Д. Быков― Ну, на протяжении десяти лет вы её анонсировали.
А. Жолковский― Ничего подобного! Это я сам всё тяну, медлю, недоделываю. Вот уже более или менее доделал, сейчас редактируется. И в принципе, если всё пойдёт гладко и так далее, она должна бы выйти, может быть, к концу года.
Д. Быков― То есть к Non/fictio№?
А. Жолковский― Должна бы поспеть. Ну, будем держать пальцы скрещёнными.
Д. Быков― А можно ли определить, что такое инфинитивная поэзия для людей, которые не знают?
А. Жолковский― Это очень просто. Это если всё стихотворение по возможности написано так, как «Быть или не быть?», и в каждой строчке будет либо «быть», либо «не быть».
Д. Быков― «Грешить бесстыдно, беспробудно».
А. Жолковский― Да, «Грешить бесстыдно, непробудно».
Д. Быков― «Устроиться на автобазу…»
А. Жолковский― Или на языке Гандлевского — «Устроиться на автобазу…». На языке Бродского — «Родиться бы сто лет назад». Вот тут появляется «бы» у Бродского. Это немножечко шаг в сторону от чистой инфинитивности. Никаких сомнений в том, что это чистый, абсолютный инфинитив, неопределённое наклонение. И действительно эти отклонения есть и в других стихах. И я их тоже причисляю к инфинитивной поэзии, когда говорится: «Хотелось бы делать то-то», — и так далее. Когда это подчинённые инфинитивы, это тоже инфинитивная поэзия. «Какое низкое коварство — полуживого забавлять», — и дальше пойдёт длинная серия инфинитивов, хотя началось не с них, а с «Какое низкое коварство» и так далее.
Д. Быков― Алик, а можете вы сказать, в какой момент и почему вас инфинитивы взволновали?
А. Жолковский― Это произошло абсолютно чётко типичным образом. Я никогда не подозревал и, грубо говоря, никто не подозревал, что есть такая инфинитивная поэзия. И потом в какой-то момент я ознакомился с некоторым запозданием, году в девяносто девятом, со стихотворением Гандлевского «Устроиться на автобазу…», которому было уже почти 15 лет, оно 85-го года. И был просто потрясён тем, как здорово написано! И стал как-то вокруг него читать, изучать — и оказалось, что уже два человека из наших наиболее блестящих интертекстуалистов (один — Михаил Безродный, другой — Олег Лекманов) уже нашли два источника: одно — «Грешить бесстыдно, непробудно», а другое — «Родиться бы сто лет назад» Бродского, написанное ещё на десяток с лишним лет раньше. Вот подтексты есть.
И я стал в это вглядываться и понял, что подтексты — может быть, это и подтексты, но существует это немножко по-другому. В западной традиции — интертексты, то есть вся типовая парадигма подобного рода письма. И их не два, и не пять, и не пятнадцать, а сотни в русской поэзии, начиная после Кантемира, лучше считать после Тредиаковского уже. Но и до этого есть…
Д. Быков― А у Пушкина есть?
А. Жолковский― У Пушкина? Я уже сказал: «Какое низкое коварство».
Д. Быков― Ну, это кусок из «Онегина». А стихотворение, на этом построенное?
А. Жолковский― Я ничего не помню наизусть, вы меня извините.
Д. Быков― Ну, скажите хотя бы — про что?
А. Жолковский― «Из Пиндемонти».
Д. Быков― А! «Дивясь божественным природы красотам».
А. Жолковский― Да.
Д. Быков― «Вот счастье! вот права…»
А. Жолковский― Иногда целое стихотворение, а иногда фрагмент стихотворения. У Пушкина много, у некоторых других ещё больше. Есть чемпионы инфинитивной поэзии, среди которых в современной поэзии это Кушнер. Важнейшее стихотворение Фета «Одним толчком согнать ладью живую».
Д. Быков― Да, замечательное.
А. Жолковский― Вот всё написанное так, как выясняется… Не я это открыл. Начинаешь читать комментарии — переписанное стихотворение Мюссе по-русски, но очень важное в русской поэзии, потому что даётся наконец карт-бланш полной инфинитивности, без вступительного или… Там в конце, конечно, есть ввод… «Поэт истиной владеет». Но Фет даёт вот этот сдвиг полностью. И дальше потом в Серебряном веке, особенно к 1911 году, достигается высший пик, огромное количество стихов инфинитивных.
Д. Быков― У Ахматовой есть.
А. Жолковский― У Ахматовой.
Д. Быков― «Просыпаться на рассвете». Замечательное!
А. Жолковский― У меня есть целая статья про это «Просыпаться на рассвете».
Д. Быков― Просят вас остаться ещё на четверть эфира. Если вы в состоянии сидеть и говорить…
А. Жолковский― Тьфу-тьфу-тьфу!
Д. Быков― Спасибо. Значит, мы тогда… Сейчас ещё 30 секунд у нас есть на очень короткий вопрос. Где вас можно услышать в ближайшее время? Вы приезжаете ведь ненадолго.
А. Жолковский― В субботу, 17 июня, в 13 часов буду выступать в Переделкине в Доме Пастернака.
Д. Быков― В Музее Пастернака.
А. Жолковский― В Музее Пастернака. С разбором бунинского рассказа «Визитные карточки». Новый разбор.
Д. Быков― Совершенно неожиданно!
А. Жолковский― Ещё не делался нигде разбор.
Д. Быков― Не напечатан?
А. Жолковский― Ещё не напечатан…
Д. Быков― Ну, в смысле — ваша вещь ещё не напечатана. Его напечатана.
А. Жолковский― Бунин напечатал это.
Д. Быков― Хорошо. Возвращаемся через три минуты.
РЕКЛАМА
Д. Быков― Возвращаемся в Александру Жолковскому в студию. Алик, вопросы дальше уже идут чисто к вам, хотя к Лосеву, естественно, мы будем возвращаться, и о нём спрашивают тоже. Но вот очень мне нравится вопрос: «Не дайте погибнуть. Идёт сессия, завтра экзамен. Каков вклад ОПОЯЗа в русскую культуру?»
А. Жолковский― Да, это очень такой острый…
Д. Быков― ОПОЯЗ — Общество изучения поэтического языка.
А. Жолковский― Да, это очень острый вопрос. А что же, задающий вопрос, так сказать, филолог?
Д. Быков― Ну, вероятно. А где ещё может это? Мы не знаем — мальчик или девочка. Потому что если…
А. Жолковский― Надо провалиться на этом экзамене и избрать себе адекватную профессию.
Д. Быков― Провалиться вам на этом месте! Если это девочка, то это можно.
А. Жолковский― Это случай изменить карьеру и пойти куда-то, где интересно.
Д. Быков― Ну, если мальчик, то это грозит армией, поэтому «не дайте пропасть».
А. Жолковский― Это что же — я должен как-то ослабить оборону страны?
Д. Быков― Филологов, да. Ну, скажите, правда. А я вот не взялся бы ответить, в чём принципиальный вклад ОПОЯЗа.
А. Жолковский― Ну, вы знаете, Дима, кто входил в эту компанию?
Д. Быков― Брик, Якобсон, Шкловский, Тынянов…
А. Жолковский― Да-да-да. И вот что эти люди такого…
Д. Быков― Эйхенбаум входил?
А. Жолковский― Входил. Что такое придумали?
Д. Быков― Ну, я сейчас буду перечислять, что они придумали?
А. Жолковский― Придумали русский формализм, остранение.
Д. Быков― Проблему стихового языка.
А. Жолковский― Функции, смысл стихового слова, эволюцию литературы как канонизацию низшей, недостойной ветви…
Д. Быков― Ну, низших жанров, да.
А. Жолковский― Низших жанров. Диалектическую борьбу, а не эволюционный прогресс от хорошего к лучшему и к ещё более лучшему и так далее. Вообще придумали всё актуальное литературоведение на пять десятков лет вперёд.
Д. Быков― Кроме хронотопа, который придумал Бахтин.
А. Жолковский― Ну, скажем так, да.
Д. Быков― То есть они создали тот понятийный аппарат, которым мы сегодня все пользуемся.
А. Жолковский― Мы все пользуемся. Но это не значит, что мы не пользуемся совсем ничем другим. Но огромную программу задали именно они. Это Пропп объяснил, что все 100 рассмотренных волшебных сказок — по сути дела, одна сказка из 31 пункта, которые обязательно в ней развёртываются. А Шкловский то же самое сделал с новеллами Конан Дойля.
Д. Быков― Блестящий вопрос Глеба: «Прочёл вашу книгу о Зощенко. Как по-вашему, насколько серьёзен был Зощенко, сочиняя «Голубую книгу»?» Ну, или это он троллил таким образом Горького, читателей и так далее?
А. Жолковский― Вот Михаил Леонович Гаспаров, великий филолог нашего поколения, любил говорить: «Нам не дано читать в душе у автора. Мы не можем говорить, что автор себе думал». Но с Зощенко интересный парадокс: кажется, что он всё нарочно играет, а притом он был довольно, по-видимому, наивным человеком, который верил в те идеи, которые развивал там.
Д. Быков― То есть, если популярно изложить историю…
А. Жолковский― Хотел открыть секрет молодости, омоложения, омоложения себя. Он верил в психоанализ и сам занимался автопсихоанализом, что стало блестящим инструментом при написании…
Д. Быков― «Перед восходом солнца».
А. Жолковский― «Перед восходом солнца». А то, что нам при этом открывается игра между персонажем, автором и так далее, и что мы видим там иронию — это, может быть, он и не планировал, и не в полной мере. Но он, бесспорно, сам хотел вылечиться. И как Чуковский вспоминает (мы читаем это в его дневниках), встретил Зощенко он, и уверяет, что открыл секрет здоровья, молодости и так далее.
Д. Быков― Более депрессивным и тягомотным он не встречал его никогда.
А. Жолковский― Или когда произошёл знаменитый момент, что уже после смерти Сталина приехали английские студенты и добились встречи с Ахматовой и Зощенко, объектами…
Д. Быков― Травли.
А. Жолковский― И один из них задал вопрос: «Как вы относитесь к постановлению?» И Ахматова со свойственным ей абсолютно ироничным и циничным, отстранённым пониманием того, что происходит, сказала: «Я не обсуждаю решения своего правительства». А Зощенко стал объяснять, что нет, он советский писатель, что у него всё в порядке, что его оклеветали, неправильно поняли и так далее — что показывает, что не было этой полной отстранённости.