И всё-таки я у Кафки выше всего ценю «Замок». «Процесс» — тоже. Но «Замок» в наибольшей степени. И две новеллы — «В исправительной колонии» и «Сельский врач». Я согласен, вообще говоря, с Набоковым, что Кафка — лучший немецкоязычный писатель XX века. Я очень высоко чту Томаса Манна, но, конечно, «выделка словесная», прав Пастернак, в его романах недостаточна. «Ему надо выбрать одно слово из десяти, а он все десять и пишет, все синонимы». Это я цитирую Пастернака в разговоре с Ливановым. Меня устраивает, конечно, и «Волшебная гора», и восхищает «Доктор Фаустус», но Кафка на фоне этого, конечно, и тоньше, и глубже, и отважнее. Я думаю, что лучший эпизод эротический вообще в европейской литературе — это сцена секса в «Замке», помните, где он блуждает в лабиринтах чужой плоти. И что-то подобное, кстати говоря, есть и в «Процессе». Вообще Кафка, конечно, идеально велик.
Насчёт того, насколько на него повлиял Уэллс? Ну, понимаете, Уэллс на всех повлиял. Уэллс не мог не повлиять, потому что его идеи, его великие догадки, его фабулы идеально построенные… Ну, понимаете, он колоссально повлиял, например, на Булгакова — «Собачье сердце» и «Остров доктора Моро» сравните. Он очень сильно повлиял на Ильфа и Петрова. Я думаю, что «Человек-невидимка» — вообще один из величайших трикстерских романов. Ну и вообще много чего. Влияние Уэллса нельзя, я думаю, отметать. Больше всего на Кафку, мне кажется, повлияли его новеллы, и в особенности такой замечательный сновидческий тоже рассказ, как «Дверь в стене». Это просто один из великих рассказов рубежа веков.
«Вы говорили, что для вас важно, кем работает человек, это позволяет составить мнение о нём. А как вы относитесь к домохозяйкам? Я не работаю, веду хозяйство, но моя мать считает, что человек, который не ходит на официальную работу, никчёмен и ничтожен как личность».
Нет, я так, конечно, не считаю. Более того, я считаю, что домохозяйка — это одна из самых ответственных, сложных, интегральных работ, то есть где требуется учитывать огромное количество факторов и соблюдать при этом цельность, integrity. Конечно, это сложнейшее дело. Я вообще считаю профессией не то, чем человек вынужден заниматься, а то, что доставляет ему радость, наслаждение. Если вам домохозяйство доставляет радость и если вы доставляете радость своей семье, занимаясь этим, то это и есть ваша профессия. А всё остальное — это имитация, понятное дело. Вообще я не презираю никого, хочу вам сразу сказать, ну, кроме тех людей, которые уж совсем демонстративно нарушают моральный кодекс.
«Поскольку в России происходит ползучая гибридизация, можно ли в связи с этим ко всем понятиям, связанным с обществом и населением, добавлять табличку «эрзац»: «эрзац-президент», «эрзац-парламент», «эрзац-общество», «эрзац-народ» и так далее?»
Можно, но необязательно, мне кажется. К тому же, понимаете, а зачем добавлять? Просто дождёмся того, что слова «большинство», «парламент», «народ» станут ругательными, неприличными в обществе. Потому что народом себя обычно называют люди, когда хотят оправдаться, когда хотят от своего имени делать гадости и так далее: «Я — народ! Я — представитель народа!» Ничего особенно лестного в этом, на мой взгляд, нет. Что касается парламента, то совершенно не нужна к нему приставка «эрзац», потому что отлично видно, насколько это эрзац. Гибридизация происходит, но я бы не был на вашем месте таким пессимистом. По-моему, Россия же страшно отзывчива на любую новизну. И мне кажется, что сейчас, почуяв деградацию власти, она отвечает начинающимся интеллектуальным ростом — начинающимся, но очень активным, очень уже заметным.
«В своей книге Рязанов пишет, что у него возникли сомнения, будто Александр Гладков является настоящим автором «Давным-давно». Таинственная история. Гладко был дружен с Пастернаком. Не мог ли Пастернак подарить ему текст поэмы?»
Ну, как был дружен? Они вместе были в Чистополе. Судя по восторгу Пастернака, который он выразил в письме личном Гладкову от «Давным-давно», эта вещь никак не дарёная, это явно совершенно у Гладкова случился такой всплеск творческих способностей. Понимаете, на чём основано было мнение Рязанова? На том, что когда ему надо было вписать две новых сцены, просто срастить действие, сделать действие более ровным в «Гусарской балладе», он попросил Гладкова эти две маленьких сцены написать в стихах — тот полгода его морочил и всё-таки не написал.
Объяснить это как раз довольно просто: Гладков не был поэтом. Он пережил во время войны очень сильный период вдохновения, период максимальной мобилизации и написал эту пьесу. Потом он этого эффекта повторить не мог. Такое бывало. Понимаете, бывали случаи, когда человек, абсолютно не склонный к сочинению прозы или сказок, или стихов, в одну ночь писал шедевр. Руже де Лиль не написал ничего, кроме «Марсельезы», и в конце жизни зарабатывал тем, что… ну, на выпивку, когда он говорил: «Вот я — автор «Марсельезы». Никто ему не верил, но деньги тем не менее давали. А больше он ничего написать не мог. А вот так в одну ночь в припадке вдохновения, в приступе совершил чудо — сочинил слова и музыку.
Поэтому Гладков, особенно в такой острый период, в 41–42-м, когда на волоске страна, когда максимально все силы напряжены, он и написал «Гусарскую балладу» (она же «Давным-давно»), пьесу про Шурочку Азарову. Хотя надо вам сказать, что с поэтической точки зрения она из себя никакого шедевра не представляет. Она прекрасно драматургически решена. Она очень похожа на «Горе от ума» и на «Сирано де Бержерака» (ну, в переводе Куперник). Все основные риторические приёмы совершенно очевидны. Но стихи там довольно грубые, ткань их довольно примитивная. И я не думаю, что Гладков был поэтом. Просто он (что случается иногда с не-поэтами) был поэтом две недели в жизни. И можно только… Дай бог вам всем пережить такой же взлёт.
Вернёмся через три минуты.
НОВОСТИ
― Продолжаем разговор. Я поотвечаю ещё немножко на форумные вопросы, а потом перейду к почте (dmibykov@yandex.ru, напоминаю).
Просят повторить, сработает ли волшебное слово «ОДИН» 25-го числа. Ребята, ну там не будет ничего скандального. Понимаете, Кантор Юля — я очень её люблю. Она меня сильно консультировала по последней книжке. И вообще она хороший историк. Но она историк профессиональный. И там не будет сенсаций. Название лекции «Кровавый закат» совершенно не означает, что вам предъявят дикие сенсационные подробности и кровавые детали. Это вообще для профессионалов лекция — для учителей истории, для людей, интересующихся военной историей. Она как бы человек… ну, не Радзинский, прямо говоря. Хотя Радзинского я очень люблю, он просто работает в другом жанре.
Но если вы действительно хотите прийти на этот «Кровавый закат» по Тухачевскому, то милости просим, 25-го приходите. Она раскуплена, и мы совершенно не делаем из этого тайны. Но я вас проведу. Вот там я могу провести. Я не могу провести иногда в ЦДЛ. Я не всегда могу провести в Театр Фоменко — там у меня 15 июля будет вечер, и там я, к сожалению, бессилен. А в Ермолаевском — Господи, что там проводить? Приходите — я всех рассажу.
«Давно звучат голоса о том, что книга уровня «Войны и мира» не была написана, хотя Вторая мировая всё дальше от нас по времени и целостная картина тех лет стоит перед глазами, а для анализа достаточно и половины столетия. Может быть, никто из талантливых писателей не взялся именно потому, что о войне написано такое количество бездарных, проходных, конъюнктурных книг? А может быть, война была настолько страшной, что для мира не осталось места, а без него нет романа?»
Дорогой don_ballon, здесь, мне кажется, проблема в том, что тема слишком сакральна. Вы правы, слишком много было зверств. И очень многие вещи пока ещё остаются несказанными. Даже отдалённые пролегомены к этой теме, попытка описать предпосылки всего этого дела…
У меня, скажем, в книжке достаточно много времени происходит в сентябре 39-го года, когда Советский Союз, будем откровенны, вступил в войну на стороне Германии, а Польша в этот момент, если вы помните, терпела с двух сторон, и при этом… Ну, как сказать? Польша действительно получила ноту в середине сентября (17-го, по-моему), обращение к польскому послу, где было сказано, что Польша оказалась несостоятельным государством, и в силу этого… триумфальный поход немецкой армии показал её несостоятельность, она лишена всей своей промышленности. Довольно глумливый тон в этой молотовской ноте. Конечно, Литвинов бы себе такого не позволил. И дальше там сказано, что «все договоры мы считаем расторгнутыми».
Конечно, Советский Союз в 39-м году наделал много зла. И совершенно прав Мур, сын Марины Цветаевой, который в дневнике пишет: «Каково-то нам в 43-м году вспоминать то, что писали в наших газетах в сентябре 39-го». Сейчас выложена в Сеть огромная подборка «Красной Звезды». И там очень много цитат, за которые будет сильно стыдно.
И при этом никто не отрицает главной, безусловно, роли Советского Союза в разгроме фашизма. «А в какой степени необходима была Советскому Союзу мирная передышка, чтобы подготовиться к войне?» — это тоже любимый аргумент сталинистов. Так ведь Советский Союз очень своеобразно готовился к войне. Только что лишний раз Познер напомнил цифры, как были уничтожены 3 из 6 маршалов и 13 из 16 комбригов. Там много чего. Не говоря уж об адмиральском составе. Много чего было сделано.
Поэтому пока ещё… Ну, мало того что в России мы не подошли к освещению некоторых вещей. Во всём мире существует огромное количество табу. Ну, например, табу на обсуждение фигуры Роммеля. Считается, что это был феноменальный солдат и, кстати говоря, тайный антигитлеровец. Существует огромное количество табу на обсуждение, скажем, темы Франции. Одни говорят, что действительно вишисты проиграли войну, проиграли честь, но спасли людей. Другие говорят, что вишисты — это главный позор Франции во всей её истории. Очень много вещей не прояснены.
Для того чтобы писать такую книгу, нужно быть абсолютно холодным, объективным, рассматривать закономерности истории внеидеологично. Сейчас мы этого сделать не можем. Наверное, этот метеорит был настолько сильнее войны 1812 года, насколько метеорит Тунгусский был сильнее Челябинского. Так что здесь, мне кажется, надо ждать гораздо дольше. Пепел не остыл, понимаете. И никто не готов прощать — ни дети победителей, ни внуки победителей, ни сами ветераны. Я думаю, что здесь должно пройти 100 лет, прежде чем… и ещё 100 лет, прежде чем будет написана сколько-ниб