но надо вам сказать — часто и культурный слой, из которого взаимодействует Джойс, гораздо больше. Там десять веков английской литературы, а «Москва — Петушки» — это два столетия российской светской культуры, не более чем.
Но, конечно, «Москва — Петушки» по замыслу своему, по пафосу от «Улисса» ничем не отличается. И больше того скажу: и сам Веничка — это такой же обаятельный трикстер, как Блум. Другое дело, что Блум всё-таки специально сделан евреем, чтобы ещё и масштаб культурного взаимодействия был больше тоже. Для Блума актуальны не только и не столько католические аллюзии, сколько ещё иудейские — тем самым опыт героя как бы расширяется вдвое. А Веничка — это тоже человек многослойный: в нём есть русский писатель, есть советский интеллигент, есть бомж, по крайней мере дек